Последний амулет Блаватской
На следующий день следователь явился сразу после завтрака. Серафима без аппетита съела овсяную кашу и бутерброд с тонким, почти прозрачным ломтиком сыра.
– А вот и я! – заглянул в палату Аристарх.
– Доброе утро.
– Я смотрю, вы уже позавтракали.
– Остался кофе. Если только это можно назвать кофе.
– Столичные люди привередливы.
– Ну, как посмотреть… – Серафима оставила чашку со слабым кофе и посмотрела на следователя. – Продолжение допроса?
– Увы! Необходимая часть моей работы.
– Что-то удалось установить?
– Не так быстро, не так быстро… У Усольцевой были враги?
– Откуда я знаю.
– Но вы же с ней общались!
– Послушайте, мы с ней познакомились совсем недавно, общались не так уж много. И вряд ли она стала со мной откровенничать.
– Так-так. А вот есть свидетели, которые говорят, что вы ворковали.
– Интересно, кто это. Я таких даже припомнить не могу.
– Представьте себе, нашлись!
– Это какие-то очень пристрастные свидетели.
– Не будем вдаваться в ненужные подробности.
– Во всяком случае, о врагах Усольцевой мне ничего не известно.
– Дело в том, что авария произошла не случайно. Повредили машину. Так что…
– Вот как!
– Да. Из чего можно сделать вывод, что у Усольцевой были весьма серьезные враги. Кому она перешла дорогу? Что вы можете сказать об этом? Человек вы, кажется, наблюдательный. Что-то могли заметить, о чем-то она могла проговориться невзначай, рассказать, поделиться.
– Я не могу просветить вас по этому поводу. Я правда ничего не знаю.
– А о своих отношениях с Сергеем Мосоловым она рассказывала?
– Очень кратко. Что когда-то был роман. И все. Не вдаваясь в подробности.
– Есть данные, что она одно время угрожала жене Мосолова. Герде Киевне.
– Ничего об этом сказать не могу. Я тут человек новый и в местные разборки не посвящена. А Герду Киевну я видела впервые на том самом юбилее матери Мосолова.
– Вы с ней общались?
– С кем?
– С Гердой Киевной Мосоловой.
– Нет. Она просто пробегала мимо.
– Пробегала?
– Она бежала за трехлетней дочкой.
– А… понятно.
– Еще раз хочу сказать, что я здесь недавно. И ничего не знаю о жизни Усольцевой и тем более о ее врагах.
– И уже угодили в самую гущу событий. Не каждому так везет.
– Да уж!
– Как вы себя чувствуете?
– Поздновато вспомнили.
– Потиус серо, квам нунквам.
– Это что?
– Латынь. Лучше поздно, чем никогда.
– Надо обновить знания… – пробормотала Серафима и закрыла глаза. Когда-то она учила латынь, но потом энтузиазм заглох. А теперь… Она подумала, почему бы и не возобновить занятия.
– С кем вы еще общались на юбилее?
Серафима вспомнила того самого мужчину, похожего на официанта. Как его звали? Павел… Павел… Дмитриевич вроде.
– Был краткий разговор с одним мужчиной. Вроде его звали Павел Дмитриевич. Такой невысокого роста брюнет. С лысиной на макушке.
– Как фамилия?
– Фамилию не спрашивала.
– О чем был разговор?
– Просто беседа ни о чем. Как говорят люди, которые находятся на общем мероприятии. Он интересовался, откуда я приехала.
Аристарх Петрович сделал какую-то пометку в своем блокноте.
– С Мосоловой вы разговаривали?
– Да, когда мы с Вероникой подошли к ней. Вероника вручила подарок, а меня представила ей. Буквально пару предложений. Такой светский разговорчик.
Серафима решила умолчать о том, что она говорила об ожерелье. Это ее личное семейное дело, и незачем впутывать сюда следствие. Это будет лишним. Тем более к катастрофе это никак не относится.
– Мне кажется, вы хотите сказать что-то еще…
– Нет. Я все сказала. Все, что знала, – уточнила Серафима.
Вскоре Лабезников ушел, а Серафима уставилась в потолок. Она вдруг поняла, что Вероника Усольцева была женщиной, хранившей свои тайны.
Через два дня ее выписали… Гриша уехал в тот же день, когда и прибыл в город. Его вызвала мать – жутко капризная особа, дергавшая Гришу по каждому пустяку. Он же как верный сын не мог ни в чем ей перечить. К вечеру он пришел к Серафиме, потоптался на пороге палаты, потом объявил, что надо ехать. Позвонила мама. Серафима кивнула. Мол, поезжай… Он обещал звонить ей, если что – готов снова приехать. Пусть только даст знать, и он примчится. По первому же зову.
– Девка! Ты хоть представляешь, как тебе повезло, – сказала Жанна.
Серафима вздохнула: эти слова, сказанные с неким придыханием, чтобы подчеркнуть значимость момента, она от Жанны уже слышала. Серафиме казалось, что все происходит как бы не взаправду, понарошку. Как будто можно закрыть глаза и перенестись в другую реальность. И вновь оказаться в машине с Вероникой.
– А Вероника все… Отмаялась бедная душа…
– Почему бедная? – возразила Серафима. – Она же в принципе состоялась. Работала заместителем директора архива, жила в собственной квартире, водила машину… Имела хорошее образование. Да, она не вышла замуж и не имела детей. Но, во-первых, сейчас у нас другое время, и на женщину, не устроившую свою личную жизнь, косо не смотрят. А во-вторых, у нее все было впереди. Она была молода и в любой момент могла изменить свою жизнь: выйти замуж, родить детей…
– Ей было тридцать два года, – сказала Жанна. – Тридцать два. Но дело не в этом. – Она села и сложила руки на коленях, словно приготовившись к долгому разговору. – Она была бедной, потому что ее угораздило влюбиться.
– В кого? – настороженно спросила Серафима. – В этого Сергея Аркадьевича? Так это уже все прошло. Она сама мне все рассказала. Да, была любовь. Но мать не согласилась с выбором сына и пошла против. Они же остались друзьями…
В памяти всплыли слова Вероники о том, что он должен оставить свою жену и уйти к ней. Был ли там расчет или остатки былого чувства?
Серафима закусила губу.
– Дуры вы, девки современные. Вроде все при вас. А главного вы не видите. Дуры, как есть. Растекаетесь мыслию по древу. – Жанна перешла на высокий стиль. – Она как кошка была влюблена в своего Сережку ненаглядного… А такой пожар время не лечит. Или лечит, но не до конца. Она от него аборты делала, топилась…
– Насчет абортов не знаю, – холодно прервала ее Серафима. – А насчет, как вы говорите, топилась… Мне Вероника рассказывала, что когда она в город вернулась, то не выдержала прессинга со стороны… Поэтому и решилась на крайние меры. Она человек возвышенный, а здесь обстановка сами видите какая, – не удержалась и съязвила Серафима.
Жанна бросила на нее странный взгляд, но ничего не сказала.
Матвей из Гнилорыбья, неожиданно вспомнилось Серафиме. Как его найти?
– Я хотела вас еще спросить кое о чем, – начала она. – Есть некий Матвей из района Гнилорыбье. Знаете такого?
Серафиме показалось, что Жанна сейчас фыркнет.
– Козлов-то Матвей – пропащий мальчишка. Родные все умерли. Вот он и предоставлен сам себе. Что хочет, то и делает… Пьет, курит. Шляется сутками напролет.
– Вероника говорила, что дружила с ним…
– Да. Помогала. Что-то типа шефства над ним взяла.
– А где он живет? Найти бы его.
– Это зачем? – спросила Жанна.
– Просто узнать, как он теперь, поговорить с ним…
– Будет он с тобой разговаривать, матом пошлет, и все.
– Но все-таки скажите адрес…
– Адреса точно не знаю. Дом в этом районе двухэтажный… желтый, облупленный. Он там один такой. Уже разваливается. Но он дома почти не бывает. То там, то здесь, с разными компаниями водится. Так просто его не застанешь…
– Ладно, попробую разыскать, – сказала Серафима.
Дом, где жил Матвей Козлов, Серафима нашла сразу. Она вошла в подъезд, и в нос ударил запах кошачьей мочи и затхлости. И где искать этого Матвея Козлова… Кричать на весь дом?
Она снова вышла на улицу. Недалеко стояла старушка, опираясь на палку.
– Чего тебе надо, милая? Кого ищешь?
– Матвея Козлова.
– Матвейка, да бегает где-то… Я его вчера видела… А вон он бегает… Видишь?
Серафима повернула голову вправо и увидела мальчишку лет двенадцати-тринадцати, который стоял неподалеку и смотрел на них.
Бабка махнула ему рукой.
– Иди сюда…
Тот подошел и остановился метрах в двух от них, словно в любой момент намереваясь убежать.
– Матвей, – начала Серафима, – я могу с тобой поговорить?
Мальчишка молчал.
– Ну я… чего надо?
– Я хочу побеседовать с тобой. – Серафима старалась говорить спокойно, чтобы расположить к себе Матвея, не спугнуть его. – Я подруга умершей Вероники Усольцевой. Знал такую? Она шефствовала над тобой, общалась…
Какое-то время он молчал.
– Веронику – да! Нет ее теперь, – сказал он с каким-то ожесточением. – Убили Веронику.
– Кто?
– Не знаю.
– Послушай! – Серафима почему-то огляделась вокруг. Ей показалось, что откуда-то потянуло сквозняком: легким, но ощутимым. – Если ты что-то знаешь – то скажи… не держи в себе. Это опасно. Понимаешь… Веронику не вернешь. Но ради нее…
– Ничего я не знаю… Отстаньте. – Мальчишка подошел ближе, но смотрел исподлобья. Его взгляд то фокусировался на Серафиме, то устремлялся в сторону. Но вместе с тем он не уходил, как будто чего-то ждал…
– Матвей! – Серафима запнулась. – Я хочу найти тех, кто подстроил эту аварию, в результате которой погибла Вероника. Что ты знаешь о Мосолове?
– Сергее Аркадьевиче?
– Да.
– Крутой мужик, Вероника его знала… Еще с ним часто бывает Колясников Пал Дмитрич. – Внезапно он замолчал.
– Что она тебе о нем рассказывала? О Мосолове?
Из слов Матвея Серафима поняла, что в свои дела его Вероника не посвящала. Она просто приходила иногда к нему, кормила, пыталась заниматься воспитанием, делала с ним уроки…
– А ты?
– Иногда мне все надоедало, и я сбегал от нее.
Внезапно он отпрянул от Серафимы и отбежал на несколько шагов.
– Ее убили, убили.
– Матвей, постой! – крикнула Серафима. – Если ты что-то знаешь, скажи… Я никому не передам!
Сзади совсем близко раздался скрежет тормозов машины… Серафима оглянулась, мужчина, высунувшись из автомобиля, спросил, как проехать на улицу Володарского. Она ответила, что не знает. Машина отъехала, Серафима обернулась, но Матвея уже не было…
Серафима подумала, что стала свидетелем разыгравшейся в здешних декорациях античной трагедии. Смерть, месть, отвергнутая любовь, следователь со странным именем. И все это разыграно в провинциальном театре.
Не успела она сделать несколько шагов, как около нее остановилась машина. Она подумала, что опять у нее хотят спросить – как куда проехать, и приготовилась ответить, что она приезжая и город знает плохо, но тут ее назвали по имени. Она повернула голову, лицо мужчины показалось ей знакомым.
– Колясников Павел Дмитриевич. Мы с вами познакомились на юбилее Элеоноры Степановны Мосоловой. Помните?
– Да.
– Садитесь. Подвезу. Вам куда?
Она хотела бы отказаться, но Колясников не отступал.
Серафима села в машину.
– Я смотрю, вы уже оправились после катастрофы.
– Не до конца.
– Надолго здесь?
– Нет, – сказала она после недолгого молчания. – Скоро уеду.
– Жаль, что о нашем городе у вас останутся такие трагические воспоминания.
– Главное, что Веронику не вернуть. Остальное…
– Это верно!
В дороге Павел Колясников расспрашивал ее о планах, работе, о том, как Москва меняется не по дням, а по часам.
Когда они расстались, Серафима подумала: случайно ли он остановился около нее? Или те, кто контролирует город, хотят знать о ее планах и передвижениях?
Глава восьмая. Прощай, Константинополь, здравствуй, Париж!
Все дороги ведут к людям.
Антуан де Сент-ЭкзюпериОна стояла и смотрела на бумажку с адресом, зажатую в руке. Честно говоря, Мария даже не знала, стоит ли обращаться к этой женщине или попробовать справиться самой. Но сможет ли она все сделать самостоятельно или все же лучше не искушать судьбу, а обратиться к Софье Станиславовне Киселевой. Она решила набраться смелости и довериться той, к кому ее направили. Она убежала от Вощинского, когда он стал к ней приставать. Но в городе, куда он ее привез, она наткнулась на человека, которого не ожидала увидеть. Он ей и помог.
Она поднялась на второй этаж. Там ее уже ждали.
– Вы искали меня? Дитя мое? – Взгляд женщины, которая стояла перед ней, казалось, проникал в душу.
– Да. – Мария протянула записку. – Вот, возьмите, Софья Станиславовна…
Та развернула записку и быстро пробежала ее глазами.
– Садитесь же, садитесь сюда. – Она взмахнула рукой и показала на кресло. – Вам принести еду сейчас? Или пока выпьете чай? Он вас взбодрит.
– Еду, – прошептала Мария. Ей было стыдно признаться, но она ужасно хотела есть.
Киселева вызвала горничную и велела ей принести еду.
Вскоре девушка пришла с полным подносом; Мария старалась не показать, как она голодна, ела медленно, степенно…
Когда она закончила есть, Киселева протянула ей руку.
– Подойди ко мне. Сядь рядом.
Мария подошла и опустилась на низкую оттоманку.
Пожилая женщина ласково коснулась ее щеки.
– Бедная девочка, сколько настрадалась. И все из-за любви к ней?
– К кому? – не поняла Мария.
– К ней. – Графиня торжественно подняла указательный палец вверх. – К истине, ради которой жертвуют столь многим. К ней стремятся, овладев познанием, тайными и сакральными знаниями, спрятанными в глубине веков. Разве не так?
– Да, – прошептала Мария. – Мне стало… слишком тесно дома, очень хотелось повидать мир.
– О, как я тебя понимаю. Я и сама такая… и была у меня такая же девушка – пылкая и любознательная.
– А где она сейчас?
Голос графини чуть дрогнул.
– У нее своя жизнь, и она пустилась в самостоятельное плавание. Надеюсь, мои уроки не прошли для нее даром. Она все хорошо впитывала и быстро училась. Отдыхай. Вскоре мы поедем в красивый величественный город.
– Куда? – спросила Мария, расширив глаза.
– В Константинополь…
По дороге Софья Станиславовна знакомила Марию с историей. Некогда пышный и богатый Константинополь, бывшая столица Византийской империи, всегда привлекал людей, желавших прикоснуться к святыням центра средневекового христианского мира.
По обоим берегам Босфора теснились маленькие деревеньки. Летняя резиденция российского посольства располагалась в селении Буюк-Дере. При ней имелся громадный платановый сад. В этом же селении поселились и они, для богослужений здесь имелась церковь Пресвятых Константина и Елены. Об этом ей рассказала графиня Киселева. Буюк-Дере, что значит «Большая деревня», располагалось дугой по берегу глубокого залива. Жилища раскинулись по берегу, у подножия холмов, утопая в садах. Богатые люди имели в селении загородные дома и дачи, где предавались отдыху. По вечерам толпы людей гуляли по набережной, среди них выделялись своими нарядами армянки и гречанки; иногда к ним присоединялись и графиня с Марией. Но все же они старались избегать слишком людных мест. Графиня любила уединение, Марии тоже хотелось покоя и тишины, чтобы можно было предаться размышлениям или почитать новую книгу.
В воздухе, теплом и душистом, веяло ароматами цветов; окрестности были живописны и располагали к прогулкам. Софья Станиславовна и Мария любили гулять по лугу с платанами, в долине роз, в Кестане-Су, что в переводе означало «ручей каштанов». Каштаны, согласно легенде, были посажены еще предводителем крестоносцев Готфридом Бульонским, и поэтому считалось, что им уже 800 лет.
Побывали они, конечно, – и не один раз – в Константинополе. Марии город показался каким-то видением из восточных сказок… Силуэты мечетей и минаретов; за ними возвышалась Святая София… Восхитительный вид открывался, когда они стояли на мосту, соединявшем Старый и Новый город: ярко-голубая гладь Босфора, легко, как неутомимые птицы, скользящие по ней рыбачьи лодки и застывшие великолепные виллы и дворцы, отражавшиеся в воде как в зеркале.
Но эта внешняя сторона бытия не заслоняла жизнь внутреннюю. Мария постигала тайную премудрость под руководством графини Киселевой. Та охотно делилась с девушкой знаниями, растолковывая ей наиболее трудные и темные места.
Она рассказывала ей о своей питомице Леле Блаватской, о ее необыкновенной чувствительности к тайнам и загадкам. О родне Лели, ее предках, в которых смешалась французская, немецкая, русская кровь. О том, как с ранних лет Леля видела русалок и домовых, разговаривала с духами, как во время ее крещения загорелось одеяние священника, что сочли тревожным знаком. Ее мать, писательница Елена Фадеева, в замужестве Ган, была тонкой одаренной натурой, которая с трудом выдерживала столкновение с грубой действительностью. Этим Леля пошла в мать…
По мере взросления в юной Блаватской все сильнее разгоралась тяга к сверхъестественному. Новый этап ее жизни наступил, когда с семьей она переехала в Тифлис. Там Елена познакомилась с молодым князем Александром Голицыным, увлекавшимся всем таинственным, непонятным. Он искренне верил в Атлантиду, в то, что атланты спаслись и сохранили свои знания.
– Я его тоже хорошо знала, – после короткой паузы добавляла графиня Киселева.
– А как вы познакомились с Лелей Блаватской? – неоднократно задавала вопрос Мария. Но графиня уходила от ответа, только таинственная полуулыбка скользила по ее губам…
После они переехали в Париж. Тот был совсем не таким городом, как Константинополь.
Мария подумала, что невозможно изучить мир, не побывав в разных городах, каждый из которых имеет свое лицо, нрав, характер и стиль…
Париж показался ей городом, в котором легко затеряться. Она ощущала себя в нем маленькой песчинкой.
Графиня водила ее гулять по Парижу… Город понравился ей сразу. Просторный, светлый… Возникало ощущение, будто она плывет в воздухе… Однажды Марии так и показалось, что она приподнялась в воздухе и заскользила в струях эфира…
– Мари! – услышала она голос Киселевой. – Спустись с небес на землю. Не витай в облаках. – Голос графини был звонким, строгим. И Мария немного ее побаивалась.
– Простите. Замечталась.
– Посмотри, какой чудесный малыш, – вполголоса сказала Софья Станиславовна. – Похож на херувима Рафаэля. Разве не так, Мари?
– Вижу, действительно прелестный мальчик…
Мари знала, что эта тема болезненна для Софьи Станиславовны. Ее единственный ребенок умер в раннем возрасте, прожив всего два года. Это ввергло графиню в непреходящую печаль. Кроме того, ее личная жизнь… Она не посвящала Марию во все перипетии своей судьбы, но по обрывкам фраз, по той откровенности, которая иногда снисходила на женщину, Мария узнавала о ее несчастливой судьбе. О странном браке: муж графини увлекся ее сестрой, да так, что мимолетная интрижка превратилась в многолетнюю прочную связь. По сути, сестра графини Ольга была его настоящей женой в отличие от Софьи Станиславовны. А ведь графиня происходила из знатного рода Потоцких. Гордая полячка старалась все горести скрывать внутри. Не выплескивать их на окружающих, не показывать им своей боли. Отсюда увлечение графини мистицизмом, в который она погрузилась глубоко, страстно, всецело. Со всей горячностью своей натуры она отдалась оккультным тайнам, познанию иного, как будто нашла для себя выход в потаенных движениях души…
В молодости графиня была прелестна… Иногда она доставала свои портреты и показывала Марии. Ее сводным братом был сам могущественный Иван де Витт, генерал от кавалерии, человек, которого ценили императоры и который возглавлял тайную службу Российской империи.
Когда Софья Станиславовна была в благостном состоянии духа, она рассказывала Марии о прошлой жизни, о Пушкине, его стихах, Одессе, Крыме, где у графини было имение Массандра.
Однажды она рассказала девушке о своем роде, о легендарной матери Софии Глявоне – юной гречанке, в которую влюбился комендант Каменец-Подольской крепости Иосиф Витт. Позже в нее влюбился польский граф Потоцкий. Женился и создал в честь нее знаменитый парк Софиевка в Умани. Графиня рассказывала все это, не глядя на Марию. Ее взгляд устремлялся куда-то поверх нее. Словно перед взором графини как раз вставали картины минувшей жизни, о которых она рассказывала.
Мария слушала ее, затаив дыхание. Ей все было интересно. Все будоражило ум, чувства, кровь… А еще эти прогулки по Парижу… Сад Тюильри, Арка, Сен-Жермен… Ходили они и в Итальянскую оперу…
Графиня посвящала ее в тайны мира, в ту мистику, которой увлекалась сама… Она была поклонницей карт, рассказывала о них Марии…
Ее муж был послом во Франции. Но они давно уже жили раздельно.
Рассказывала она и о картах Таро…
Мария впитывала эту информацию, стараясь запомнить ее, запечатлеть в памяти.
История Таро уходит в глубь веков. Некоторые полагали, что к разгрому Ордена Храма… Но на самом деле карты старше, много старше… Есть самые разные версии. Одна из которых – это завещание мудрецов Атлантиды. Но самой старой колодой, которая дошла до нашего времени, считается состоящая из 78 карт колода семейства Висконти-Сфорца, созданная в первой половине XV века в Италии.
– Ты слушаешь меня, Мари? – с улыбкой спросила графиня.
– Да… – По телу Марии прошла дрожь. Она представила себе, как верховные жрецы Атлантиды, предчувствуя опасность погружения материка на дно океана, зашифровали свое послание тем, кто придет после них. Хотя они были бессмертными и воплощались в веках в разных обличьях и существах.
Однажды Мария заблудилась и попала на какую-то незнакомую улицу. Кто-то окликнул ее. Она обернулась. Перед ней стоял ее давний поклонник Николай Черновицын.
– Мари! Мари!
Она собрала в кулак всю свою волю.
– Вы ошиблись.
– Нет, Мария, ты не узнаешь меня?
– Нет, это не я. Это… мой дух… Отвернитесь, и тогда, может быть, увидите образ вашей знакомой.
Он послушно отвернулся. Милый добрый Николя. Как он осунулся, похудел. Повзрослел.
Едва отвернулся, она принялась бежать изо всех сил…
…И все время ее мучил вопрос: кто же тогда покушался на нее, кто напал, кто так ненавидел, что желал ей смерти? Ответа на вопрос не было.
Однажды она попросила графиню погадать об этом. Та разложила карты, но потом вдруг вскрикнула:
– Нет, не могу, Мари, не могу! Не проси меня об этом.
Пришлось отступиться. Но мысль, кто это был, не давала покоя. Тем временем везде воцарилась мода на столоверчение. Вроде бы все так просто, но это на первый взгляд. Главное – захотят ли духи вступать с тобой в контакт или обойдут тебя стороной, не соизволят общаться и передавать важную информацию. К тому же нужно настроиться на возвышенный лад, иначе неверие одного человека может обернуться тем, что дух не откликнется…
Порой Мария вспоминала родителей, дом, усадьбу Воронихино, сестру Веру, брата Володю, и тогда слезы сами собой лились у нее из глаз. Но она старалась не плакать при Софье Станиславовне, чтобы не показывать свою слабость и сентиментальность… Сейчас не удержалась и расплакалась.
– Почему ты плачешь, Мария? – раздался голос Софьи Станиславовны.
– Просто так.
Графиня бросила на нее проницательный взгляд.
– Мы должны быть тверды во всех наших испытаниях, которые посылает нам Господь. Иначе чего стоит наша вера…
Какая она стойкая, непоколебимая, подумала Мария. Никогда не сдается под ударами судьбы. Она догадывалась, сколько горя и огорчения принесли графине поведение и отчуждение мужа, который увлекся ее младшей сестрой, смерть ребенка… Все это не могло не взволновать душу женщины, не оставить на ней отпечаток неизбывной скорби. Но графиня Софья Станиславовна редко позволяла себе выказать слабость и тем самым невольно служила для Марии примером. Но что сохранится после всех нас, когда мы уйдем, иногда размышляла Мария. Останется ли она Марией Анастасьевской или превратится в травы и ветер, и все забудут о ней, забудут даже отзвук ее имени…
Глава девятая. Ювелиру звонят дважды
…Те люди, которых особенно волнуют страсти, больше всего могут насладиться жизнью.
Рене ДекартТик-так – ей казалось, что внутри нее тикает время – неумолимое, беспощадное. Тик-так… Если бы она не видела это ожерелье на шее Мосоловой, никогда бы не связала воедино два факта: собственное фамильное ожерелье и то, современное, сделанное как копия старинного…
Дойдя до магазина с вывеской «Антиквариат», Серафима остановилась.
В окне были выставлены книги по ювелирному искусству, старинные лампы, изящные шкатулки. Серафима зашла внутрь… Обстановка тоже соответствовала духу ушедших эпох. В углу стояли высокие ампирные вазы, напольные часы с боем, витрина с драгоценностями. За стойкой в глубине магазина находился забавный старичок, как его охарактеризовала Элеонора Степановна. Он кивнул Серафиме.
– Добрый вечер! Чем могу служить?
– У меня к вам вопрос, – сказала она, заметно волнуясь. – Я была недавно на одном празднике в городе, – она назвала его, – и там встретила женщину, у которой было такое ожерелье. – Она достала из сумочки свое ожерелье и протянула его ювелиру. – Оно было точной копией моего. Эта женщина сказала, что купила его у вас.