Тайный код гения

– Уф! Жара! – И, вынув из кармана платок, вытер шею.

– Там вода, – показал он на киоск на углу. – Выпей воды. Абрикосовой.

– Вы знакомы? Владимир Нарбут.

Нарбут стоял и молча смотрел на него. Сверху вниз. Под этим взглядом было тоскливо и неуютно.

– Михаил, – кивнул он. – Булгаков.

Нарбут важно кивнул в ответ. Потом присел рядом на скамейку.

– Давно здесь?

– Нет. Примерно полчаса.

– Я не об этом, в Москве давно?

– А… это, – Булгаков повертел головой, было чувство, что воротничок жмет шею. – Почти два года.

– И как?

– Возможности есть, нужно уметь воспользоваться ими. Вот сейчас работаю в «Гудке». С ними.

– Нравится?

Это походило не то на допрос, не то на неумеренное любопытство.

– Работа как работа… Хочется писать не только фельетоны, но и большие вещи. Романы…

Нарбут кивнул.

Он еще не знал, что пространство вокруг него уже искривилось, и каким-то странным способом окружающие его люди и обстановка перемещались в пространство романа.

– Мне кажется, твое лицо знакомо.

Здесь он похолодел. И опять непонятно – почему.

– Киев, – внезапно тихим голосом сказал он. – Девятнадцатый год. Кафе «ХЛАМ». Ты читал там стихи.

Глаза Нарбута расширились.

– Точно! – воскликнул он громовым голосом и хлопнул себя по лбу. – Точно! Киев – хорошее было место это кафе. Жаль, что закрылось…

Булгаков хотел сказать еще о Шкловском, но замолчал. Вспоминать этого типа совершенно не хотелось. Холодком веяло от Нарбута, словно в жаркой летней Москве вдруг дохнуло стужей. Или это зимний Киев воскрес в памяти. Презанятное место было это кафе «ХЛАМ» – что расшифровывалось как художники, литераторы, артисты и музыканты. А по буквам – было смешное слово «ХЛАМ». Хлам и есть, лучше не скажешь…

– Я сейчас за водой. Туда и обратно… – сказал Катаев, срываясь с места…

Он пошел к киоску за водой…

Олеша топтался рядом, словно не решаясь сеть.

– Вот издательство открыл, – будничным тоном сказал Нарбут. – «Земля и фабрика».

– Современное название, – в голосе Булгакова прозвучала насмешка. – Вполне в рабоче-крестьянском стиле. – Он на секунду закрыл глаза, а, когда открыл, увидел немигающие глаза Нарбута, он утонул в них, потом вынырнул.

«Аки змий, право, – подумал он. – Страшный человек. Богохульник».

Странная тоска нахлынула на него. Вдруг захотелось бросить работу в «Гудке» и заняться романами, писать, писать и писать.

Он глубоко вздохнул. Этот ветер, который доносил пресновато-горький запах воды и земли, и распустившейся зелени… Но вместо этого – поденщина, фельетоны!

– Что вы сказали, – перебил его Нарбут. – Фельетоны?

– Я говорил вслух? – удивился он.

– Да.

– Нехорошо, заговариваюсь.

Хотелось попроситься в издательство к Нарбуту, с еще ненаписанным романом, захватить эту территорию, сделать ее своей. Упрочить шаткое положение, но что-то мешало легко и беззаботно отдаться текущему моменту.

«Никогда и ничего не просите».

А Нарбут сейчас был явно сильнее, чем он, Булгаков.

– Вы ведь, кажется, сын священника? – спросил его Нарбут.

– Кто сказал? – в притворном ужасе воскликнул Булгаков. – Зарэжу, – и он комично схватился за голову. Он всегда любил разыгрывать людей шутливыми сценками. Но сейчас это было не как в юности – от избытка сил и энергии. Сейчас это была форма защиты, юродство, которое спасало от того темного и страшного, что гнездилось в Москве.

Легкая сардоническая ухмылка скользнула по губам Нарбута, но он ничего не ответил.

– А вы знаете, что Бога не существует?

– Как не существует? – возразил Булгаков. – Вы можете представить доказательства?

Олеша рассмеялся.

Но во взгляде Нарбута показался нехороший блеск.

– Могу, – сказал он с каким-то непонятным упрямством. – И докажу.

Вернулся Катаев с кружкой абрикосовой воды в руках.

На губах, как усики была пена.

– О чем спор?

– Вот он, – кивнул Булгаков на Нарбута, – сказал, что Бога нет.