ВРЕМЯ ЛАСТОЧЕК. Роман о первой любви

В этой фразе был весь смысл существования местных товарищей. Лелька грустно и пьяно вернулась. Огромный Хлусов, раздавливая алюминиевую конструкцию, прикатил на велике Лизы, но на ободах, а не на колесах.

– Ну, иди, забери велик, – сказала Нина Васильевна. – Или что, оставишь этим?

– Нет уж! – расстроилась Лиза. – Мне он теперь такой не нужен!

На другой день, идя в магазин и проходя мимо Мешковых, Лиза увидела, как ее перевернутый вверх ногами велик стоит перед их домом, и Степка красит его в красный цвет вонючей краской.

– Ты зачем мой велик красишь? – воскликнула Лиза, роняя сумку на землю.

– Почему твой? Это мой! – нагло сказал симпатичный и уже хриплый от раннего курения Степан.

– Ну как это: мой!

– Нет! Ты что! Твой был черный, а мой красный!

Лиза, кажется, начала что-то понимать.

– Ну и наглые вы! – прошипела она и пошла мимо.

Нет, конечно, это обстоятельство скоро было забыто.

Вместе с этими отчаюгами Лиза убегала от кабанистых собак Отченаша, вместе с ними она форсировала Сейм на трех связанных дощечках, вместе с ними она ныкалась в кустах мыльнянки, играя в прятки на велосипедах. Обуховские друзья, оставленные где-то там, уже почти не вспоминались.

Глеб видел ее в окружении мелких. Он любовался ею, пробегающей мимо него всего в нескольких шагах.

Однажды он загнал Маринку, Ватрушку и Лизу в воду на Гончарке и не выпускал их оттуда, притапливая. Маринка выбежала в камышах, Ватрушка поплыла к Сейму, а Лиза сидела в воде, пока не замерзла.

– Ну, выпусти меня, дурак! – сказала Лиза, дрожа и понимая, что стала ужасно некультурной. – Я же заболею!

– А ты меня поцелуй!

– Тогда я поплыву! – пригрозила Лиза, ушла по дну в камыши, незаметно вынырнула и убежала.

Любил Глеб прикалывать девок.

Мелкие его уважали и любили, и всё больше – за его безотказность в помощи.

С утра до ночи Макс и Степка были заняты по хозяйству, пока их отчим и мать работали у арендатора. Отчима часто вышибали с работы за пьяное рыло. Матери было проще, она, еще красивая редкой мягкой красотой, походкой и кудрями, почему-то всегда удерживалась на работе. Ну, конечно, она помогала соседу Отченашу, пока его Фаина Самуиловна была на работе. Например, прибиралась в доме.

Лиза освоилась к июню и вполне стала своей. Знала всех на своем «конце», на своей веселой лесной улице.

***

Степка пришел к ней среди дня, держа на руках маленького песика Джека. Джек всегда клубком бегал за ним, пушистый и веселый. Теперь он лежал на руках Степки и не двигался, прикусив язычок.

Лиза высунулась в окно.

– Ты чего?

Степка плакал. Сам не очень выше Джека, белобрысый и загорелый до густой коричневы, он выглядел жалко.

– Лиз, а нельзя Джека никак оживить? – спросил он. – Он еще теплый.

Лиза вздохнула и вышла.

– Что случилось?

– Ульянкину кошку покусал. Ульянка набила градусников и ему в еду… Он долго сдыхал. Я вот думаю, все ли цело у него внутри? Нельзя ли его потискать, чтоб он ожил?

Лиза молча вернулась во двор, взяла в сарае лопату.

– Идем, похороним. Думаю, у него нет ничего целого внутри. А сестра твоя сука.

– Нет, ты что! – испугался Степка. – Она очень хорошая, но ведь он же ее кошку покусал!

Лиза, насупившись, нашла место в лесу, где земля была помягче, выкопала ямку, и Степка, обливаясь слезами и подбирая сопли, положил туда Джека.

– Поэтому я и не дружу с девочками, – объяснила Лиза.

***

Глеб плевал в сторону местных нравов. Пьяные дамы и девушки постоянно подкатывали к нему, но он старался не падать ниже плинтуса и сбегал на работу.

– Ты бы женился… – приговаривала его мать и смотрела на него с печалью, достойной кисти живописца.

Мать с красивым именем Аделина совсем высохла от своей болезни. Глеб не хотел думать, что ей осталось недолго.

Яська присматривала Маринка, за брата он был спокоен, но не был спокоен за отчима Адольфа Брониславовича Белопольского, или проще Адоля, сына полицая, все повадки которого вели его к дурным поступкам. Этот ненавистный Горемыкиным упырь вообще не знал ни дна ни покрышки. Он тиранил всех вокруг. Маленький, кудрявый, усатый, как участник ансамбля «Сябры», в вечной тельняшке с накачанными сильными руками и обычно босиком, Адоль обладал очень скверным характером. Он бил всех, пока Глеба не было дома. Мать вечно скрывала, но, подросши, Маринка с матюками все чаще лезла ее защитить. А мать только жалобно пищала и прикрывалась своими худосочными ручонками. Доставалось Маринке. Правда, она привыкла сразу орать басом, и Адоль, сообразив, что соседи прибегут с вопросами, хоть никто и не прибегал, ибо с одной стороны была пустошка с нежилым срубом, уходил, разбив все, что мог разбить. Глеб, мучимый вечным противостоянием и ревностью, умолял мать уехать.

– Куда я уеду… – плакала она, поправляя некогда прекрасные золотые волосы, как у Глеба, – куда, мой мальчик? У нас ведь сын…

Яська рос таким же вредным, как отец. Вовсю манипулировал любящим его братом, который ему в принципе годился в отцы. Для того чтобы нянчится с ним, Маринка тоже бросила школу в шестом классе. Никто и не возражал, чтобы она туда не ходила.

Глава седьмая

Бешеная Вишня

Глебу исполнилось двадцать лет двадцать пятого июня. Двадцать лет для сельского парня – это уже возраст. Это уже даже не молодость. Никто отныне и никогда не назовет его молодым. Теперь он зрелый. Он вырос. Он знал, что ему скоро придется жениться. Так было положено, и не им, а полагалось в этом селе.

Глеб превратился за последний год во взрослого парня. Даже взгляд у него был сильно мудрый и совсем не детский. Впрочем, этому способствовала сама жизнь.

Решено было отметить его юбилей пьянкой, раз уж больше ничего не оставалось. Проработав на обширных огородах Отченаша неделю, Глеб сумел скопить сто пятьдесят рублей на три херши самогона. За телятиной он съездил к арендатору Лыченкову под село Гордеевка. Одного теленка можно было взять, никто не заметил.

Пока Лелька со своей матерью разделывали и мариновали мясо, Глеб набрался смелости и пошел к Лизе. Открыла Нина Васильевна с ручным календарем в руках.

– А, это ты! Ну послушай, как у вас тут сажают по Луне? – спросила она Глеба.

Тот заинтересованно взглянул в календарь.