Приключения ветеринарного врача

– Ты ведь тоже оттуда, верно?

Хорошо, что я в этот момент сидела на добротно сделанном стуле, и не оказалась от неожиданности на полу, потирая ушибленные места. Глубоко вздохнув, я взглянула на прозорливую подругу, и тут, помимо воли, как-то само собой, из меня просто полились слова, которые я вряд ли смогла бы остановить, даже если бы захотела.

Я рассказала моей собеседнице все с самого начала – с момента распределения. Про поезд, обстрелянный камнями, остановку, каменную дверь, сиреневый свет… И опять по кругу с точностью до наоборот: другой состав, другой мир. Не то место, не те люди. А впрочем, почему не те? И места здесь замечательные, и люди…

Слова летели из меня, точно патроны из пулемета. В этот момент я была похожа на мою подругу Ольгу – она так же быстро отстреливалась словами в минуты особого волнения. И только когда я выложила Прасковье ВСЮ историю, мой тараторящий рот захлопнулся сам собой, пересохший, как оазис в пустыне, и заметно уставший.

Тем временем в глазах внимательной слушательницы вместо ожидаемого (ну хоть какого-нибудь) изумления, удивления после моего совсем невероятного бреда, читался полный восторг и … вера. Вера, как это ни парадоксально, в меня. Прасковья молнией ринулась ко мне, заключив обессиленное от неожиданных признаний тело в свои пламенные объятия.

– Дашка! Милая моя Дашка! Я знала, что когда-нибудь ты появишься в моей жизни и поможешь! Ты же не случайно оказалась здесь! Все именно так и произойдет! И вы с моими родителями просто поменяетесь местами. Вернетесь туда, где вы и должны быть – ты там, они здесь.

Нескончаемый поток слов теперь лился из Прасковьи. «Просто, как все просто, – пронеслось в моей голове, – они где-то там, я где-то здесь….»

Подруга, словно прочитав мои мысли, невозмутимо ответила вслух:

– Дашка, это правда оччччень просто! Надо только верить! Я буду рассказывать сказки. Все, что вспомню. А потом мы их сложим, словно пазлы, вместе с твоей историей в одно целое полотно, и тогда будем думать. Я полагаю, что ключ ко всему находится именно в сказках бабы Нюши!

…Следующий рабочий день мало чем отличался от предыдущего. С утра состоялась летучка, которую весьма конструктивно провел наш «главный» —Тимофей Тимофеевич. Затем мы с Прасковьей провели плановый осмотр наших стационарных пациентов. Моя помощница тщательно записывала все в журнал: общее состояние, проводимое лечение, динамику и т. д. Справедливости ради надо сказать, что первое время прием животных и все сопутствующие манипуляции осуществляла исключительно Прасковья. А я находилась с ней рядом только в качестве обязательного приложения, абсолютно радуясь этому обстоятельству, просто помогала, смотрела и училась.

Первым на осмотр важной походкой и совершенно самостоятельно вышел петух Сеня. Сеню Прасковья осторожно водрузила на стол, чему он почти не сопротивлялся. Затем одним ловким движением руки моя помощница оторвала пластырь с того места, где у петуха должен быть гребешок. Она сделала это так быстро, что наш пациент только и успел начать возмущение, прервавшись на первой же фразе: «Ко-о-о!» Вместо исчезнувшего пластыря на бороздке моему взору открылся вполне затянувшийся шрам. «Интересно, – подумала я, – и кто лишил этого чудного петуха такой любимой всеми курами шевелюры?»

– К-кто? К-кто? – от неожиданности еще не привыкшая к подобным безголосым разговорам я плюхнулась в стоящее рядом кресло. —К-как к-к-то? – невозмутимо продолжил вопрошать пернатый, – в журнале не смотрела? Тоже мне врач называется. Для особо отсталых повторяю: Викентьевич, хозяин мой, перебрал однажды, и перепутал меня с селедкой. Решил отрезать ей плавники, чтоб не уплыла ку-куда. Я кукарекал деду, как мог, что не селедка, а петух, да он еще и слеп оказался. Р-раз ножичком – и нет моего гребня. Я в долгу не остался. Как к-к-клюнул в отместку по лбу. В глаз осознанно не стал, чего старика обижать, зрения лишать – не со зла ведь… Так он от неожиданности подумал, что селедка ожила, в пиранью превратилась, и его покусала. Ку-кареку, сразу протрезвел. Меня схватил, узнал, стал прощения просить и сюда приволок.

Тут Сеня хитровато мне подмигнул и продолжил свою тираду:

– Я, ку-реку, Викентьевича-то простил, он же не с умыслом, не нарочно. А Прасковья с Агриппиной меня выходили, обещали пластиковый гребешок вживить. Говорят, красивей старого будет. А что? Главное, чтоб куры меня признали. А то соседский Фока, пока я тут лечился, прорыл дырку под забором и ну шастать к моим девушкам. Мне, ку-курек, доложили. Вот только вернусь в курятник, так Фоку отделаю… Ку-курек! Не шастай к чужим курам! Не шастай! КУ-ку-рек! Своих заимей!

Воинственного и невинно пострадавшего вместо селедки петуха мы с Прасковьей отправили домой, к подслеповатому и глуховатому деду Викентьевичу, обещав «убитому» своей оплошностью старику, что через месяц, когда ранки полностью заживут, пришьем Сене новый пластиковый гребешок. В лучшем виде! И довольный Сеня шел впереди еле семенящего Викентьевича. Гордо шествовал в свой родной курятник. Хозяин возвращался! Куриный гарем уже поди заждался бедолагу.

– Следующий, – звонко крикнула Прасковья.

Агриппина Ивановна внесла Клеопатру, бережно положив ее на смотровой стол. Морская свинка оживленно осмотрелась по сторонам, словно ища кого-то. Прасковья между тем поведала мне историю этого пациента:

– Внеплановая беременность, – деловито начала она, – надо было еще пару месяцев подождать, чтобы организм окреп и восстановился после предыдущих родов, а эта…

– Что «эта»? – возмущенно вклинившись в наш разговор, завопила Клеопатра. – Да если б ты встретила такого как Федька, устояла бы?

«Интересно, – подумала я, – а пациентка действительно подозревает, что человек может не устоять перед чарами морского свина Федьки?»

Клеопатра потупила взгляд и произнесла виновато, явно подслушав мои мысли:

– Тут я это, погорячилась, подруги. Молчу, а вы продолжайте, молчу, молчу…

Прасковья укоризненно взглянула на любвеобильную свинку и продолжила:

– Патроды, три крупных плода, провели в экстренном порядке кесарево сечение. На момент операции все плоды оказались мертвыми. Назначено следующее лечение… В общем, больная готова к выписке.

За Клеопатрой пришла по нашему звонку ее хозяйка, девочка Маша лет двенадцати. Она очень обрадовалась, когда мы вручили ей живую и здоровую свинку. С рекомендациями не подпускать Клеопатру к Федору хотя бы пару месяцев, Маша ушла, пообещав исполнить это предписание. Но перед тем, как за ними захлопнулась дверь, мне все же показалось, что на морде любвеобильной животинки я увидела едва заметную ухмылку…

– Теперь собаки, по одному, – строго повелевала дальше Прасковья. За дверью раздалось радостное троекратное «Гав!», и один из «гавов» тут же ввалился в смотровую. …Из всех стационарных, кроме Клеопатры, домой были выписаны двое. Первым – пес неопознанной доселе породы по кличке Тузик. Ему сняли гипсовую лангету, сделав предварительно контрольный рентгеновский снимок, из которого следовало, что на бедренной кости правой конечности благополучно образовалась костная мозоль.

Следующей – карело-финская лайка Измора, чье долгосрочное пребывание в стационаре было обусловлено множественными ранами в области шеи и брюшины. Еле живую собаку две недели назад принес ее хозяин – лесник Егорыч. Кто на нее напал, осталось тайной. Даже сама Измора об этом почему-то молчала. После двухчасовой сложнейшей операции, когда ее еще совсем недолгая собачья жизнь была на грани, Прасковья и Агриппина Ивановна, сменяясь, неделю круглосуточно дежурили возле больной.

Теперь Измора встала весьма уверенно на задние лапы, облизав в знак благодарности лица своих спасительниц, приветливо махнула рыжим хвостом и стремглав умчалась к Егорычу, так и не раскрыв никому тайны своей трагедии, приключившейся в ночном лесу.

А вечером немного уставшие, но абсолютно счастливые от нашей благодарной работы мы сидели с Прасковьей на нашей маленькой кухоньке и с удовольствием чаевничали. На третьей табуретке нагло и вполне по-хозяйски пристроился белоснежный Кекс. Прасковья внимательно посмотрела на меня и выдохнув, словно падая на амбразуру стрекочущего огненного дзота, произнесла:

– Сказка. Сказка первая, ты готова?

– Готова, – ответила я, дожевав последний бутерброд, – если ты действительно считаешь, что это нам поможет, готова слушать!

– Ну что ж, – глубокомысленно изрекла Прасковья, – тогда слушай.

…Давным-давно, когда в наших местах еще не было ни деревни, ни людей, жил-был дракон. Был он не высок, не низок, ростом примерно с обычного теленка. Да и внешне похож на него, только вместо привычной для теленка одной головы у него было целых три. И хвост покрыт рыбьей чешуей, будто плавал он часто и долго.

Жил дракон не в замке, а избушке, подобно той, в которой живем сейчас мы. Он был не кровожаден. Питался не людьми или животными, а травой. И, как обычный теленок, дракон любил клевер, красный и белый. Но белый ему почему-то нравился больше. Нрав у него был спокойный. Мужики и бабы из соседних деревень его совсем не боялись, а относились к нему как к соседу.

Живет сосед рядом, зла от него никакого, добра вроде тоже, ну и пусть живет-поживает. Поговаривали, что злить его все же не стоит. И плохое меж собой, людьми, делать тоже не годится. Потому что дракон этот знал секрет особенный. Приглянувшегося человека он приглашал к себе. И люди, не боясь, шли в гости. Потому что понимали: хороший человек придет – одарит дракон его щедро, а плохой. А кто ж про себя подумает или скажет, что он плохой? Каждый человек, живущий со злым умыслом и поступками, плохим себя не считает. Совершая что-то нехорошее, он вовсе не задумывается, что это плохо. Просто полагает, что наказывает другого за проступок, не угодный ему.

Так и шли люди, если звал дракон, не боясь. За хорошее зверь этот благодарил по-царски: то цветок-везунчик подарит, то изумруд-камень на богатство, то луч солнца на любовь.

Как и от кого дракон узнавал, кто хороший, кто плохой – одному ему известно было. Да только никогда, говорят, никогда не ошибался. В общем, исчезали плохие люди. Кто навсегда, а кто и возвращался назад. Те, что появлялись вновь, – через неделю или через год – другими становились. И свет от этих людей шел, словно от солнца или от ангелов. Где они были, что знали, что делали-видели, не рассказывали никому. После появления никто от них ни поступка дурного, ни слова не знал.

– А теперь пора спать, – невозмутимо подвела черту подруга, – завтра, чувствую, день будет не легкий.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Права оказалась Прасковья. Не успела я погрузиться в сладкий сон, в котором ждали меня родители, разговоры взахлеб и объятия, как откуда ни возьмись раздалось: бумбум! Бум-бум! В моих несбыточных грезах мама только и успела сказать: «Дочка, открой дверь, в гости кто-то»…. И этот «кто-то» в образе Прасковьи уже безжалостно тряс меня за плечо.

– Дашка, проснись, – навязчиво будила меня помощница. – Ну проснись, же, вставай! Срочный вызов!

При фразе «срочный вызов» меня инстинктивно тряхнуло, подбросило вверх и я окончательно проснулась, распахнув наконец глаза:

– Сейчас! Иду! Бегу! Уже!

На сборы времени много не понадобилось, и поэтому, спустя каких-нибудь десять минут, мы с подругой в боевой и врачебной готовности сидели в приехавшей за нами машине и мчались в неизвестность. По пути в пункт назначения мы постепенно овладевали предварительной информацией, и неизвестность прояснялась. Подъезжая к пациенту, мы уже знали, что больной, вернее больная – собака Буся, принадлежащая нашему деревенскому парикмахеру Сан Санычу, и что она захворала. Правда, слово «принадлежащая» в моей голове за время обитания в «параллели» уже претерпело некоторые изменения. Кто кому в этом мире принадлежит на самом деле? И принадлежит ли вообще? Животные хозяевам или…

Как раз на этом «или» машина остановилась, прервав мои философские размышления. Со слов владельца Буси мы узнали, что уже две недели несчастную собаку мучила жажда. Она стала вялой, много лежала, аппетит почти пропал. А сегодня ночью хозяин вдруг обнаружил, что у питомицы резко увеличился живот. С ума сойти! И чего он ждал раньше? Чего тянул? А сама Буся? Прасковья, в отличие от меня, быстро и весьма профессионально соображала и действовала на ходу. Мне же, еще не очень понимающей что, зачем, как и почему, пришлось с деловым видом выполнять все намеки помощницы. Выглядело это так, будто я здесь всем руковожу. За что я была Прасковье очень благодарна. Не позволила «сесть в лужу», ведь я все же доктор, хоть молодой и зеленый.

– Температура? Так, 38,5 – норма. Рвота? Нет? Хорошо. Рожала? Нет? Замечательно.

– Как же, как же, – слабым возмущенным голосом произнесла Буся, – Забыл Сан Саныч, я лет десять тому назад с Шариком…Ох, полюбила ж я его тогда…Эх, молодость, молодость…

– Да-да-да! – спохватился хозяин, – рожала один раз, и вполне успешно! Папаша, правда, неизвестен, но щенки!

Да, поторопился парикмахер с подобным заявлением!

– Как неизвестен? – вновь возмутилась слабеющая на глазах Буся. – Я ж тебе гулящая, что ли? Это ж соседский кавказец Шарик, забыл что ли?! Моя первая и единственная… Охох -ох… Молодость, молодость…