Второй том «Мертвых душ». Замыслы и домыслы

Гоголь написал уже два тома своего романа «Мертвые души». Вероятно, скоро весь роман будет кончен, и публика познакомится с ним в нынешнем году[9 - [Погодин М. П.] Литературные новости // Москвитянин. 1841. № 2. С. 616.].

Трудно сказать, что заставило Гоголя почти целый год держать обиду в себе (во всяком случае, мы не знаем, как он немедленно прореагировал на появившееся объявление). И только в феврале 1843 года, отвечая С. П. Шевыреву, который, как и Погодин, страстно ожидал появления второго тома, Гоголь упомянул о «давешней» погодинской дезинформации:

Понуждение к скорейшему появлению второго тома, может быть, ты сделал вследствие когда-то помещенного в «Москвитянине» объявления, и потому вот тебе настоящая истина: никогда и никому я не говорил, сколько и что именно у меня готово, и когда, к величайшему изумлению моему, напечатано было в «Москвитянине» извещение, что два тома уже написаны, третий пишется и все сочинение выйдет в продолжение года, тогда не была даже кончена первая часть.

Опровержение это имело еще и следующее пояснение:

Вот как трудно созидаются те вещи, которые на вид иным кажутся вовсе не трудны. Если ты под словом необходимость появления второго тома разумеешь необходимость истребить неприятное впечатление, ропот и негодование против меня, то верь мне: мне бы слишком хотелось самому, чтоб меня поняли в настоящем значении, а не в превратном. Но нельзя упреждать время, нужно, чтоб все излилось прежде само собою, и <…> ненависть против меня должна существовать и быть в продолжение некоторого времени, может быть, даже долгого. И хотя я чувствую, что появление второго тома было бы светло и слишком выгодно для меня, но в то же время, проникнувши глубже в ход всего текущего пред глазами, вижу, что всё, и самая ненависть, есть благо. И никогда нельзя придумать человеку умней того, что совершается свыше и чего иногда в слепоте своей мы не можем видеть, и чего, лучше сказать, мы и не стремимся проникнуть. Верь мне, что я не так беспечен и неразумен в моих главных делах, как неразумен и беспечен в житейских. Иногда силой внутреннего глаза и уха я вижу и слышу время и место, когда должна выйти в свет моя книга; иногда по тем же самым причинам, почему бывает ясно мне движение души человека, становится мне ясно и движение массы (письмо С. П. Шевыреву от 16 (28) февраля 1843 г., Рим).

О том, что информация о втором томе к тому времени уже не только обсуждалась в кругу литераторов, но и «пошла в народ», свидетельствует рассказ М. Г. Карташевской, племянницы С. Т. Аксакова, интенсивная переписка которой с Верой Аксаковой и по сей день служит важным источником сведений о Гоголе.

От Коли (Н. Г. Карташевского. – Е. Д.), – писала она своей двоюродной сестре, – получаем мы тетради писем. В последнем сообщает он нам очень странные подробности о Гоголе. Он был в самом Миргороде. Там нашелся какой-то человек, смотритель или городничий, не помню, который вздумал клеветать на Гоголя, и самым глупым и странным образом. Он уверяет, например, что Гоголь сам не сочинитель, что все, что он издает под своим именем, – краденое. Что это сочинения дяди его, что и второй и все томы «Мертвых душ» давно написаны и что он должен их выкупить в Риме у дяди или у наследников дяди и для того и поехал в Италию. Как тебе это нравится, моя милая Верочка? Какой хитрый вымысел! Не готовит ли этот господин издать повесть на лица под этим содержанием? Как обрадуются ей гг. Сенковские и тому подобные. Я никогда не могла бы представить себе, что Гоголь имеет неприятелей в этом простом сословии своих соотечественников. Коля не мог написать всего, что он слышал, но этот смотритель до того наговорил ему, что, кажется, совершенно преклонил его на свою сторону (письмо от 23 мая 1843 г., С.-Петербург).

На самом же деле, если вчитаться в главы первой части «Мертвых душ» и в особенности в их черновые варианты, то можно заметить, что упоминания о продолжении поэмы, а также о том, что будущая «песня» будет отличаться по содержанию и «вдохновению» от предыдущей, обнаруживаются уже там.

«…две большие части впереди – это не безделица», – читаем мы в главе XI первой части, черновая редакция которой создавалась осенью 1840 года:

…как предстанут колоссальные образы, как двигнутся сокровенные рычаги широкой повести, раздастся далече ее горизонт…[10 - ПСС?2. Т. 7. Кн. 1. С. 231, 227; Кн. 2. С. 280–281.]

Вспомним и знаменитые авторские признания в главе VII: «И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями…»; «И далеко еще то время, когда иным ключом грозная вьюга вдохновенья подымется из облеченной в святый ужас и в блистанье главы, и почуют в смущенном трепете величавый гром других речей…».

Более того: набросок (черновая редакция) седьмой главы дополнительно содержит не полностью вошедшее в окончательный текст перечисление героев, в которых уже можно усмотреть намеки на персонажей второго тома, в частности на Улиньку, Костанжогло (Скудронжогло) и Муразова: «…муж, одаренный божескими доблестями, или чудная русская девица <…> вся из великодушного стремленья и самоотверженья». Это они явят «несметное богатство русского духа», заставив почувствовать «в сей же самой повести <…> иные, еще доселе не бранные струны…»[11 - Там же. Кн. 1. С. 210; Кн. 2. С. 244, 446. См.: В поисках живой души. С. 86–94.].

Внесение при работе над последними главами первого тома «штрихов, усиливающих личную связь автора с изображенным им миром», усиление в них позитивного начала было связано с тем, что, как считал Ю. В. Манн, Гоголь уже приступил к работе над вторым томом, в котором позитивное начало должно было выступать «еще сильнее и отчетливее»[12 - Там же. С. 79; о том, что внесение положительного начала в позднейшую редакцию глав первого тома, отразившееся и на работе над вторым томом, происходило у вернувшегося в Россию в начале осени 1841 года Гоголя под влиянием славянофилов и, в частности, К. С. Аксакова, см.: Там же. С. 80.]. Косвенное тому подтверждение можно найти и в воспоминании С. Т. Аксакова: «В словах Гоголя, что он слышит в себе сильное чувство к России, заключается, очевидно, указание, подтверждаемое последующими словами, что этого чувства у него прежде не было или было слишком мало. Без сомнения, пребывание в Москве, в ее русской атмосфере, дружба с нами и особенно влияние Константина <Сергеевича Аксакова>, который постоянно объяснял Гоголю, со всею пылкостью своих глубоких, святых убеждений, все значение, весь смысл русского народа, были единственные тому причины»[13 - История моего знакомства с Гоголем. С. 49.].

Остается при этом нерешенным вопрос: начинал ли работать Гоголь уже в 1841 году, в период подготовки к изданию первого тома и его прохождения через цензуру, над томом вторым? О том, что работа могла иметь место, упоминает П. В. Анненков, общавшийся с Гоголем весной и летом 1841 года и вспоминавший, что будто бы именно тогда им был «предпринят» второй том, который к 1842 году был уже готов («Нам уже почти несомненно известно теперь, что эта вторая часть в первоначальном очерке была у него готова около 1842 года (есть слухи, будто она даже переписывалась в Москве в самое время печатания первой части романа)»)[14 - Анненков П. В. Н. В. Гоголь в Риме летом 1841 года // Анненков П. В. Литературные воспоминания / Вступ. ст. В. И. Кулешова; коммент. Л. М. Долотовой и др. М., 1989. С. 70, 100.]. Сам Гоголь в «Выбранных местах из переписки с друзьями», над которыми он будет работать в 1845–1847 годах, говорит о сожжении второго тома поэмы как о деле пятилетней давности. И это возвращает нас все к тому же 1841 году: «Не легко было сжечь пятилетний труд…»[15 - ПСС?1. Т. VIII. С. 297 (письмо датировано 1846 годом; см.: В поисках живой души. С. 79). Н. С. Тихонравов на основании этого же письма относил начало работы к 1840 году (см.: Сочинения Н. В. Гоголя. 10?е изд.: в 7 т. Т. 1–7. М.; СПб., 1889–1896. Т. 3. С. 536).], что косвенным образом подтверждает и письмо Н. А. Мельгунова Н. М. Языкову от 11 января 1841 года из Вены, в котором, казалось бы, совершенно неожиданно упоминается глава XVII поэмы: «Искренно благодарю Вас за литературные новости. Разве в самом деле Гоголь не написал романа „Мертвые души“? Откуда же взял Шевырев, который слышал 17?ю главу и многие другие?»[16 - Литературное наследство. Т. 58. С. 606.]

Наконец, еще одно (весьма косвенное) указание на уже начатое в 1841 году обдумывание продолжения поэмы и на то, что второй том Гоголь собирался в то время завершить к 1844 году, обнаруживается в его письме от 5 (17) марта 1841 года (другая датировка – 21 февраля (5 марта) 1841 года[17 - См.: Переписка Н. В. Гоголя: в 2 т. / Вступ. ст. А. А. Карпова; сост. и коммент. А. А. Карпова и М. Н. Виролайнен. М., 1988. Т. 2. С. 16.]) С. Т. Аксакову:

Несмотря на мое болезненное состояние, которое опять немного увеличилось, я слышу и знаю дивные минуты. Создание чудное творится и совершается в душе моей, и благодарными слезами не раз теперь полны глаза мои. Здесь явно видна мне святая воля Бога: подобное внушенье не происходит от человека; никогда не выдумать ему такого сюжета! О, если бы еще три года[18 - Н. С. Тихонравов полагал, что три года, необходимые Гоголю для окончания поэмы, «представали в это время еще как дата реальная» (Сочинения Н. В. Гоголя. 10?е изд. Т. 3. М., 1889. С. 536–537).] с такими свежими минутами! Столько жизни прошу, сколько нужно для окончания труда моего; больше ни часу мне не нужно.

Существует точка зрения, что именно в период между отъездом Гоголя из Рима (август 1841 года) и прибытием его в Москву (18 октября 1841 года) мысль о второй части «Мертвых душ» претерпела изменения: «…из безотчетно-расплывчатой она становится конкретной»[19 - ПСС?1. Т. VII. С. 398.]. Это подтверждается, в частности, и более поздним воспоминанием самого Гоголя о своем переезде из Рима в Москву как периоде, когда случилось «что-то особенное, что произвело значительный переворот в деле творчества», отчего «сочиненье <…> может произойти слишком значительным» (письмо М. П. Погодину от 26 июня (8 июля) 1847 г., Франкфурт-на-Майне). «Я сказал, – вспоминал далее Гоголь, – что оно так будет значительно, что ты сам будешь от него плакать и заплачут от него многие в России, тем более что явится во время несравненно тяжелейшее и будет лекарством от горя».

К 1841 году относится также пометка Гоголя в записной книжке 1841–1844 годов, которую он начал заполнять в сентябре 1841 года при отъезде из Германии в Россию: «Развить статью о воспитании во 2?й части». Впервые проявлен здесь интерес к тому, что составит эпизод второй части поэмы, посвященный воспитанию Тентетникова[20 - ПСС?1. Т. VII. С. 398–399, 318.]. А определенное сходство одного из учителей Тентетникова, Федора Ивановича, с «любителем порядка», учителем Чичикова, становится связующим звеном между двумя частями поэмы.

Но тут возникает первое препятствие – одно в ряду тех, что постоянно будут тормозить завершение второго тома. Препятствие это – душевное смятение Гоголя. Правда, пока это смятение распространяется скорее на уже написанный первый том, который начинает представляться Гоголю гораздо слабее того, что суждено ему совершить в дальнейшем. В период сложного прохождения рукописи через Петербургский цензурный комитет Гоголь почти готов отказаться от ее печатания:

…когда сравню сию первую часть с теми, которые имеются быть впереди, вижу, что и нужно многое облегчить, другое заставить выступить сильнее, третье углубить (письмо П. А. Плетневу от 6 февраля 1842 г., Москва).

В письме П. А. Плетневу от 17 марта 1842 года Гоголь, все еще ожидающий цензурного решения[21 - См.: ПСС?2. Т. 7. Кн. 2. С. 478–480.], вновь говорит о продолжении своего труда, которое только и сможет оправдать в его глазах несовершенство уже написанного, именуя при этом первый том «крыльцом» к будущему:

Ничем другим не в силах я заняться теперь, кроме одного постоянного труда моего. Он важен и велик, и вы не судите о нем по той части, которая готовится теперь предстать на свет (если только будет конец ее непостижимому странствию по цензурам). Это больше ничего, как только крыльцо к тому дворцу, который во мне строится.

Этот же образ повторится с некоторыми вариациями несколько месяцев спустя в письмах, которыми Гоголь сопровождает отсылку своим друзьям уже вышедшей первой части. Собираясь отправиться в «последнее и, может быть, самое продолжительное удаление из отечества», возврат из которого для него будет «возможен только через Иерусалим», Гоголь сообщает А. С. Данилевскому:

Через неделю после этого письма ты получишь отпечатанные «Мертвые души», преддверие немного бледное той великой поэмы, которая строится во мне и разрешит, наконец, загадку моего существования (письмо от 9 мая 1842 г., Москва).

То же в письме В. А. Жуковскому от 14 (26) июня 1842 года уже из Берлина:

Посылаю вам Мертвые души. Это первая часть. <…> Я переделал ее много с того времени, как читал вам первые главы, но все, однако же, не могу не видеть ее малозначительности в сравнении с другими, имеющими последовать ей частями. Она в отношении к ним все мне кажется похожею на приделанное губернским архитектором наскоро крыльцо к дворцу, который задуман строиться в колоссальных размерах, а, без сомнения, в ней наберется не мало таких погрешностей, которых я пока еще не вижу.

По предположению Ю. В. Манна, прямое отношение к продолжению поэмы имеет также характерное для писем Гоголя этого времени упоминание о том, что работает он «с молитвою»:

Тружусь, работаю с молитвою и стараюсь не быть свободным ни минуты. Испытав на опыте, что в праздные минуты к нам ближе искуситель, а Бог далее, я теперь занят так, что не бывает даже времени написать письмо к близкому человеку. <…> Работать нужно много особенно тому, кто пропустил лучшее время своей юности и мало сделал запасов на старость (письмо Н. Н. Шереметьевой от мая – 4 июня 1842 г., С.-Петербург)[22 - См. также: В поисках живой души. С. 175–176.].

21 мая 1842 года на прощальном обеде у Аксаковых в день именин Константина, в присутствии Погодина и Шевырева, Гоголь, по словам С. Т. Аксакова, «в третий раз обещал, что через два года будет готов второй том „Мертвых душ“, но приехать для его напечатанья уже не обещал»[23 - История моего знакомства с Гоголем. С. 66.]. О том же вспоминал и П. Кулиш: «…в третий раз обещал, что через два года будет готов второй том „Мертвых душ“, вдвое толще первого»[24 - [Кулиш П.] Записки о жизни Николая Васильевича Гоголя, составленные из воспоминаний его друзей и знакомых и из его собственных писем: в 2 т. СПб., 1856. Т. 1. С. 301.]. Сходным образом сообщала и В. С. Аксакова в письме М. Г. Карташевской:

Ты меня спрашивала, когда явится второй том. Вот что сказал Гоголь сам: что ровно через два года выйдет другой том, и еще гораздо более объемом этого, но печатать он не будет сам, а хотел прислать отесиньке[25 - Принятое в семействе Аксаковых обращение к С. Т. Аксакову и упоминание о нем.]. Но два года, не правда ли, это слишком долго ждать (письмо от 21 июня 1842 г., Гаврилково)[26 - Литературное наследство. Т. 58. С. 630; см. это же письмо с иной датировкой, от 29 июня: Гоголь в воспоминаниях, дневниках, переписке современников: науч.-крит. изд.: в 3 т. / Изд. подгот. И. А. Виноградов. М., 2011–2013. Т. 2. С. 824.].

Впрочем, более раннее письмо В. С. Аксаковой М. Г. Карташевской несколько противоречит только что приведенному:

Написана ли вторая часть – этого никто не знает; т<о> е<сть> что она у него является уже ясною в голове, это он сам говорит; но он был даже недоволен, когда спросили его, написал ли он вторую часть, недоволен потому, что это не может делаться так скоро. Прежде еще он говорил отесиньке, что он до тех пор не начинает писать и описывать какое-нибудь лицо, пока оно совершенно ясно, отчетливо с ног до головы, не явится перед ним[27 - Литературное наследство. Т. 58. С. 628.].

Вдали от России

В мае 1842 года Гоголь вновь уезжает за границу. В его планах – паломничество к Гробу Господню, условием совершения которого мыслится окончание второго тома:

…помните, что путешествие мое еще далеко. Раньше окончания моего труда оно не может быть предпринято ни в каком случае, и душа моя для него не в силах быть готова. А до того времени нет никакой причины думать, чтобы не увиделись опять, если только это будет нужно (письмо С. Т. Аксакову от 6 (18) августа 1842 г., Гастейн).

Этим же планом он делится и с Н. Н. Шереметевой:

А что я не отправляюсь теперь в путь, то это не потому, чтобы считал себя до того недостойным. <…> Но я потому не отправляюсь теперь в путь, что не приспело еще для этого время, мною же самим в глубине души моей определенное. Только по совершенном окончании труда моего могу я предпринять этот путь. <…> Окончание труда моего пред путешествием моим так необходимо мне, как необходима душевная исповедь пред святым причащением (письмо от 24 декабря 1842 г. (5 января 1843 г.), Рим).

В гоголевских письмах 1842 года вновь, теперь уже гораздо более настойчиво, звучит тема воспитания и наставничества, не случайная, если вспомнить содержание первой из сохранившихся глав второго тома. Так, передавая П. В. Нащокину предложение Д. Е. Бенардаки (о нем см. в разделе о прототипах поэмы) стать наставником его сына, Гоголь пишет:

Вы можете видеть уже сами, что ваше воспитание отнюдь не должно походить на так называемое гувернерское. Оно должно быть ближе к душе и к сердцу, все в разговорах, а не в книгах. Жизнь, живая жизнь должна составить ваше учение, а не мертвая наука (письмо П. В. Нащокину от 8 (20) июля 1842 г., Гастейн).

И слова эти, действительно, отзовутся в первой главе второго тома – в истории становления Тентетникова и описании педагогической деятельности его наставника Александра Петровича:

Он утверждал, что всего нужнее человеку наука жизни. Что, узнав ее, он узнает тогда сам, чем он должен заняться преимущественнее[28 - ПСС?2. Т. 8. С. 13.].

В июле 1842–1843 годов Гоголь просит С. Т. Аксакова прислать ему труды по статистике, этнографии, истории, а также сочинения религиозного и духовного характера:

…Памятник веры, такой совершенно, как у Ольги Семеновны, и Статистику России Андросова <…>. Кажется, вышел какой-то толстый том от мин<истерства> внут<ренних> дел. – А Григория Сергеевича[29 - Один из сыновей Аксакова, который в это время служил прокурором в Симбирске.] попрошу присылать мне реестр всех сенатских дел за прошлый год с одной простой отметкой: между какими лицами завязалось дело и о чем дело. Этот реестр можно присылать частями при письмах ваших. Это мне очень нужно. Да, чуть было не позабыл еще попросить о книге Кошихина, при ц<аре> Ал<ексее> Михайловиче (письмо С. Т. Аксакову от 15 (27) июля 1842 г., Гастейн).

Имелись в виду книги: «Памятник веры, представляющий благочестивому взору христианина празднества, православной церковью установленные св. угодникам Божиим с кратким описанием их жития» (М., 1838); «Хозяйственная статистика России» В. Андросова (М., 1827); «Материалы для статистики Российской империи, издаваемые при Статистическом отделении Совета Министерства внутренних дел» (СПб., 1839–1841), «О России в царствование Алексея Михайловича» Г. К. Кошихина (СПб., 1840).

Девять месяцев спустя в письме от 7 (19) апреля 1843 года из Рима Гоголь просит теперь уже Н. Я. Прокоповича прислать ему издание Ф. В. Булгарина «Россия в историческом, статистическом, географическом и литературном отношениях» (СПб., 1837). Н. Н. Шереметеву он просит извещать его «обо всех христианских подвигах, высоких душевных подвигах, кем бы ни были они произведены» (письмо от ноября 1842 г., Рим).

Все это были книги и материалы, нужные Гоголю для второго тома – для изображения повседневной русской жизни[30 - См.: В поисках живой души. С. 177–178.].

Друзья на просьбы Гоголя реагировали несколько лениво. С. Т. Аксаков эту леность прокомментировал впоследствии следующим образом:

Надобно признаться, что почти все поручения Гоголя насчет присылки статистических и других книг, а также выписок из дел и деловых регистров исполнялись очень плохо; а между тем очевидно, что все это было ему очень нужно для второго тома «Мертвых душ»[31 - Гоголь в воспоминаниях современников / Ред. текста, предисл. и коммент. С. И. Машинского. М., 1952. С. 165.].

Старший брат поэта Н. М. Языкова П. М. Языков, этнограф, геолог и историк, сходным образом медлил с исполнением обещания прислать Гоголю «собрание слов и описание крестьянских ремесел», им составленное. «Гоголь ждет: ему теперь нужны эти оба предмета», – жаловался родным Н. М. Языков в письме от 28 декабря 1842 года (9 января 1843 года) из Рима[32 - Литературное наследство. Т. 58. С. 646.].

Но при этом вопросы московских друзей, скоро ли будет окончен новый труд, не прекращались. Гоголь отвечал: