Под флагом цвета крови и свободы

– Мой старший помощник, Дэниел Робинс, устроил бунт среди команды, воспользовавшись тем, что в тот момент у нас был… не слишком удачный период, – криво усмехнулся Рэдфорд, причем в этом быстром движении губ не отразилось ни капли какого-либо веселья – глаза его оставались холодными, мрачными и напряженными. – Мы тогда как раз ушли из «Рочестер и К…», приходилось прятаться от всего и всех, нападать разве что на мелкие рыбацкие шлюпы, а уж как я сбывал добычу с них – и не спрашивай, самому вспоминать не хочется. С ним – с Робинсом, я хочу сказать – мы не всегда ладили: Дэниел был старше меня на добрых два десятка лет, и, конечно, ему не слишком по душе было подчиняться безусому юнцу, да и характер у него был… ну, представь, скажем, Моргана, только вдвое умнее, вчетверо талантливее и вдесятеро честолюбивее. Моряком он был хорошим, советы давал дельные и команду отлично умел урезонить, вот я и почти не обращал внимание на все остальное. Дурак был, как есть дурак… – Рэдфорд сжал правую руку в кулак и с силой, не удержавшись, ударил о стену; Эрнеста, помолчав, стиснула его плечо своим обычным, почти незаметным со стороны, но неизменно ободряющим жестом:

– Я бы тоже, наверное, после этого не спешила бы брать себе новых старших помощников. Но этот парень ведь заставил тебя передумать, так?

– Они выбрали его новым капитаном. Они не должны были этого делать без моего ведома: на общем собрании я тоже имел бы право высказаться и объяснить свои действия. А тут – была ночь, как сейчас помню, я закончил с маршрутом поздно, обошел судно и сразу же заснул, словно убитый, – Рэдфорд тяжело, с присвистом втягивал в себя воздух, словно одновременно не хотел вспоминать события той ночи и не мог выбросить их из головы. – Заходит ко мне Дэниел, за ним – еще трое или четверо; я сначала даже не понял, что происходит… – Он усмехнулся, непроизвольно дотронувшись до обычно закрытого волосами шрама над бровью: – Ничего, мне сразу же очень подробно все объяснили, прямо-таки в красках – жаль, я тогда плохо соображал уже, с пробитой головой-то…

– Жаль, что меня там не было, – сквозь зубы процедила обычно невозмутимая Морено. Джек расхохотался – громко, надрывно:

– Думаешь, ты смогла бы там на что-то повлиять? Сначала меня просто били – к этому-то делу я привычный… Не поверишь, даже рад был – думал, ну, выпустят ребята пар, вот тогда-то я им и объясню все! Потом… Потом было хуже, – честно кивнул он собственным воспоминаниям, непроизвольно трогая пальцами старые шрамы на теле – частично скрытые одеждой, частично – загаром и татуировками, в обычной жизни они были почти не заметны; но Эрнеста, хорошо знавшая, на что способны обезумевшие от отчаяния и ярости люди, с невольным содроганием следила за этими бессознательными движениями.

– Они что же… тебя, своего капитана… – глухо начала она и резко умолкла: рука Рэдфорда, правая, украшенная тремя кольцами-оберегами, лежавшая на колене, непроизвольно дернулась выше, к бедру, и сразу же остановилась на полпути рваным, скомканным человеческой волей движением. Джек дышал все так же тяжело, с явным усилием ловя воздух побелевшими губами:

– Не хочу… – начал он не своим голосом, выдохнул и закончил тверже: – Не хочу говорить об этом. Но тогда… когда я уже потерял всякую надежду и был уверен, что сейчас умру… за меня заступился один человек. Всего один. Он заплатил за это своей жизнью…

– Отец Генри? – негромко уточнила девушка. Джек скривился мученически, но кивнул:

– Я даже не понял, в какой момент он вломился в каюту – кажется, Дэниел велел запереть дверь, прежде чем стал рассчитываться со мной за все, чем я ему когда-либо насолил. А Джерри – Джерри Фокс, мы его называли Трудягой – он ворвался внутрь, оттащил от меня Робинса… Я тогда уже совсем плохо понимал, что происходит вокруг. Помню, как он кричал, что нельзя так поступать даже с бывшим капитаном, что я совсем еще мальчишка, еще что-то… Конечно, Дэниела он этим бы не остановил, но команда как-то засомневалась тогда – меня оставили в покое, связали и бросили в карцер, а уже утром вывели на палубу – новый капитан уж озаботился вынести Джерри такой приговор, чтобы…

– Его убили? – без тени сомнения спросила Эрнеста.

– Его килевали, – глухо ответил Рэдфорд, глядя мимо нее на густую и темную тень, падавшую от шкафа на стену и скрывавшую ее не меньше чем наполовину. – Доводилось видеть такую казнь? Капитан Робинс хотел, чтобы на нее смотрели все – и я тоже.

– И ты…

– И я смотрел… Больше всего на свете мечтал тогда ослепнуть. А потом – почти двое суток на той доске в море, под палящим солнцем, и еще позже, когда меня подобрало какое-то суденышко буканьеров-контрабандистов; я кое-как умолил их взять меня с собой до Тортуги – и знаешь, о чем я тогда думал? О том, что даже если я выживу, каким-то чудом снова соберу команду, найду Робинса и этих предателей и убью их всех – все равно ничего никогда уже не будет как раньше. Никогда я не усну больше без ножа под подушкой, не смогу доверять кому-то… А потом появился Генри, сын Джерри – я почему-то сразу же понял, кто он, еще до того, как узнал его фамилию и то, что с отцом они не виделись несколько лет, так что мое имя ему ни о чем не говорило. И я подумал – быть может, вот мой второй шанс на то, чтобы что-то исправить? – темные глаза Рэдфорда сверкнули почти фанатичной, безотчетной надеждой. – Потом он спас мне жизнь, пришел в команду и попросил себе места – разве я мог отказать ему? Сыну того, кто меня спас… и человеку, которому я впервые после того случая смог довериться…

– Поэтому ты ему не сказал об отце?

– Поэтому я никогда не скажу ему об отце, – тихо и решительно поправил ее Рэдфорд. Девушка, бросив на него долгий, внимательный взгляд, покачала головой:

– Рано или поздно он все равно узнает. А если кто-то опередит тебя – то сможет использовать эту информацию против тебя…

– Эрнеста, я не могу, – просто, коротко, изменившимся голосом – словно горло его сдавило судорогой – перебил Джек. – Я ни слова не говорил, когда ты решила использовать моих людей и корабль для мести своей бывшей команде, потому что очень хорошо понимал твои чувства, но это… я просто не могу. Пойми и ты меня!

– Я понимаю. Очень хорошо понимаю, Джек, честно, – крепко сжимая его ладонь обеими руками, заверила его Морено. – Но тебе все равно придется принять решение. И лучше поспеши, потому что иначе случится то, что исправить не сможем уже ни я, ты.

***

Эрнеста давно ушла, а Рэдфорд все еще сидел за столом, сгорбившись и вцепившись в волосы обеими руками, когда в дверь каюты снова осторожно постучали. Роджер, мирно сопевший под одеялом в единственной кровати за перегородкой – Джек наотрез отказывался разрешать сыну спать в гамаке, памятуя о терзавших его до сих пор временами болях в спине, ставших следствием подобного сна в этом же возрасте – звонко вскрикнул что-то, поерзал, но так и не проснулся. Рэдфорд взглянул на разложенный на столе маршрут, составленный девушкой, сложил пополам и придавил краем чернильницы.

– Джек, можно? – громким шепотом спросил Генри, почти незаметно просачиваясь в каюту и прикрывая за собой дверь. – Ты один?

– Тише, не разбуди, – указал глазами на перегородку Рэдфорд; никогда бы он не признал, но при виде юноши у него немного отлегло от сердца. – Один, конечно. Ты узнал что-нибудь насчет шпиона Гарсии?

– Нет, пока ничего. Завтра же с утра займусь этим, – покладисто кивнул Фокс, усаживаясь напротив него за стол и вежливо-внимательно глядя своими черными бархатными глазами. – Джек, я… Я просто хотел поговорить с тобой.

– Раз хотел – говори, – небрежно кивнул Рэдфорд, поднимаясь из-за стола и подходя к окну: сидеть на одном месте и разбирать вычисления Эрнесты, слишком сложные для всех, кроме нее самой, больше он не мог. Струя свежего воздуха с такой силой ударила ему в лицо, что на какую-то секунду от наслаждения он даже забыл об угрозе, нависшей над всеми ними.

– Да, да я слышу… Что ты говоришь? – немного придя в себя, отозвался он. Генри за его спиной дернулся, кажется, уронив на пол какие-то бумаги со стола.

– Джек, я… Я хотел извиниться. За то, что произошло на Тольяре и… потом тоже. Возможно, именно из-за меня нас и смогли обнаружить, – тихим, срывающимся и бесконечно виноватым голосом ответил он. Рэдфорд усмехнулся и прижал ладони к лицу: ощущение прохладного вечернего ветра было приятно до судорог:

– Ошибаешься. Ты тут совершенно ни при чем, дружок… Приятно, что ты все осознал и впредь не будешь делать подобных глупостей – они опасны в первую очередь для тебя.

– Джек, прости! – Генри порывисто поднялся с места и шагнул к нему. – Мне правда безумно жаль, что так вышло, и… Ты ведь первый человек после моего отца, который меня…

– Ну, ну, парень, тихо, – новое тягостное воспоминание неожиданно прошило Рэдфорда, словно пулей, насквозь: обернувшись, он крепко обнял юношу и постарался улыбнуться: – Брось думать об этом. Я на тебя не сержусь, что бы ты ни сделал.

***

Эрнеста уснула после составления маршрута далеко не сразу, еще долго отыскивая в нем многочисленные возможности для поправок; однако утром поднялась, как обычно, и спустя всего пару минут уже поднималась на верхнюю палубу. Там было практически пусто, как, впрочем, и всегда в предрассветные часы; на марсовых площадках, правда, находились дозорные, но в том, что они не смыкали глаз всю вахту, она откровенно сомневалась.

– Смотреть вперед! – неожиданно раздался на палубе звонкий голос старпома Фокса, и сверху после секундной заминки рявкнули хрипло и невпопад:

– Есть, сэр, смотрим!

– Вот тебе и чудеса… – искренне изумилась Морено, издалека приветствуя юношу: – Пришла помощь, откуда не ждали! А где Айк и мистер Дойли, сегодня же их вахта?

– Мистер Дойли на «Морском льве» готовит все на случай нападения, а мистер Айзек очень устал вчера, и я решил его подменить, – торопливо отчитался Генри, склоняя голову при упоминании каждого имени. Эрнеста пожала плечами:

– Молодец, мистер Фокс, правильно поступил, но в следующий раз лучше буди меня, если вахтенный офицер не в состоянии работать. Ни к чему тебе не спать ночами, еще будет у тебя такая возможность.

– Мне совсем не сложно, мэм, – закусив губу, возразил вежливо Генри. Черные глаза его метнулись куда-то ей за спину: – Как же красиво сегодня!

– Ага, рассвет – хорошая штука, – невольно усмехнувшись, согласилась Морено, рассматривая расцвеченный розовыми, золотыми, пурпурными и сиреневыми облаками горизонт. – Видишь скалы вдалеке? Минуем их – и тогда от нас наконец отвяжутся те испанские черти.

– Почему вы так уверены? – быстро спросил Генри. Эрнеста усмехнулась, облокотившись о фальшборт:

– Ни один идиот в жизни не сунется в скалы в это время года и при подобном ветре. А здесь все еще и выглядит так, будто поймать днищем риф – пара пустяков… Просто я хорошо знаю это место: на самом деле здесь довольно глубоко, если идти с утра.

– Вы удивительный человек, мэм, – тихо признался Генри, глядя на нее. – Джек очень уважает вас и верит вашему слову…

Морено поджала губы и очень внимательно посмотрела ему в лицо:

– Ты говорил с ним?

– Да, вчера. Он сказал, что не сердится на меня за те неприятности, что я доставил, – с тоской проговорил юноша. – Думаю, что и вы простили меня… но мне самому жаль, очень жаль, что все сложилось именно так, – он опустил голову и закрыл лицо руками. Морено ободряюще похлопала его по плечу:

– Выбрось из головы эти глупости. Выберемся как-нибудь, и не из таких передряг… – Она случайно повернула голову и мгновенно замолчала, глубоко, тяжело дыша и еле сдерживаясь, чтобы не закричать – от ужаса, от отчаяния или просто потому, что молчать, видя то, что видела она, было попросту невозможно. На фоне великолепного золотого солнечного диска, медленно поднимающегося из изумрудных морских вод, из-за скал в полном боевом порядке выходили восемь громадных испанских галеонов.

Глава XXIV. К истокам

Утром следующего дня Томас Смит явился к капитану Миллеру и заявил об обнаруженном им накануне недостатке канатов для замены бегучего такелажа, получил выговор за то, что не сообщил еще с вечера, а также выданные квартирмейстером деньги и приказ вернуться на судно к началу своей вахты. Затем Смит поменялся сменой со своим соседом по койке, матросом Дженкинсоном, мечтавшим вечером тайком от боцмана улизнуть на берег в местный дом удовольствий, и, получив таким образом почти двенадцать часов времени, отправился в город вместе с Эндрю – все же слабоумному единолично никто не доверил бы подобную сумму денег. К полудню они уже успели раздобыть все необходимое, и потому горбатый наставник Томаса предложил свою излюбленную и отлично тому известную хитрость.

– Слушай, приятель, а чего ради нам сейчас тащиться на судно-то? Только и запрягут опять работать, а ведь времени нам дали до вечера. Давай лучше оставим все это в порту – знаю я тут надежного человека – а сами прошвырнемся в одно местечко, – вещал он доверительно, обнимая Томаса за плечи. – Девочки там – огонь! Ты как, нормально себя чувствуешь сегодня?

– Я… Я лучше пойду отосплюсь в гостинице. Весь день голова кружится, – убедительно поморщившись и потирая лоб, соврал Смит. Эндрю вздрогнул, мгновенно став серьезным:

– Эй, ты чего ж сразу не сказал, дружище? Что я, один не справился бы?! Вот ведь осел… Ну-ка, где там твое снадобье? – бесцеремонно шаря по карманам друга, извлек он нужный мешочек: – Пошли, я тебя устрою в гостинице, вздремнешь – полегчает мигом, а коли нет, я за доктором сбегаю… Идти-то сможешь?

Все оказалось даже проще, чем Смит предполагал: спустя полчаса, уже лежа на разобранной постели в чистенькой комнатушке с плотно задернутыми занавесками, он нарочито старательно проглотил воду с растворенной в ней самой обычной мелкой солью, коей накануне заменил лекарство из мешочка – вкус оказался даже не слишком отвратительным – и с как можно более сонным видом устроился лицом вниз на постели.

– Эй, ну ты как? Полегчало? – крутясь вокруг него, как собака над полной миской еды, спрашивал Эндрю. Томас выждал пару секунд и кивнул с закрытыми глазами:

– Да, теперь легче. Ты иди один, я тут останусь… Спать… спать очень хочется… – душераздирающе зевнув, он отвернулся к стене и более не проронил ни слова, стараясь дышать как можно глубже и ровнее – Том давно заметил, что именно так делают все спящие. Эндрю проворчал что-то, походил по комнате, еще раз подошел к нему, поправил тонкое одеяло, вздохнул и осторожно вышел, притворив за собой дверь. Выждав несколько минут с тяжело бьющимся сердцем, Смит вскочил с постели и принялся спешно одеваться.

Он не мог выйти через дверь – хозяйка гостиницы, старая знакомая Эндрю, непременно заметила бы и рассказала ему обо всем – однако вылезти в окно по скрученной жгутом простыне со второго этажа оказалось не слишком сложной задачей. Простыню Том предпочел так и оставить, благо окно выходило на задний двор, и с улицы никто не смог бы увидеть тонкую белую полосу ткани, свисавшую почти до земли.

До дома Рочестера он добрался быстро, даже не размышляя о том, что что-то может пойти не так. На рынке он загодя купил два свертка с едой, похожих на те, которые прежде давал ему Бенни, и острый тонкий нож – недлинный, с узким лезвием, подходящий и для того, чтобы вскрыть им несложный замок, и для защиты в нужных руках. Нож он поместил в хлебную буханку, сделав в той небольшой надрез – со стороны почти незаметный – а саму ее уложил на самое дно одного из свертков. Охранники в подвале встретили его уже без особенного удивления, лишь Уилл лениво поинтересовался:

– Что, тот слизняк Бенни опять струсил тащиться к этой ведьме?

– Оно и понятно: кому ж охота ежедневно кувшином в голову получать, да еще и от чокнутой стервы, – с хохотом заметил один из его товарищей. Смит стиснул зубы, стараясь сделать как можно более глупое лицо.

– А ты, парень, видать, бессмертный, раз каждый день сюда таскаешься, – продолжил Уилл, небрежно бросая ему под ноги связку с ключами. – Может, они потому на тебя не лезут, что своего чуют? Такие же тронутые, только природа их чуток меньше обидела по части мозгов…

– Ну, оставь его, пусть идет, – милостиво разрешил тот караульный, что казался слегка старше остальных, и, вероятно, оттого считал своей обязанностью поучать зарвавшихся товарищей. Томас молча подобрал ключи и боком прошел мимо них, стараясь ни на кого не поднимать глаз – боялся, что взгляд выдаст его.

Пират из первой камеры – тот, которому он давал напиться в прошлый раз – лежал лицом вниз на голом каменном полу, даже не подгребя под себя соломы, и на долю секунды Смиту показалось, что он мертв; но тут тот медленно зашевелился и поднял хоть и украшенное россыпью кровоподтеков, но вполне целое лицо с совершенно трезвыми, ясными глазами.

– Т-ты, – пробормотал он со смехом, когда Томас опустился на колени рядом с ним и протянул сверток с едой. – Э нет, больше я этой вашей дряни в рот не возьму. Миссис Фрэнсис язык вчера не сумели развязать, т-так сегодня за меня принялись? Лучше уж сразу режьте…

– Миссис Фрэнсис вчера… допрашивали? – мгновенно покрывшись холодной испариной, перебил его Томас. Пират кивнул:

– Точно. Хозяин твой сам приходил – злой пуще самого дьявола; я много лет по морю ходил, всяких людей повидал, но такую сволочь – впервые. Ты бы слышал, как она кричала…

– Замолчи! – сам еле сдерживая рвущийся из груди яростный вопль, прохрипел Том. Схватив пирата за разорванный воротник того, что раньше, вероятно, было рубашкой, он выдохнул, нависая над ним: – А хочешь… хочешь выбраться отсюда, слышишь? Сбежать, пока еще у тебя есть силы и возможность это сделать?

– К… Как?!.. – мгновенно впившись в него загоревшимся надеждой взглядом, вымолвил пират. – Ты… это что, ловушка какая-то?

– Нет, – помотал головой Томас. – Все честно и просто. Сделаешь, как я скажу – и сможешь выбраться отсюда живым.

– Тогда говори, – после секундного колебания решительно заявил пират. Смит стиснул его воротник покрепче, объясняя в самое ухо – твердо и отчетливо:

– Внутри хлеба лежит нож. Когда охрана за дверью перестанет шуметь и громко говорить, достанешь его и вскроешь тот замок, что от общей двери. Сумеешь?

– Чего же тут не уметь, конечно, смогу… Погоди, а замок от двери в мою камеру?

– Я его замкну, но не стану закрывать. Охрана к вам не суется без нужды, а раз допрос был вчера вечером, значит, сегодня вам дадут передышку, – убежденно заявил Томас, внутренне ужасаясь непонятно откуда взявшемуся знанию пыточного дела. – Вот мое условие: ты заберешь миссис Фрэнсис, выведешь ее из этого дома, дождешься темноты… Даже не думай бежать без нее, слышишь? Остров охраняется, тебя снова схватят, если не будешь делать, как я скажу. Доберись до леса – он в южной части острова, прямо за городом. Идите сначала там, где растет высокая желтая трава, а затем, когда наткнетесь на ручей – вдоль его русла, к мысу, где длинная песчаная коса… Я тем временем возьму шлюпку, встречу вас и посажу в нее, если ты придешь с миссис Фрэнсис; попробуешь меня обмануть – застрелю на месте, понятно?

– Понятно, капитан, – не то в шутку, не то по привычке осклабился пират – явно научен был в подобных ситуациях не спорить. – Мне и так без миссис Фрэнсис утекать было бы стыдно: спросят, мол, где она, а что я отвечу?

– Вот и отлично, – отдавая ему сверток, кивнул Томас. – Помни: в час пополуночи, на мысе!

В камеру Фрэнсис входить после слов его нового сообщника ему было почти до дрожи страшно, и одновременно Смит бросился туда бегом: отчаяние и ужас все же мешались в нем с безотчетной надеждой, что женщина окажется сильнее любых измышлений ее мучителя. Именно в этот момент Том отчетливо осознал, что ненавидит Рочестера всем сердцем.

Однако каким-то неведомым образом надежды его оправдались: всегда гордая и сильная, что бы с ней ни делали, пленница и на сей раз подняла разбитое лицо, увидела его – или просто почувствовала, что вошедший не представляет угрозы – и впервые за все время тихо-тихо, почти беззвучно застонала, протягивая к нему худые руки. Те оказались сплошь покрыты глубокими порезами, все еще сочащимися кровью, пузырящимися ожогами – так, что Том не осмелился дотронуться до них: осторожно уселся на полу, приподнял голову женщины и уложил к себе на колени, неловко трогая слипшиеся от крови волосы. Та молча поймала одну из его рук и поднесла к самым глазам, обдавая кожу тяжелым, прерывистым дыханием.

– Антонио… Ан-то-нио, Ан-то-нио!.. – по слогам, словно боясь упустить хоть один звук этого имени, повторяла она. – Эрнеста, Эрнеста, доченька!.. Девочка моя, умница…

– Сегодня все закончится, – шепотом прервал ее Смит, чувствуя, что этот сорванный голос лишает его последних сил. – Вечером будь готова. Когда за тобой придет человек из соседней камеры – иди с ним и не бойся ничего. Ты должна быть сильной! Тогда все, все закончится, – как заговоренный, повторял он, обнимая ее истерзанное тело и пытаясь заглянуть в глаза. Фрэнсис лежала тихо, но воля – пиратская, не вытравленная никакими пытками и издевательствами – уже закипала в ее гордом сердце: дыхание ее мгновенно стало беззвучным и глубоким, пальцы разжались, руки расслабленно легли на пол по бокам от тела. Глаза, проясневшие и серьезные, остановились на уродливом лице Смита, и Томас, смутившись, засуетился, шаря по сторонам, подпихивая поближе к женщине принесенную еду и тощие пучки соломы в попытке хоть как-то помочь ей прямо сейчас:

– Поешь. Поешь и… ни о чем не думай. Жди – я все устрою. Ты веришь мне? – с какой-то слепой, бессмысленной надеждой спросил вдруг он – и Фрэнсис неожиданно стиснула его руку: всего на мгновение, но так крепко и уверенно, что последние сомнения оставили его:

– Да.

Невероятная, чудовищная сила этого «да» не оставила Томаса и после того, как он уже вышел из подвала и отправился вновь на кухню; каким-то чудом ему удалось при этом ни с кем не столкнуться – хотя в доме мистера Рочестера по части прислуги всегда было многолюдно. Но в этот послеобеденный час большинство разошлись на обычный короткий отдых, а те, кому пришлось остаться на местах, всячески отлынивали от работы. На кухне тоже было пусто, лишь где-то в кладовой шебуршился одинокий поваренок, а сам Бенни Хантер, стуча заслонкой печи, доставал оттуда румяные хлебы.

– Эй, мальчик, оставь-ка это! – недовольно прикрикнул он, когда в кладовой с громким стуком обрушилось что-то, судя по звуку – деревянное, но довольно тяжелое. Сосредоточенное пыхтение и возня за стенкой не стихли, а лишь удвоились, и Бенни, раздраженно завернув в уже приготовленные свертки с едой по горячей лепешке, направился туда. Этого и ожидал Томас: на столе, помимо свертков, он успел заметить еще пузатый, тяжелый кувшин с пивом, явно рассчитанный на трех–четырех человек. В другое время, быть может, он и не подумал бы, что еда предназначена именно охранникам в подвале – в сущности, Бенни мог готовить ее для кого угодно в огромном доме. Но в голове у Томаса была лишь одна мысль, и он повиновался ей: змеей проскользнул внутрь кухни, выхватил из-за пазухи мешочек с пересыпанным туда снотворным – корабельный врач всегда давал ему его с запасом от головной боли – и высыпал разом все в пиво. Быстро взболтнул, прикрыл крышкой и едва успел выскочить за дверь, прежде чем из кладовой выбрался тяжело отдувающийся Бенни, а за ним – незадачливый поваренок с красными надранными ушами.

– Говорил же тебе, не берись, коли не умеешь! Чем ты только слушаешь? – продолжал отчитывать его Хантер. – Ну-ка, лучше возьми это все да отнеси ребятам, что в подвале маются. Пиво, пиво не забудь! Чай, тяжко при такой жаре целый день там торчать…

– Сэр, а тем… тем людям, что сидят в подвале, отнести что-нибудь разве не надо? – робко полюбопытствовал поваренок. Томас за дверью отошел чуть дальше, спрятавшись в тени здоровенного ларя с уложенными на него тюками муки, но совсем уйти не мог – ждал, затаив дыхание, ответа Бенни. Тот с размаху треснул о столешницу скалкой:

– Вот еще выдумал – и без того не помрут! Вчера относил еду той умалишенной – видит Бог, жаль ее стало! – так еле живой остался. Быть может, поголодают пару дней да научатся ценить доброту… А нет – туда им и дорога. Да смотри, не околачивайся там да не болтай попусту, еду передал – и сразу обратно, понял? Ты здесь мне нужен – пироги печь будем…

Как Томас очутился на улице и как добрался опять до той гостиницы, в которой его оставил несколько часов назад Эндрю – он помнил плохо: голова кружилась, и все его существо пронизывала одна-единственная мысль о том, что прежняя жизнь его расползлась в одночасье на куски, как скверно сшитое лоскутное одеяло. И Смит даже не понимал, испытывал ли он сожаление или же облегчение из-за этого. Уже возле гостиницы он заметил направляющегося к ней же Эндрю и, ускорив шаг, завернул за угол. Слава Богу, простыня оказалась на месте, так что Том быстро, привычно для моряка вскарабкался по ней, влез в окно, втащил назад свою импровизированную веревку, раскрутил и, на ходу сбрасывая одежду, бросился на кровать. Кое-как он улегся, отвернувшись к стене, с головой накрылся простыней и едва успел перевести дыхание, как дверь комнаты открылась с тихим шорохом.