Под флагом цвета крови и свободы

Один раз ему довелось увидеть Моргана: рулевой, страшно искалеченный – на ноги его Эдварду было не столько противно, сколько физически тяжело смотреть – лежал не на полу, как многие другие, а на койке в лазарете, и очевидно, был в сознании. Время от времени он начинал стонать и ругаться самыми последними словами, никого не узнавая, затем в изнеможении падал обратно на место и чуть слышно просил воды. Макферсон метался между ним и умирающим Айком, и в момент, когда Эдвард подошел к рулевому, тот был один.

Дойли смотрел на бывшего врага – человека, которого страстно ненавидел за его жестокость к матросам, за грубость к Эрнесте, за тупое и бессмысленное вымещение злобы на более слабых – и не находил в себе силы, которая пробудила бы в нем прежний гнев. Один поступок Моргана перечеркнул все прошлое, и оглядываясь по сторонам в поисках стакана для него, Дойли не испытывал ни капли сомнения. Рулевой пил долго, жадно, до кровавой пены, пузырившейся на его побелевших толстых губах, а затем сразу же провалился в тягостный полуобморочный сон. Эдвард проверил пульс, убедился, что он еще жив, и, оставив рулевого на руках вернувшегося Макферсона, поднялся обратно на палубу, заодно едва ли не за шиворот вытащив туда пошатывающегося, чуть живого Генри. Особой приязни к юноше, с которым делил любовь к одной девушке, пусть и отвергшей их обоих, он не испытывал, а потому нисколько не проникся его ужасом:

– Шагай отсюда, давай! Помощи тут от тебя немного, может, хоть наверху пригодишься.

– Я не думал… не думал, что так получится… – как заговоренный, повторял тот, и Эдвард лишь досадливо морщился в ответ: без того было муторно и тошно, да и утешать истерящего мальчишку он не нанимался. На палубе Генри сразу вцепился в мелкую, незначительную работу – разбирать и сматывать канаты в бухты – и удовлетворенный Дойли забыл о нем.

Эрнесту он поймал на юте совершенно случайно – больше там не было ни души, и Эдвард, заслышав чьи-то глухие, подавленные рыдания, сперва даже не поверил, что они принадлежат всегда стойкой девушке. Конечно, ему уже приходилось видеть слезы «мисс штурман» в начале их знакомства и даже успокаивать ее, но даже тогда Морено, казалось, всегда сохраняла некоторое присутствие духа. Теперь же она плакала по-настоящему, зажимая себе рот ладонью и лихорадочно вытирая льющиеся из глаз слезы – похоже, у нее была истерика не слабее, чем у Генри. Но, в отличие от последнего, она все-таки была женщиной, и женщиной обыкновенно такой душевной силы, что Дойли теперь испытал скорее не раздражение, а нечто, напоминающее тоску и сочувствие одновременно.

– Эрнеста, – начал он не слишком уверенно, протягивая руки к вздрагивающим плечам девушки. – Эрнеста, не нужно пока отчаиваться. Возможно, мы еще сумеем оторваться от них!

– Оторваться… – глухо повторила Морено, не отнимая ладоней от лица. – Поверить не могу, что это говорите мне вы…

– Вы очень многого не знаете обо мне, – силясь говорить с улыбкой, быстро возразил Эдвард и взял ее за руку. – А я – о вас. Так что нам обоим определенно рано думать о смерти…

– Как не думать о том, что у нас прямо под ногами?!.. – сорвавшись, громко выдохнула Эрнеста. Дойли промолчал, стиснув зубы – он чувствовал, что будет правильнее дать ей выговориться, нежели снова начинать лезть со своими утешениями.

– Когда мне было шестнадцать, – начала Морено глухим, прерывающимся голосом, – матросы из команды моего отца прибыли на Меланетто и рассказали о смерти родителей. Оба погибли… погибли при взрыве порохового склада. Я тогда жила вместе с… с Рэндаллом – он когда-то тоже служил отцу и был добр ко мне… Я звала его дедушкой, – к изумлению Эдварда, на мгновение ему почудились слезы, блеснувшие на ее ресницах. – Рэндалл… Рэндалл тогда уже лежал, не мог встать, и кашлял беспрерывно… а когда затихал, повторял, что не хочет умирать, и просил меня поговорить с ним.

– Он был стар. Вы ничего не могли поделать, – бессознательно взяв ее за вторую руку, проговорил Дойли. Эрнеста покачала головой:

– Я должна была сказать ему что-нибудь. Что я рядом с ним, что смерти нет… Но я… я не могла произнести ни слова. Сидела рядом с ним, подавала пить – и все, все молча. А после… уже на рассвете пришел еще раз врач, поглядел и сказал мне: «Отмучился!». Я тогда на него посмотрела – и почему-то даже не заплакала, а… обрадовалась, наверное? Тому, что ему больше не будет больно или страшно… И только теперь я начинаю задумываться о том, что он ведь просил о такой малости – а я ему отказала! И сейчас снова отказываю!..

– Эрнеста… Мисс Морено! – тревожно, торопливо начал Дойли, но замолк; девушка глядела на него широко распахнутыми глазами, задыхаясь от рыданий:

– Я должна пойти к Моргану! Должна поблагодарить его, а я… не могу! Не могу! Мои отец и мать погибли, два брата и сестра умерли почти сразу после рождения, Рэндалл сгорел в три месяца от лихорадки, Билла застрелил Винченсо, которого я сожгла вместе с «Коброй», а теперь еще и Морган… Как будто я принесла всем этим людям смерть! Если бы не я…

– Если бы не вы, – низким, жестким голосом перебил ее Эдвард, – я уже давно спился бы или пустил себе пулю в лоб. Вспомните: Морган отдал свою жизнь за то, чтобы у нас остались вы! Штурман, который может вывести нас из этой ловушки, и человек, равного которому… – Он замялся на секунду: – Вас здесь обожают все эти люди. Вы… Вы заслуживаете этой любви.

Эрнеста медленно подняла на него свои темные, все еще полные слез глаза.

– Любовь единственного человека, которую я стремилась получить здесь, я так и не заслужила, – тихо, отчетливо и просто ответила она – и под ее взглядом Эдвард почувствовал, как странное чувство, всегда возникавшее в нем в ее присутствии, со внезапной силой развернулось в его груди,. Но одновременно с ним другое – холодное, жестокое упрямство, взращенное всей его жизнью – поднялось внутри навстречу ему, и Эдвард сдался.

– Ее вы тоже заслужили, но я… я не заслужил. Если мы выберемся из этой истории, я все равно однажды уеду в Англию и вернусь на службу. Пиратская жизнь не по мне, – чуть слышно, виновато, как мальчишка, втянув голову в плечи, признал он – и сразу же спустился прочь с юта, позорно и быстро, ненавидя себя самого за это. Близость смерти, срывавшая покровы со всего вокруг, докатилась и до них; и Дойли с трудом понимал, что именно в словах девушки ужаснуло его. Образ Мэри Фостер, как всегда, возник в его памяти: солнечный и прекрасный, но настолько далекий и, что самое страшное – не столь четкий, как прежде. До сих пор он всегда мог в малейших подробностях воспроизвести в голове каждую его черточку; но теперь лицо мисс Фостер дробилось, расплывалось перед его внутренним взором: снежно-белая кожа вдруг покрылась яркими поцелуями солнца, в синих глазах просверкнула угольная, загадочная чернота, ровные крупные локоны переплелись между собой, украшенные рядами мелких кос и бусин. На беду, Эрнеста и Мэри – при множестве отличий – действительно чем-то неуловимо были похожи, и это сходство теперь со внезапной силой ударило Эдварду в голову; закрывая глаза, он уже не мог мысленно отличить одну от другой.

Зажмурившись на секунду, Дойли глухо застонал. Боже мой, чем же он сейчас лучше Генри? Разве у него нет иных дел, чем раздумывать над тем, какой девушке в действительности принадлежит его сердце – тем более, что это и так давно ясно… Нет, нет, давно пора заканчивать. Довольно пиратства в его жизни! Как только они оторвутся от погони, в первом же порту – собрать свои вещи, накопленных денег хватит на первое время, а там…

А вдруг завтра я умру, вдруг с холодной ясностью подумал Эдвард. Вдруг она… она тоже умрет, и уже никогда не будет ее черных глаз, внимательных и зорких, ее оценивающего прищура, ее загадочной усмешки, ее внезапных и смелых мыслей, воплощаемых умелой рукой на бумаге, ее неправильной и свободной речи на десятке языков Карибского побережья, ее редкого, но искреннего смеха, ее отзывчивости и доброты, честности и верности, жестокости и бесстрашия в бою… Вдруг она умрет – и так и не услышит от него тех самых слов, что могли бы успокоить ее в последние часы жизни? Эдвард стиснул зубы, постоял так, проклиная себя, и все-таки бросился обратно наверх. Но Морено, внешне спокойная и бесстрастная, уже стояла напротив капитана, внимательно слушая его и изредка отвечая на короткие вопросы – судя по тому, как они оглядывались по сторонам, рассматривая окружающие скалы, разговор касался нового маршрута. Увидев Дойли, Эрнеста даже не вздрогнула, но черные глаза ее стали совершенно ледяными.

– Послушайте, – действительно волнуясь, как мальчишка, сбивчиво начал Эдвард. – Эрнеста, я… то, что я вам сказал…

– Мистер Дойли, давайте лучше скажу я, поскольку нам с капитаном нужно срочно решить, каким путем идти через ущелье, – резко перебила его Эрнеста. – Я – не ваша невеста-дворянка, как уже говорила раньше, и предпочитаю честность любезности. Так что избавьте меня от новых объяснений и, ради Бога, не пытайтесь говорить что-то из жалости. У нас и так сейчас полно проблем, не будем же создавать себе их еще и сами!

***

Дело было уже к ночи, когда Эдвард снова спустился в трюм. На сей раз он шел уже со вполне определенной целью: рулевого Айка только что опустили за борт, и любыми силами нужно было вытащить из лазарета убитого горем Макферсона и убедить проспать хотя бы пару часов. Это оказалось неожиданно просто: старый боцман был настолько измучен, что не имел даже сил спорить. Отослав его в кубрик под присмотром немного успокоившегося Генри, Эдвард уселся напротив Моргана и еще раз внимательно осмотрел его с ног до головы. Рулевой оказался живуч, как дикий зверь: лицо его было серее глины, от перевязанных обрубков, оставшихся после ампутации Халуэллом искалеченных ног, исходил страшный смрад сырого мяса, но он был жив и мгновенно очнулся, стоило Эдварду присесть рядом.

– Кто, кто здесь? – беспокойно заворочавшись, хриплым голосом спросил он. Дойли, стиснув зубы, потянулся к кувшину с водой:

– Это я, мистер Морган. Хотите пить?

– Издеваешься, сволочь… – казалось, даже слегка удовлетворенно отозвался тот, жадно прижимаясь пересохшими губами к краю поднесенной кружки. Напившись, откинулся обратно на подушку и слабым голосом спросил: – Она жива?

– Кто, Эрнеста? – машинально переспросил было Дойли и сразу спохватился, поймав полный бессильной злости взгляд умирающего: – Да, с сеньоритой Морено все хорошо.

– Вот и славно, – кивнул Морган, прикрывая веки – потеря крови была слишком велика, и ему приходилось прилагать все усилия, чтобы оставаться в сознании. – Хоть что-то в своей паршивой жизни я сделал правильно…

– Мистер Морган, – собрав волю в кулак, решительно заговорил Эдвард. – Мистер Морган, если есть кто-то… кто-то, кому вы хотели бы передать свои последние слова или что-нибудь еще – то я все сделаю! Считайте это моей благодарностью за то, что вы сделали сегодня.

– Ишь, как заговорил! Да иди ты со своей благодарностью… – привычно со злобой выругался рулевой; однако, излив свою ярость, он неожиданно быстро стих. Эдвард ждал, и спустя всего пару минут Морган слабо зашевелился.

– Эй, – позвал он совсем иным голосом. – Ты же вроде как грамотный у нас?

– Да, – сдержав все остальные уточнения, просто кивнул Дойли.

– Везет же тебе, – с какой-то почти беззлобной завистью усмехнулся Морган. – Я вот и в молодости ее, грамоту, не шибко уважал, а теперь-то, когда в глазах все двоится и руки не поднимаются, точно ни черта не смогу… Так что ты бери бумагу, умник, и пиши, что я скажу.

В кармане у Эдварда оказался, слава Богу, толстый блокнот для ведения астрономических наблюдений со вложенным в него карандашом; открыв чистую страницу и даже для верности разгладив ее ладонью, Дойли кивнул:

– Диктуйте.

– Пиши: Лондон, Кенсингтон, жене окружного судьи Томаса Дугласа… будь он проклят тысячу раз… Дженнифер, в девичестве Тарлей, передать лично в руки. Написал? Вот и хорошо… Теперь пиши: дорогая Джинни! Беспокоит тебя… увы, не в первый, но теперь уже точно в последний раз… твой старый знакомый Фрэнк Морган. Так уж вышло, что не суждено мне вернуться из этого плавания живым… а, впрочем, никто в этом не виноват, кроме меня самого. Готово? Хорошо, а теперь пиши: хоть я и рад, что это событие не огорчит тебя слишком сильно – потому что я не хочу… не хочу, чтобы ты вообще когда-либо огорчалась и знала что-нибудь, кроме счастья и веселья – однако мне… было бы радостно знать, что, прочтя эти строки, ты сможешь… вспомнить обо мне что-то хорошее. Оно ведь было, верно, Джинни? И еще… еще напиши: того, что было, уже не вернуть, а то, что я писал раньше… по глупости и обиде… словом, все это неправда. И я извиняюсь… извиняюсь за свои слова, которые тебя, наверное, обидели – сильно и незаслуженно. Написал это? А теперь… слово в слово, слышишь? Желаю тебе и твоей семье всяческого счастья и благополучия… а если когда-нибудь ты случайно вспомнишь своего старого друга Фрэнка Моргана… то, надеюсь, это все-таки будут хорошие, а не дурные воспоминания. Нет, нет, я уже говорил ведь про воспоминания… а, оставь, она все равно наверняка до конца не дочитает. Погоди… Где, говоришь, имя ее написано? – Эдвард показал, и Морган некоторое время молча лежал, держа в руках листок и трогая ровную чернильную строчку грубыми пальцами, а затем кивнул, по видимости, удовлетворенный: – Ладно, теперь забирай. Только в руки… в руки отдай ей, слышишь?

– Обещаю, мистер Морган, – складывая письмо и убирая в небольшой просмоленный футляр вместе с блокнотом, ответил Дойли. Какое-то время оба они молчали – вообще в трюме было очень тихо, если не считать глухих стонов боли, издаваемых ранеными – затем рулевой внезапно зашевелился, раздвигая окровавленные губы в каком-то подобии усмешки:

– Вот и ты… Пришла все–таки.

Эрнеста, без фонаря, с распущенными волосами казавшаяся призраком вроде тех, о которых моряки любили слагать легенды, стояла поодаль, в дверном проеме – но, обнаруженная Морганом, сразу же подошла ближе, осторожно ступая по скрипучим доскам босыми ногами – видимо, сняла сапоги, не желая будить кого-то из раненых.

– Да, мистер Морган, это я, – негромко произнесла она, опускаясь рядом с койкой на пол и зорко глядя на своего спасителя. Руки у нее дрожали, с лица сошла последняя тень румянца, но голос звучал по-прежнему твердо. – Я не могла не прийти и не сказать вам спасибо за все, что вы для меня сделали.

– Лишь бы оно оказалось… не напрасно, – проворчал рулевой, шаря рукой по краю койки – Морено, заметив это, быстро накрыла ее своей ладонью. – Там все настолько скверно, да?

– Думаю, мы справимся, – быстро отрезал Дойли, стараясь не смотреть прямо в глаза ни одному из них обоих. Эрнеста вздрогнула, но сразу же поддержала эту ложь:

– У нас с Джеком есть кое-какие соображения. Если минем ущелье напрямик быстрее, чем они – в обход, то появится шанс оторваться от них и добраться до суши. Туда они уже не сунутся, берег наш. Да и до Меланетто меньше двух дней пути…

– Ясно. Хорошо, значит, что ты жива – не то попались бы мы, как крысы в клетку, – прохрипел Морган, стискивая ее руку в своей. – Воды дайте… да, вот так. Хоть помру спокойно… Мисс Эрнеста, что будет там, а? После смерти, то есть – черти с вилами, огонь, пустота, Господь всемогущий… что нас ждет? Я как-то раньше не особо интересовался…

– Не знаю, мистер Морган, – после короткого колебания честно ответила Морено. Лицо ее, освещенное мелькающим пламенем единственной свечи, вдруг показалось Эдварду невыносимо прекрасным и одновременно – старше самого мира и древнейшей из всех религий. Он пошарил рукой по груди, нащупав серебряную ладанку рядом с подаренным девушкой некогда амулетом, но так и не нашел в себе силы перекреститься.

Эрнеста пересела ближе к Моргану, положив ладонь ему на лоб. Голос ее звучал спокойно, убаюкивающе, как шелест морских волн – ни одного рыдания, ни одного всхлипа не прорывалось сквозь этот мертвяще ровный шепот:

– Знаете, когда-то очень давно я слышала от одного человека – он был очень старый и очень, очень мудрый – что на самом деле люди получают там то, чего им не хватало при жизни. Кому как: любовь, покой, тишину, безопасность… Не знаю, насколько он был прав, но нам, пиратам – с нашей жизнью уже поздно и глупо бояться смерти…

– Это уж точно, – прохрипел рулевой, стискивая ее запястье и подтаскивая поближе к себе. – Наклонись… Если когда-нибудь…. встретишь того мальчишку-итальянца – ну, которого ты… или вы отпустили, черт вас обоих разберет… Скажи ему, что я прошу… Пусть он меня простит. И ты… и капитан наш пусть простит, и вся команда – кому я чего сделал, чтобы все…

– Я передам, мистер Морган, – шепотом пообещала Эрнеста. Рулевой кивнул, откинулся обратно на подушку, задышал – сперва шумно, с силой, затем все тише и тише, упорно не отпуская руку девушки. «Мисс штурман» и сама не спешила вырываться – лицо ее, застывшее и залитое светом, казалось сделанным из металла. Когда Морган перестал шевелиться и затих совсем, она наклонилась к нему, посидела какое-то время молча и закрыла рулевому глаза.

– Нужно похоронить его, – хотя это было и так совершенно очевидно, сказал Эдвард – просто чтобы нарушить гнетущую тишину. Эрнеста кивнула.

Они зашивали Моргана в парусину вдвоем, когда на востоке небо уже начинало светлеть. Последний стежок суровой ниткой полагалось делать через ноздри – чтобы точно знать, что человек мертв – но Дойли вместо этого просто закрыл рулевому лицо тканью и держал так, пока девушка заканчивала работу ни разу не дрогнувшими руками. Лишь когда тяжелое тело, перевалившись через борт, с громким всплеском пошло ко дну, она вздрогнула и отступила на шаг назад. Эдвард не глядя нашарил ее руку, сжал покрепче и по памяти начал читать:

– Отче наш, сущий на небесах и на земле…

Слова давно известной всякому, даже не слишком верующему человеку молитвы почему-то застревали у него на языке, но он все равно упорно говорил, сбиваясь и вспоминая, как надо:

– … да святится Имя Твое, да придет Царство Твое, да будет воля Твоя…

Эрнеста молчала, крепко сжимая его руку в ответ. Бог весть, знала ли она хоть одну молитву полностью, но Дойли почему-то был уверен, что ее безмолвный, бессвязный крик души дойдет до небес вернее, чем все его правильно сказанные слова:

– … и прости нам долги наши, как и мы прощаем их должникам нашим, ибо Твоя есть воля, и слава, и сила, и Царство Твое…

Тяжелый стук сапог позади разорвал тишину – Эдвард умолк, не закончив, обернулся и сразу же рванулся прочь, крепко схваченный за руки и плечи.

– Что все это значит? Немедленно отпустите меня, – потребовал он, но матросы, державшие его, и не подумали подчиниться. Морено резко прикрикнула на них:

– Прекратите сию же секунду! Как вы смеете…

– Простите, мэм, но у нас приказ, – отчеканил один из них и распорядился : – Ведите!

– Стойте!… Стойте, я иду с вами, – мгновенно схватилась за локоть Эдварда Эрнеста; и без того бледная и измученная последними событиями, теперь она казалась по-настоящему перепуганной. – Кто отдал приказ? Кто посмел арестовать старшего канонира в такую минуту?

На последний ее вопрос Дойли с горькой усмешкой подумал, что вполне мог бы ответить и сам. Он не ошибся: на основной палубе их уже ждали почти все уцелевшие в последнем бою матросы во главе с капитаном. Тот сразу же перешел в наступление:

– Мистер Дойли, думаю, вы понимаете, что неприятель выследил нас не просто так. Мои люди хотят знать имя предателя, и я почти уверен, что могу его назвать.

– Можете назвать кого угодно, но это определенно не я, – сквозь зубы процедил Эдвард. Рэдфорд коротко усмехнулся ему в лицо:

– Разве? Всего четверо человек знали о смене маршрута. Всего трое, включая меня, в состоянии были разобраться в нем и выписать нужные координаты, а также владеют испанским языком. И всего один из нас мечтал о возобновлении офицерской карьеры и презирал пиратство не меньше нашего врага, с которым вы наверняка нашли бы общий язык!

– Мне действительно жаль, что я этого не сделал, – саркастически вставил Дойли, но Рэдфорд не умолк:

– В ночь перед нападением вы отправились на «Морской лев» и находились на верхней палубе долгое время. Никто не мог помешать вам написать координаты на бумаге, положить в пустую бутылку и опустить за борт. Более того, зная ваше прошлое, я уверен, что вы согласились бы на это предложение ради продолжения своей карьеры в Испании…

– Если вы говорите так обо мне, то это лишь доказывает, что вы ни черта не знаете об офицерском долге и дворянской чести! – резко перебил его Дойли; в толпе, окружавшей его, он заметил огромные, глядевшие на него с выражением невыносимого ужаса глаза Эрнесты, и этого хватило, чтобы лишить его остатков сдержанности: – Бросьте притворяться, капитан Рэдфорд! Я отлично знаю, кого вы прикрываете, – яростно ткнул он в стоявшего среди остальных пиратов Генри; тот вздрогнул и поднял на него изумленные черные глаза:

– Мистер Дойли, я бы никогда… – голос его потонул в негодующем ропоте матросов. Эдвард повысил голос:

– Молчите! Молчите, слышите? Ни черта вы не знаете о человеке, который легко окрутил вашего капитана и вас всех – он этим занимается с того дня, как ступил на борт! Везде, где присутствует ваш бесценный старпом – неприятель получает информацию! В Нью-Лондон он сбежал не повидаться со своей любимой, а пропадал там в порту, перед нападением оставался, как и я, вахтенным офицером, так что мог отправить сообщение тем способом, что…

– Довольно, мистер Дойли! – прервал его Рэдфорд; лицо его стало бледным и жестким, глаза потемнели: – Мы оказали вам достаточную услугу, позволив говорить: не наша вина, что вместо этого вы предпочли оговорить невиновного. – Голос его потонул в одобрительном гуле. Эрнеста, решительная и взволнованная, прорвалась сквозь толпу и встала рядом с Эдвардом:

– Стой, Джек! Ты же знаешь…

– Взять его, – все тем же тихим и жестким тоном, почти не разжимая губ, распорядился Рэдфорд, и Дойли напрягся всем телом, приготовившись к последней яростной схватке: никого и никогда он так не ненавидел, как эту пиратскую шайку в эту минуту, и точно не собирался отдавать им свою жизнь за бесценок. Но, опередив всех, Морено неожиданно выступила вперед – навстречу здоровенным матросам, невольно попятившимся назад, и застывшему каменной статуей капитану – и выхватила из-за пояса пистолет, направив его в лицо Рэдфорду.

На палубе мгновенно воцарилась гробовая тишина; чуть слышно вскрикнул от неожиданности Генри, но остальные хранили молчание.

– Опусти оружие. Сейчас же, – негромким, не терпящим возражений голосом потребовал Рэдфорд. Морено не шелохнулась, в упор глядя на него поверх черного дула.

– Ты не сделаешь этого. Не посмеешь снова лишить меня всего, что у меня есть, – в тоне ее отчетливо слышалась сталь, и Эдвард поймал себя на мысли, что будь эти слова адресованы ему – он предпочел бы отступиться. – У тебя нет доказательств, чтобы осудить этого человека. Как квартирмейстер, я против казни и ручаюсь за мистера Дойли собственной жизнью в том, что он невиновен! – повысила она голос; матросы начали тихо переговариваться, но Морено смотрела на одного Рэдфорда. В одно мгновение пистолет вдруг провернулся в ее руке и уперся в висок девушки; Эдвард похолодел, да и сам капитан заметно изменился в лице:

– Какого черта ты творишь, Эрнеста?!

– Решай сам, Джек, – твердо ответила Морено, щелкнув возведенным курком. – Либо ты отпускаешь мистера Дойли и снимаешь с него эти обвинения – или ищи себе нового штурмана.

Несколько секунд Рэдфорд колебался, оценивая шансы того, что девушка осуществит свою угрозу. Эдвард наблюдал за ним со словно переставшим биться сердцем – он уже почти не думал о собственной участи, но почему-то был уверен, что Эрнеста и впрямь может выстрелить себе в голову – с таким отчаянием она говорила. Должно быть, это понял и капитан: опустив голову, он тихо распорядился:

– Оставьте его. Мы избавимся от преследования и тогда решим, что делать. За работу!

– Идемте со мной, – хриплым голосом потребовала Морено, в одно мгновение оказавшись рядом с Эдвардом и крепко вцепившись в его локоть.

– Я действительно не причастен к этому, – повторял Дойли, когда они под множеством чужих взглядов, враждебных и любопытных, уже спустились в трюм и добрались до каюты Морено. – Уверен, что Фокс… Ваш Джек выгораживает его и жаждет избавиться от меня! Разве вы не знаете…

– Ничего я не знаю и не хочу знать, – отрывисто отвечала девушка, расстилая на столе карты. – Нам нужно как можно скорее выбраться из ущелья – это не проблема, но если они уже перекрыли все выходы… численности кораблей для этого хватит… черт, да мы же просто выскочим на их пушки! – с отчаянием прошипела она, проводя ногтями по чертежу ущелья. Дойли, усилием воли заставив себя рассуждать трезво – ссориться со своей спасительницей было равносильно самоубийству – подошел ближе и заглянул в карту через ее плечо: