Игра в правосудие

Потом прозвенел звонок, и Одри убежала, скороговоркой оправдавшись, что у нее сейчас практическое занятие, которое пропускать смерти подобно, а Эмберли осталась в туалете, закрылась в одной из кабинок.

В районе солнечного сплетения появился горячий комок. Хотелось сжаться, как от удара, или громко закричать, или стрельнуть у кого-нибудь сигарету, сделать пару глубоких затяжек – до зеленых кругов в глазах, до надрывного кашля. Или…

Эмберли достала из сумки лэптоп и соединилась с домашним компьютером, загрузила игру, машинально отслеживая уже знакомую заставку. Ну! Что там еще предложит разработчик? Если опять будет та же банальная чушь, что и в первый раз, она не станет проявлять тактичность и сглаживать эмоции в комментарии.

Темный зал суда. Сейчас в нем пусто, только лампочки зажигаются поочередно, словно реагируют на движение. Ряды кресел по бокам экрана движутся навстречу и исчезают за спиной, как будто Эмберли проходит между ними. Эффект присутствия – колоссальный, особенно для старенького лэптопа, но звук подкачал. На компе аудиоряд звучал бы внушительнее.

Вот и кресло судьи. Оно пустое.

Глазам, с любопытством пялившимся в экран, стало некомфортно – скорее всего, от сухости. Эмберли достала из рюкзачка глазные капли и запрокинула голову. Проморгалась.

Надо же! За столь короткий промежуток времени картинка успела измениться.

В зале полно народа, судья уже на месте, и этот, с клювом, тоже. На скамье подсудимых самодовольно лыбящийся ублюдок. Эмберли хорошо знает этот типаж: подобные людишки рождаются с мыслями о том, что мир – дерьмовая штука, лишь они в нем – золотая булавка. И все им должны: девчонки – свое тело, парни – сигареты и выпивку, соседи вообще в неоплатном долгу, что их почтило своим присутствием такое неземное создание.

– Купер Швайгман, – объявил клювастый.

Эмберли насторожилась. Откуда она знает это имя?

Подонок терроризировал какую-то тихоню, вымогая деньги, грозился в случае отказа поджечь ее дом. Нехило! И какое наказание заслуживает этот типчик? Хоть бы варианты предлагали.

Эмберли в Уголовном кодексе тоже не сильна, да и приговоры там слишком однообразные и скучные для игры: тридцать дней общественных работ, три месяца общественных работ, штраф сто долларов, пять лет лишения свободы, десять лет лишения свободы. Что ж ей такое придумать после того, как сама упрекала создателей в банальности?

Ну… ну… если этот Швайгман угрожал кому-то поджогом, пусть сам испытает нечто подобное, на собственной шкуре узнает, что значит гореть. Как говорится, око за око.

Судья опустила молоток. Эмберли даже толком не понимала: та озвучивает слова, которые девушка в данный момент лихорадочно набирала, или она сама печатает вдогонку словам судьи?

5. Посланник Дике

Щелкаю зажигалкой, наконец-то вспыхивает маленький огонек. В темноте его оранжевый цвет настолько насыщен, что обжигает своей яркостью. На мгновенье накрываю пламя ладонью. За такой короткий промежуток времени оно не успевает больно ужалить, а лишь обдает теплом.

Огонек пульсирует, то сжимается, то вытягивается, то клонится в сторону. Будто исполняет зачарованный танец, пытается околдовать. Ему хочется втянуть в себя больше жизни, разрастись сначала до костра, потом до пожара, объять пространство, поглотить тьму. Недаром именно пламенем пытались спасти средневековые инквизиторы пропащие души. Но я не инквизитор.

Я не верю ни в бога, ни в дьявола, ни в колдовство. У меня одна путеводная звезда – справедливость, и указывает мне она единственную цель – возмездие. Я не убиваю, я только взимаю плату согласно величине долга и не делаю скидок.

Сжимаю в ладони маленький прямоугольник белого картона, который легко умещается в кармане. На нем едва различимый рисунок – рука правосудия, удерживающая весы с черными и белыми камнями, и надпись – имя. Перечитываю его в очередной раз: «Купер Швайгман». Мера наказания – очищение огнем. Приговор вынесен и обжалованию не подлежит.

Опять щелкаю зажигалкой, подношу к вырвавшемуся из нее язычку пламени картонку. Тот жадно охватывает угол, расползается по нему, превращая белое в черное, забирается все выше. Не выпускаю прямоугольник из руки, пока могу терпеть, переворачиваю его, помогая огню завладеть всем пространством, а потом разжимаю пальцы.

Картон полностью проглочен огнем, вниз летит не записка, а сгусток пламени, ударяется о мерзлую землю, рассыпается искрами и пеплом, в агонии корчится у моих ног, а потом тихо умирает. Последняя искра вспыхивает звездой, отражением одной из тех, что мерцают над головой.

Запрокидываю голову, вглядываюсь с чернильную темноту распростертой надо мной бездны. В ответ небо смотрит на меня сотнями мерцающих глаз. Его взгляд пристрастен, словно на допросе, но я не боюсь его, я чист и открыт перед ним. Я честно выполняю свое дело, ведь я избран самой богиней Дике, и я не подведу.

Жду. С минуты на минуту приговоренный должен появиться. Не сомневаюсь, что он придет. Я собственными глазами видел, как Купер Швайгман доставал записку из своего школьного шкафчика, как, прочитав, самодовольно ухмылялся и, наверное, уже строил планы, на что потратит деньги, которые получит вечером. Только вот самого главного он не знал: сложенный вчетверо листочек с парой кривовато написанных фраз засунула в его ячейку не перепуганная девчонка.

Туда положил его я. И писал на нем тоже я, даже не стараясь подделать почерк. Откуда Куперу знать, как пишет та, от которой ему нужна лишь скромная сумма, вытребованная методом шантажа? И еще я уверен, что Купера не смутит назначенное место встречи – заброшенное здание на берегу реки. Он и сам любит такие места.

Не знаю точно, для чего было предназначено это строение – может, под какое-то небольшое предприятие, магазин или склад, – но выглядело оно почти достроенным, только окна не застеклены, зато закрыты сколоченными из досок щитами. Щиты как монетки на глазах мертвеца, а сам дом словно монстр Франкенштейна. Его соорудили, но по каким-то неясным причинам так и не удосужились вдохнуть в него жизнь, до этого момента внутри царила одна лишь безраздельная тьма. Но сегодня он узрит яркий свет! Я придам смысл его бездушному существованию, докажу, что дом стоит здесь не зря.

А вот и Купер. Он не крадется, не осторожничает, не боится подвоха – шагает уверенно, самодовольно кривит губы и беззаботно таращится по сторонам, удовлетворяя свое ненасытное любопытство. Возможно, надеется, что встретит свою жертву еще по дороге, и убьет одним выстрелом двух зайцев, ведь тогда ему не придется заходить в пустующее мертвенно-серое здание.

Он останавливается возле закрытой двери, в ожидании топчется на месте – кажется, начинает волноваться. Поэтому оглядывается по сторонам, недовольно морщится и нерешительно тянется к петле для навесного замка. Ручки на двери нет, а ведь нужно за что-то потянуть, чтобы ее открыть.

Дверь поддается неохотно, ржавые петли мучительно скрипят. Купер заходит внутрь, оставляя ее открытой. Страшно? Бойся, мой мальчик! Я выжидаю несколько секунд, когда он пройдет подальше, вглубь, и только тогда отправляюсь следом. Продвигаюсь неслышно, ощущая себя его тенью.

Наружный электрический свет проникает в помещение сквозь широкие щели между досок. Толком ничего не разглядишь, и все-таки его хватает, чтобы сколько-нибудь сориентироваться: обогнуть шаткие балки в проходе, не наступить на строительный мусор, который валяется под ногами, спрятаться за бетонным выступом у противоположной стены. Купера я не вижу, но слышу его неосторожные передвижения – шаркающие шаги, раздраженное бормотание.

Он запинается за что-то, разражается грязной руганью, а потом орет:

– Эй, Филлипс! Ты где? Какого дьявола? Я не в прятки пришел играть! Тащи свою задницу сюда и гони деньги! А то смотри, накину процентов.

Дом отвечает ему гулким эхом, отзвуки напоминают сдавленный смех. Провидение тайно потешается над происходящим: оно-то, в отличие от Швайгмана, знает правила начавшейся игры.

Нет, это вовсе не прятки. Скорее старинные английские салки, когда, чтобы попасть с одной стороны поля на другую – из прошлого в будущее, – приходится пройти через ад.

– Долбаная Филлипс! – психует Купер, останавливаясь посредине квадратного помещения в торце здания, в тупике. В нем только один дверной проем, который сейчас находится у Швайгмана за спиной. Правда, еще есть окно, но оно, как и прочие, заколочено. – Ты слышишь меня? Если ты сейчас же не явишься, я поставлю тебя на счетчик! Время пошло. Тик-так.

– Тик-так, – шелестящим шепотом откликается эхо, включая собственный секундомер. Но я не стану ждать.

Присев над маленькой горкой заранее приготовленных щепок, рассыпанных по полу вдоль дверного проема, с отпечатком подошвы, оставленным почти ровно посередине, щелкаю зажигалкой. Благодаря жидкости для розжига язычок пламени, едва коснувшись ближайшего кусочка дерева, мгновенно разрастается до широкой огненной полосы, охватывает косяк. Он тоже заблаговременно облит жидкостью для розжига.

Пламя смыкается, не оставляя ни единого промежутка, превращается в сплошную стену, которая трепещет, которая почти живет. Сквозь нее можно пройти, если, конечно, хватит сил и решительности. Если не побоишься нырнуть в огонь, в преисподнюю, которую пообещал другим.

Пламя сотнями жадных языков лижет кладку, пытается дотянуться до разбросанного по полу мусора, победно трещит, заглатывая очередную добычу, и восторженно ревет, заглушая доносящийся из комнаты голос. Швайгман истошно вопит, ругается, бесится, зовет на помощь, но я не могу разобрать слов. А ведь достаточно только одного…

Шепчу тихонько и почему-то верю, что он меня услышит:

– Шагни в огонь. Шагни в огонь. – Пячусь подальше от нестерпимого жара и по-прежнему повторяю: – Шагни в огонь. Очистись. Изгони из себя тьму.

6. Судный час. Купер Швайгман

Куп внимательно наблюдал за девушкой, и она об этом прекрасно знала. В том-то и весь смысл. Куп почти на собственной шкуре ощущал, как она болезненно корчится под чужим прицельным взглядом. Пожалуй, в тот момент Лейси Филлипс больше всего на свете хотела стать невидимкой. Незаметной для остальных, чтобы все проходили мимо, не обращали внимания, вообще не подозревали о ее существовании. И Куп – в первую очередь.

Эта Филлипс – дьявольская тихоня. В таких черти чечетку отбивают, говорила прабабка Швайгман. Вечно она прячет глаза, аж смотреть тошно. Вся такая из себя святоша! Наверное, время от времени исповедуется, перечисляя свои почти невинные грешки, и чувствует себя ангелом во плоти.

Вот и проверим, какой из нее ангел.

Для начала Куп предложил ей встретиться, но эта дура только испуганно замешкалась и зачем-то полезла в своей ежедневник. А там… Святые небеса! Несколько десятков баксов! Просто так, между страниц заложены, словно закладки у малолеток.

Конечно, дорога в рай для этой Филлипс и всей ее семейки вымощена фигурной плиткой. Охренеть, как некоторым везет прямо с рождения! Они еще ничего особого не сделали, а им уже все! На золотом подносе.

Куп взбесился, выхватил у девчонки блокнот и вытряс из него все баксы. Какой-то изворотливый коротышка попытался схватить отлетевшую в сторону купюру, но Куп одним ловким движением схватил проныру за шиворот и тряхнул посильнее, чтобы не зарился на чужое. Следом наподдал под зад, отправляя пинком в дальний путь. А сам опять развернулся к Лейси и ткнул ей в грудь ежедневником.

– Завтра еще принесешь, – заявил с интонациями, не принимающими возражений.

В ответ эта овца Филлипс лишь виновато проблеяла:

– У меня больше нет.