Русские в Венеции! Истории про разные события и людей, которых объединила жемчужина Адриатики

Святотатственно и марко
Длинный ряд своих имен.

Если ж при ночном светиле
Окуется серебром
Базилика, Кампаниле
И дворец, почивший сном,
И крылатый лев заблещет,
И спросонья, при луне,
Он крылами затрепещет,
Мчась в воздушной тишине,

И весь этот край лагунный,
Весь волшебный этот мир
Облечется ночью лунной
В злато, жемчуг и сапфир;
Пред картиной этой чудной
Цепенеют глаз и ум —
И, тревоги многолюдной
Позабыв поток и шум,

Ты душой уединишься!..

Мозаики Сан-Марко вызывали любопытство не только у Достоевского, но являлись источником вдохновения и для живописца Михаила Врубеля, что решил снять копии с них и с их венецианских сестер на острове Торчелло во время своего пребывания в Серениссиме в 1884 году.

Исторические изображения оказали огромное влияние на создаваемые им образы для иконостаса Кирилловской церкви в Киеве.

И хотя первоначально планировалось приступить к созданию именно там, художник предпочел для большей концентрации и плодотворности работы отправиться на зиму в Венецию к великолепному христианскому наследию Византии. Где, будучи так близко к духовности и красоте, невозможно отвлечься от создания шедевров.

Врубель подошел к делу основательно: много сидел над образами на тяжелых оцинкованных досках в снятых комнатах палаццо на Сан-Маурицио, с росписями на стенах и лепниной под потолком. Для вдохновения он периодически выходил в музеи и церкви, осматривал творения венецианской живописи, плавал на острова, исследовал каналы, а по вечерам устремлялся на прогулки в сторону площади Сан-Марко.

Не остался равнодушным к мозаикам базилики и живописец с большим именем – Василий Суриков, автор знаменитой «Боярыни Морозовой» и «Утра стрелецкой казни». Особенно ему понравились изображения сакрального сюжета сотворения мира с Адамом и Евой, находящиеся на потолке коридора. При всей важности момента священной истории Василий отмечает некоторую простодушность, наивность и доступность изложения, понятную каждому. Одновременно искренне восхищается цветом и признается, что никогда ранее не встречал той психологической истины, которая столкнулась с ним лицом к лицу в старинном храме на венецианской земле.

Впрочем, исполин в честь святого Марка кажется ему родным, напоминая общим впечатлением Успенский собор Московского Кремля, которому Суриков безоговорочно отдает предпочтение. Однако добавляет: «Я всегда себя необыкновенно хорошо чувствую, когда бываю у нас в соборах и на мощеных площадях их: там как-то празднично на душе; так и здесь в Венеции. Поневоле как-то тянет туда»[7 - Письмо П.?Чистякову от 29 мая 1884 года.].

Незабываемые эмоции вызвал собор и у Виктора Васнецова, прозвавшего его «дивным византийским стариком». К нему, по-восточному золотому, царственно спокойному, по-детски сказочному, пустившему корни в Венеции с XI века, и к Дворцу дожей с ажурной колоннадой и могучими окнами художник радостно бежал на свидания дважды в день, пока гостил в Венеции. Особенным чувством он проникся к главному покровителю города – евангелисту Марку, имя которого бесконечным эхом до сих пор звучит по всей Венеции. По окончании путешествия покидать седых старожилов площади, что сплелись воедино с историей, львами и вековыми камнями, оказалось мучительно. Васнецов прощался с ними, словно с живыми и ставшими уже дорогими людьми преклонного возраста, испытывая жалость и тоску от предстоящей скорой разлуки.

Впрочем, Сан-Марко – и площадь, и собор, зачастую наоборот, – становились местом встреч. Именно в городской базилике под покровительством евангелиста Антон Павлович Чехов случайно столкнулся с Дмитрием Мережковским и Зинаидой Гиппиус, все трое были в неописуемом восторге от города и чувствовали опьянение красотой и счастьем в разлитом между каналов воздухе. Врач-писатель считал Венецию культурным раем на земле и любил ее более других городов Италии за радость жизни, блеск, вечера и сводящее с ума очарование. При этом Антон Павлович изливал свои эмоции на бумагу, внешне оставаясь сдержанным, спокойным и даже холодным. Внутри же неизменно бушевал пожар, пламя которого разгоралось сильнее по мере приближения к такой любимой Серениссиме.

Чудо встречи произошло и с уже упомянутым Врубелем – на площади Сан-Марко он увидел потерявшегося ранее спутника по путешествию – художника Самуила Гайдука, что уехал в Венецию один из Вены и гулял по площади, лелея надежду встретить задержавшегося в столице Австрии Михаила Александровича. Его чаяния, к взаимной радости, оправдались.

Конечно, прекрасное место, столь дорогое сердцу русских, не мешало запечатлеть в легкой акварели или написать маслом.

Блестяще это осуществил Валентин Серов. Увиденная им в 1887 году Венеция очаровала, покорила его сердце и изменила живописную манеру, усилив данный Богом талант. Он любовался ее прекрасным мягким утром с россыпью нежных оттенков, наслаждался насыщенными цветами дня, широкими мазками нанесенными на фасады палаццо, бока гондол и гладь каналов, увлекался мечтательными вечерами с бриллиантовыми искрами от света луны и звезд.

В письме своей невесте Ольге Трубниковой он заявил о своем решении относительно творчества: «У меня совершенный дурман в голове, но я уверен, что все, что делалось воображением и рукой художника, – все, все делалось почти в пьяном настроении, оттого они и хороши, эти мастера XVI века Ренессанса. Легко им жилось, беззаботно. Я хочу таким быть – беззаботным; в нынешнем веке пишут все тяжелое, ничего отрадного. Я хочу, хочу отрадного и буду писать только отрадное».

Через некоторое время после возвращения из Италии он создал глашатая импрессионизма, свой знаменитый шедевр, «Девочку с персиками» – портрет юной дочери Веры промышленника Саввы Мамонтова, мецената, владельца Московско-Ярославской железной дороги, – в подмосковной усадьбе, хорошо известной всей художественной среде, – Абрамцево.

На венецианскую же тему он написал две картины: одну с набережной Рива-дельи-Скьявони со сдержанным переливчатым колоритом, вторую – жемчужную, с видом на пустынную площадь Сан-Марко со стайкой голубей в углу и нижней частью вертикальной красавицы – одноименной колокольни. Без слов, только лишь благодаря мастерству кисти, ощущается нависающая в воздухе влажность, разная плотность фактур, холод камня и объединяющая художника и Венецию тишина.

Тишина, которая сопровождала даже трагический момент истории: обрушение эталона красоты – великолепной кампанилы Сан-Марко – случилось июльским утром 1902 года. На нее поднимались многие русские путешественники, в том числе Вяземский, Философов и Дягилев. Потеря такого ориентира в мире лагуны и мирового искусства обернулась большой трагедией для безнадежно влюбленных в Серениссиму великих личностей.

Например, литератор и философ Василий Розанов, узнав об обрушении, взволнованно писал: «С падением башни навсегда испортилось единственное по красоте, значительности воспоминаний место на земном шаре – площадь Св. Марка. Боль не в ее исчезновении, а в том, что площадь эта вдруг потеряла тысячелетний свой вид. Необходимость в ее восстановлении – абсолютна. Для европейской цивилизации потерять площадь Св. Марка – то же, что Афинам потерять Пропилеи или статую Афины Промахос на Акрополе».

Не меньшую досаду и грусть испытал поэт Валерий Брюсов. Падение колокольни совпало с годом его посещения Венеции, сразу вызвавшей в нем чувство абсолютной радости и желание находиться в городе на воде как можно дольше. Июльская трагедия всколыхнула бурю: «Узнав о падении колокольни, мы опять поехали туда, провели там сутки, почти плакали на развалинах. Без campanile piazza потеряла свое единство: задний план был декорацией, фасадом S. Marco; теперь впечатление дробится, ибо виден Дворец дожей. С моря Венеция принизилась, словно изувечена».

Брюсову, бывшему в Серениссиме в начале XX века, иногда казалось, будто жизнь лагуны впечатана в вечность и ежедневно повторяется в привычных ритуалах, начиная с нежного рассвета до пылающего огненного заката. Так, в сущности, оно и есть. Однако в его воспоминаниях фигурирует профессия, претерпевшая незначительные изменения: «Черные тела гондол по-прежнему легки и изящны. Гондольеры по-прежнему стройны и ловки, и жесты их, вероятно, не изменились за полтысячелетия. По-прежнему у каждой из бесчисленных пристаней сидит дряхлый старик, который удерживает гондолу багром, пока с нее сходят приехавшие. Бывало, богатые сеньоры бросали таким старикам золото, теперь им приходится нагло выпрашивать у иностранцев медную монету».

Подобных пожилых работников больше не встретить, их век тихо ушел в небытие и не подлежит возврату, при этом профессия продолжает жить. В Венеции она называется ганцер (gancio – крючок по-итальянски), занимаются ей молодые ребята, поступающие на службу к владельцам гондол и работающие за чаевые.

А вот роскошная площадь в честь евангелиста, по которой ступали все наши герои, сохранила в воспоминаниях Брюсова свое очарование с 1902 года практически в неизменном виде: «На площади Сан-Марко играет военная музыка. Нигде в мире нет лучшего помещения для концерта. Это, собственно, две площади, большая и малая, piazza и piazzetta, одна почти в сто сажен длины, другая в пятьдесят. Большая со всех сторон загорожена мраморными строениями, меньшая открыта к морю, где у пристани стоит лев св. Марка и качаются гондолы. На светлом ночном небе вырисовываются контуры базилики и Дворца дожей, под звуки Моцарта, Пуччини и Верди, в свете газа и электричества, движется среди этих вековечных, почернелых дворцов современная толпа, разряженные кавалеры и дамы, словно перенесенные сюда с венской Ringstrasse или парижских бульваров. В роскошном кафе по сторонам нет свободного столика. А железные черные люди на колокольне, поставленные там механиком XV века, аккуратно выстукивают молотом часы».

Вся эта красота, с усилием сжатая на самой незабываемой площади мира, вызывала преклонение и восхищение у сестры Марины Цветаевой – писательницы Анастасии, дочери Ивана Цветаева – основателя Музея изящных искусств в Москве (позже он стал ГМИИ – Государственный музей изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. – Прим. авт.), оказавшейся в Венеции в 1912 году.

Будучи беременной от своего возлюбленного Бориса, но несчастной в отношениях без понятного общего будущего, в поезде до Милана, где планировалась пересадка на Венецию, она встретила мужчину по имени Луиджи Леви. Нескольких часов в пути оказалось достаточно для рождения у итальянца глубокого чувства любви и стремительного желания совместной жизни с девушкой из России. Анастасия пообещала ему встречу через три дня в Венеции, а в ее ожидании, уже приехав в лагуну, рассеянно цеплялась взглядом за церкви, острова, металлические детали гондол, мосты, памятники, львов…

Ноги сами вынесли на Пьяццетту: «Бездна света, тепла. Колонны. На одной – св. Марк, на другой – его лев (в действительности на одной из колонн изображен святой Феодор. – Прим. авт.). Камень плит. Вхожу на площадь Св. Марка. Она – четырехугольная, как Кремлевская площадь в Москве. Площадь Св. Марка мне представляется – меньше. Ее длинные и задняя стороны (если помню верно) – заняты чем-то вроде арок, за ними, как в Феодосии, – лавочки? Там, где у нас Василий Блаженный, – стоит собор Св. Марка. Над входом – скульптура коней, три, четыре. Посредине площади – множество голубей. О соборе я помню – синеву, зеленоватую, от мозаик – сумрак и торжественное ощущение истории. Эти своды! Тишина… Слезы, которые душишь…

Спешу дальше. Дворец дожей? И другие. О них помню только отражение в воде и другие – кружевные – отражения. И комнатки пыток под крышей – или я их видела во сне? – где нагревом свинцовых стен мучили узников.

Но главное, что я помню в Венеции, – это переход дня в вечер: сгущающуюся – в синеву сумерек – голубизну дня, первое трепетанье фонарей, светлых, как сон, и их водяную тень. Темнота небесного свода над дворцами и крышами, над темнеющими гондолами и сверкающей бездной вод. Никакой детский театр не повторит театральных эффектов лазури, превращающейся в синюю мглу. Город сон, город призрак»[8 - Цветаева?А. И. Воспоминания. Т. 2. С. 49.].

Она обманула Луиджи – поселилась не в оговоренной с ним на вагонных ступеньках поезда гостинице, когда с надрывом звучали мольбы о встрече, а выбрала совсем другой адрес, чтобы избежать свидания. Этим она обречет себя на мучения, подобные страданиям в раскаленных теплым солнцем свинцовых тюрьмах под крышей Дворца дожей.

Прекрасная Венеция и площадь Сан-Марко стали для Анастасии синонимом разлуки.

В мыслях ее кружилась возможность счастья с итальянцем, сердце влекло в его объятия, но, как ни молилась девушка, как ни искала ответа у Сан-Марко и в отражениях каналов, на решение быть с Луиджи не нашлось смелости даже около отважного крылатого льва непокорного евангелиста.

Анастасия уехала из Венеции раньше – чтобы наверняка избежать встречи с влюбленным Луиджи – и потом еще долго в мыслях просила у него прощения за предательство чистых чувств, случившееся в поезде до Милана и продолжившееся на залитых солнцем набережных Серениссимы.

Свидетелем утраченной любви оказался древний исполин Сан-Марко, продолжающий молчаливо хранить тайны под бездонным сапфировым небом Светлейшей, лишь изредка раскрывая в блеске мозаик на закате или в таинственных знаках на стенах, в узорах колонн или в уставших глазах статуй свои забытые секреты тем, кто с любопытством и надеждой останавливается у его дверей.

2

Ка' да Мосто, «Белый лев» и Павел Первый

А издали, луной озарена,
Венеция, средь темных вод белея,
Вся в серебро и мрамор убрана,
Являлась мне как сказочная фея.

    Алексей Апухтин

Фрагмент палаццо Ка' да Мосто

Отсюда открывается самый обширный вид на Большой канал: за счет местоположения на его повороте угол обзора впечатляющий. Взгляд радуют выстроенные в ряд дворцы?– один краше другого; выглядывающий светлый мост Риальто с россыпью магазинов; бесконечно снующие гондолы и водные трамвайчики вапоретто; окаймленный арками Рыбный рынок; Немецкое подворье, где когда-то создавали не сохранившиеся до наших дней росписи великие живописцы Тициан и Джорджоне; полосатые сваи для пришвартовывания лодок; блики на воде. Над всем этим слышны неизменные крики хозяек Венеции?– откормленных белых чаек, что бессовестно крадут у зазевавшихся еду прямо с тарелки.

Когда-то этим видом любовались торговцы, аристократы, художники, правители, императоры и русский царевич – Павел Петрович, будущий помазанник Божий – Павел I.