То, что видят твои глаза

Наконец, она была более-менее собрана, и Лариса, позвав Михалыча, вывела её из дома и усадила рядом с собой в машину.

Дима растерянно толокся рядом.

– Куда вы её? – только и спросил он.

– В данный момент – на вызов, куда я собственно и ехала. А потом отвезу её к психиатру.

Дима ошарашенно посмотрел на неё. Кровь ударила ему в голову, в ушах застучало:

– Вы что издеваетесь?! – рявкнул он. Всё его напряжение, все бессонные ночи вылились сейчас в этот крик. Он схватил ручку двери и стал остервенело тянуть её, но дверца «Скорой», никак не поддавалась.

– Она что, дура, по-вашему?! – вопил он, не обращая внимание на зевак и любопытно высунувшихся соседей, всегда страстно желающих узнать, к кому и почему приехала «Скорая». – А ну, выпустите её! – кричал он нечеловеческим голосом.

Лариса, ловко открыв дверцу машины, спрыгнула на землю. Она крепко взяла его за руку повыше локтя и потащила этого напуганного, внезапно побледневшего мужчину, как маленького ребёнка, к воротам.

– Мне некогда тут с тобой объясняться, меня люди давно ждут, и жалобу завтра-послезавтра за задержку вызова накатают обязательно. Я тебе только одно скажу: я таких, как твоя Тоня, за всю свою жизнь не одну и не две из петли доставала – окоченевших уже… У них тоже мужья да бабки с мамками думали, что всё само пройдёт! Тоже хочешь один с ребёнком на руках остаться?! Ей лечение подберут, и будет твоя Тоня снова улыбаться… Ты понял меня?!

Дима ничего не понимал, но согласно затряс головой. Ему вдруг представилась его до боли любимая Тоня с петлёй на шее. От ужаса он весь похолодел. Лариса разжала руку, ещё с минуту строго молча смотрела на него и, повернувшись, пошла к машине.

Дима еще долго остолбенело смотрел вслед отъезжавшей от их дома «Скорой», вглядываясь в лицо Тони, словно видел её в последний раз. Крик голодной Варьки привёл его в себя. Чувствуя навалившуюся на него нечеловеческую усталость, побрёл домой, думая, чем же теперь кормить этого постоянно мяукающего «котёнка».

Тоне назначили лечение, а Дима пошёл на больничный, чтобы кипятить Варькины бутылочки из-под смеси, ведь грудью кормить теперь её было нельзя.

Тоня быстро поправлялась и уже через месяц она снова шуршала по дому, будто ничего и не случилось, под одобрительные взгляды наведывавшейся к ней бабули.

– А то вишь, ребёнка одного родила и «устала» она! – ворчала бабушка. – «Депрессию» они какую-то выдумали! Мы вот, по десять штук рожали раньше, и никакой депрессии у нас не было! От безделья всё это!

Детей у бабули было действительно десять. Но за годы её жизни они «растворились», будто не было их вовсе. Большинство умерло ещё в детстве от болезней или по несчастью, осталось только двое, её, Тони, мать, и дядя Павлик. Но мать, вечно гордившаяся своей неземной красотой, всё искала свою любовь, бесперечь «выходя замуж». Когда Тоня была ещё подростком, она, отбив очередного кавалера и уведя его из семьи, укатила с ним жить на север. И с тех пор Тоню доращивала бабушка. А дядя Павлик, по причине не в меру справедливого характера своей матери, появлялся у них дома крайне редко, лишь «по великим праздникам».

Тоня не спорила с ней, а усадив бабулю на лавочке у коляски с сытой, мирно посапывающей Варькой, бегала то в больницу, то в магазин, а иногда и просто возилась в огороде.

Вспомнила она, как на её свадьбе бабушка подсела к ней. Захмелевшая от счастья и от того, что вся эта предсвадебная кутерьма наконец-то закончилась, она выставила свой указательный палец, потрясла им и, глядя Тоне в глаза, сказала:

– Димку свово береги! Парень он хороший, не то слово. А если ты, как твоя мама, «обмылки» собирать начнёшь, я тебя вот этими вот руками… – она потрясла своими худыми руками с искривленными от тяжелой работы пальцами, – …зашибу! – закончила она свою угрозу.

От слова «обмылки» Тоня рассмеялась, вспоминая, как мать каждый раз превозносила своего нового кавалера, и уверяла всех, что «это последняя большая любовь её жизни».

После этого все мужчины перестали для неё существовать. «Вот, кто бы стал меня терпеть и так заботливо выхаживать?» – часто говорила она Диме, обхватив ладонями его лицо, прижимаясь к нему, и с благодарностью глядя в его глаза. Дима, слушая её, только улыбался. Но жуткий холод и страх после всего случившегося ещё долго жил в его душе. Он никому не мог в этом признаться, даже Тоне, и разговор о втором ребёнке больше не заводился между ними вообще.

***

Опять подумав про Ларису, она почувствовала, как снова предательски защипало в глазах. Посмотрев на Ирину, она сказала:

– Просто я очень мужа своего люблю, вот и весь секрет.

– Ну, я тоже своего люблю, допустим, – надменно сказала Ирина. – Но я очень красивая женщина, и фигурка у меня точёная – все говорят… – сделав описательный жест, она положила свои руки на талию. – Я просто не могу не флиртовать с мужчинами.

«Вот и покрасовалась, видимо, в очередной раз», – вспомнив тот разговор, с грустью думала Антонина, стоя в их ванной. Внезапно она услышала громкий хлопок, и замерла. Ирина часто что-то бросала в порыве гнева во время подобных скандалов. Но это был звук не упавшего или разбившегося предмета. То был какой-то шлепок, или удар. Вдруг всё стихло. Тишина была такая жуткая, что Антонина не выдержала и, открыв дверь, выбежала в коридор.

Мимо неё, прижав руку к покрасневшей щеке, пробежала Ирина и, открыв входную дверь, прокричала в сторону кухни:

– Вон! Пошёл вон, я сказала! Дрянь! Чтобы через минуту тебя здесь не было, ты понял?!

Из кухни медленно вышел Виталий. Антонине он показался сейчас каким-то маленьким, низкорослым, с бледным, почти белым лицом. Он протянул к Ирине руки. Голос его дрожал:

– Прости меня, любимая, я не хотел… – умоляюще начал он и упал перед Ириной на колени.

Она в два прыжка, как кошка, оказалась возле него, и стала кулаками бить его по плечам, по голове, и больно пнула его в грудь.

– Я сказала, убирайся по-хорошему! – как резанная кричала она. – Ты здесь никто! Понял?! Без меня ты ноль, без палочки! Пришёл на всё готовое, и теперь палец оттопырить решил?! Ты мне не указ! Ты никто!

Она схватила его своими маленькими изящными ручками за воротник куртки, словно желая протащить его к выходу. Его глаза стали просто огромны, готовые вот-вот разорваться от боли, которая так читалась сейчас в них. Он медленно встал с колен, и угрожающе, сдавленным голосом, произнёс:

– Я-то уйду… Вот только бы ты об этом потом не пожалела.

Ирина, забыв о своей горящей щеке, вытянув руку к двери, зло сощурив глаза, шипящим голосом повторила:

– Я сказала, вон! Обойдусь, как-нибудь, без такой мрази, как ты!

Он отпрянул от её последних слов, как от удара, и как был, в одних носках, шагнул за дверь. В след ему полетели туфли. Дверь с грохотом затворилась.

– Что стоишь, рот открыла?! – кинула она гневно Антонине, и прошла мимо неё в кухню.

Через секунду оттуда понеслись звуки разбиваемой там посуды. И вой. Страшный, нечеловеческий. Словно волчица выла сейчас, вернувшись к разорённому логову.

Антонине было безмерно жаль эту неприступную, но такую несчастную женщину. От растерянности она села на диван в комнате и смотрела, опустив голову, на свои руки, не зная, чем помочь.

Через несколько минут Ирина залетела к ней с красным заплаканным лицом, обведя безумным, невидящим взглядом всё вокруг, будто ища кого-то, и не найдя, выбежала вон из квартиры.

Антонина собирала осколки на кухне, её всю трясло. «Что-то разошлась сегодня Ирина больше обычного, никогда её ещё такой не видела», – думала она.

Через полчаса в дверях скрипнул ключ. «Может Виталий вернулся?» – с волнением подумала Антонина и вышла в прихожую. В пороге стояла Элла Львовна, держа под руки рыдающую Ирину. Антонина подбежала и помогла ей раздеться.

Элла Львовна, не разуваясь, сбросила на пуфик свою меховую накидку.

– В кресло сади её! – скомандовала она Антонине.

Та заботливо усадила Ирину, которая продолжала рыдать, и растерянно встала возле неё.

– Чего уставилась, дура какая! – рявкнула на неё Элла Львовна. – Не видишь, человеку плохо?! Капли ищи!

Антонина помнила, где у Ирины стоит аптечка. Она кинулась в спальню и, достав коробку с лекарствами, принялась там искать. Но ни в коробке, ни в дверце холодильника, где так любят хранить корвалол, ничего подобного не было.

Элла Львовна гладила Ирину по рукам, говоря ласковым голосом:

– Лапушка моя, я знаю вас почти год. Вы такая красивая женщина, да разве он стоит вас? Вы умница! Красавица! Вы успешная! А он кто?!

Увидев стоящую в дверях Антонину с пустыми руками, она, выпрямившись, гневно сказала:

– Ну что за каракатица?! Где капли?! Честное слово, я бы такую давно уволила!

От её оскорблений Антонина пришла в себя, и от её растерянности не осталось и следа. В ней сразу включился невыветривающийся с годами опыт «скорачей», которым часто приходится успокаивать истерящих рядом с больным человеком, добрых родственников.

– Так, женщина, успокойтесь! – строго сказала она. – Если вы сейчас не замолчите, я развернусь и уйду, и делайте сами что хотите!