Поверженный демон Врубеля

– Выглядите вы… не самым подходящим образом.

Выглядел Стас обыкновенно. Черные джинсы. Черный свитер. И черная кожанка. Но он спорить не стал, послушно остановился у парапета.

Гладкий черный камень.

А река серая. На Мишкиной картине река эта выглядела живой и даже обрела некий лоск, присущий рекам серьезным, вроде той же Темзы. И фонари светили загадочно, этакими желтыми маяками. На деле же фонари были тусклы, а некоторые и разбиты. От реки тянуло гнилью, да и серое, грязное ее покрывало видом своим внушало лишь глубокую тоску.

Людочка о чем-то говорила с людьми.

Они слушали.

Кивали.

Перешептывались. Руками размахивали, точно спорили. Потом, повернувшись к Стасу, глядели уже на него. Трое. Паренек, молоденький, пожалуй, моложе Мишки. И седовласый мужчина того самого возраста, который принято называть неопределенным. Он вырядился в долгополую дубленку, явно женского кроя. На шею повязал алый платок. А вот голова его оставалась голой. Третьей была женщина. Во всяком случае, Стас решил, что это именно женщина.

Все-таки в юбке.

А вот лицо у нее по-мужски жесткое, неприятное. Неужели та самая Ольга, которая едва не стала невестой Мишки? Такая, пожалуй, могла бы и убить.

Людмила махнула рукой, приглашая подойти.

И Стас подошел.

– Добрый день.

– Здрасьте, – пробурчал парень, а мужчина с женщиной величественно кивнули, всем видом своим давая понять, что исключительно из милости и сочувствия снизошли до беседы со Стасом.

– Это Мишины друзья. – Людочка указала на паренька: – Андрей.

Мужчину в дубленке звали Всеволодом. Женщину – Вильгельминой. И Стас еще подумал, что имя это ей идет, такое же неженственное.

– Друзья, Людочка, это громко сказано… так… были знакомы… порой приятельствовали, – Всеволод вытащил платок и громко высморкался. – Конечно, мы слышали о том, что случилось… печально… очень печально… Мишенька был талантливым молодым человеком… подавал большие надежды…

Вильгельмина фыркнула и отвернулась.

– Вы так не думаете? – Стас не знал, как держать себя с этими людьми и о чем вообще их спрашивать.

– Не думаю. Обычный рисовальщик.

– Миночка!

– Всеволод, да не надо притворяться, будто ты о нем и вправду печалишься. – У Вильгельмины голос оказался тонким, с визгливыми нотами. – Напомнить тебе, что ты вчера говорил?

– Был не в себе, – Всеволод покосился на Стаса. – Вы уж извините, но Миночка у нас женщина простая… прямая, я бы сказал. О чем думает, то и говорит.

– Ничего, – успокоил Стас.

– Я же полагаю, что Мишенька был талантливым молодым человеком… перспективным, – это слово Всеволод произнес медленно и по слогам. – Другое дело, он решил, что уже достиг вершины… что ему нет нужды работать… а я вам так скажу, талант – это лишь малая доля успеха. И гений должен работать, постоянно, много…

– Миша работал, – тихо произнес Андрей.

– Ах, Андрюша тоже молод… максималист… он думает, что если Миша писал, то он работал…

– А разве нет? – Стас изобразил удивление. – Извините, я ничего не понимаю в живописи.

Всеволод кивнул, извиняя.

– Понимаю… видите ли, писать – это… это просто… технический навык, не более того. Суть же творца состоит в движении. В постоянном поиске себя. Самосовершенствовании… долгих размышлениях…

Судя по всему, размышлять Всеволод любил.

– И только так появляется истинный гений… ваш же брат писал все, что видел. Эту вот набережную, к примеру… препошлейшая вышла картинка. Или вот цветочки… ромашки-незабудки-маки… кому в наше время нужны цветочки?

– У него даже образования приличного не было! – встряла Мина. – Самоучка.

И вздернула подбородок, у нее определенно образование было, и потому Мина полагала, что стоит несоизмеримо выше Михаила.

– Вы не подумайте, что мы завидуем… Мишеньке несказанно повезло, что у него есть такой брат… – Всеволод смотрел изучающе, и под взглядом его прозрачных, каких-то ненастоящих глаз Стас чувствовал себя до крайности неуютно. – Мы прекрасно понимаем, что вами двигала родственная любовь… чувство долга…

– Почему у меня нет богатых родственников? – пробормотала Вильгельмина, отворачиваясь.

Вопрос был явно риторическим, а потому отвечать на него Стас не стал.

– Вы сами признались, что ничего не понимаете в искусстве… а современное искусство таково, что простому обывателю тяжело его воспринять… вот, к примеру… моя работа, пройдемте. – Всеволод взял Стаса под руку и повел к стенду. – Я назвал ее «Ноктюрн № 3». Чувствуете, какая мощная энергетика? Заряд?

Стас кивал, хотя чувствовал лишь недоумение.

Квадрат холста. Желтое поле. Красные пятна и синие брызги. Если это современное искусство, то Стас тот самый обыватель, который это искусство воспринимает явно с трудом.

– А это «Осень»…

Второе полотно, на сей раз в буро-черных тонах. Быть может, есть за этими хаотическими пятнами глубокая мысль и даже идея, но Стасу она не видна.

Впрочем, в приемной, помнится, висит что-то этакое, современное и концептуальное, малопонятное, подаренное кем-то из партнеров. И надо полагать, Всеволодовы ноктюрны вкупе с осенней хандрой были не хуже.

– У меня огромный потенциал, но увы. – Всеволод потирал бледные вялые руки. – Нынешний мир искусства насквозь прогнил… уже никому не нужны идеи, творцы, но лишь презренный металл… насколько я знаю, картины Мишенька уничтожил?

Стас кивнул, уже понимая, к чему идет разговор.

– Но выставку его вы проплатили… так к чему пропадать деньгам? Конечно, мне безумно жаль Мишеньку… он такой… милый был… вежливый… не буду лгать, что мы дружили… нет, я скорее был его наставником… советчиком… и Мишенька был очень мне благодарен за помощь. Уверен, он не стал бы возражать…

– Я подумаю.

Нельзя отвечать отказом: оскорбится. И раненое самолюбие, которое ранено давно, но рана эта не зажила и не заживет уже, сделает Всеволода врагом. Конечно, Стасу враги не страшны, тем паче такие, но… как знать, вдруг да пригодится этот нелепый гений в женской дубленке.

– Конечно, думайте… но уверяю вас, когда меня заметят, мои картины будут стоить очень и очень дорого… вы ведь деловой человек… и сейчас вы можете вложиться в собственное будущее…

Стас вытащил кошелек.