– Лиля нашла квартиру. Завтра мы переезжаем. Эта оплачена до конца недели.
У него жестокое лицо. Незнакомое. Эти жесткие складки вокруг рта. Рельефные морщины на лбу. Сухие щеки и плоский подбородок, будто вычерченный с помощью линейки. Массивная шея, врастающая в камень плеч.
Геннадий упрям.
– Геночка, пожалуйста, мне нужна эта работа…
– А мне нужна Лиля.
На кухне Анна курила. Она забралась на широкий подоконник, приоткрыла форточку и смотрела, как дым выходит в щель. Иногда с другой стороны залетали снежинки, садились на руки и таяли, и Анна удивлялась тому, что ей не холодно.
Чувства замерзли.
Табак утратил вкус, а жизнь – смысл. Но по инерции Анна продолжала дышать. Из-за тонкой стены раздавался голос мужа, мягкий, воркующий. И Анна против воли вслушивалась в это воркование, пытаясь вычленить отдельные слова. Краем глаза она уловила собственное отражение в затянутом сетью мороза стекле и подмигнула ему.
Впереди расстилалась бесконечность на двоих – на Анну и ее отражение. Разделительной полосой пролегало стекло и белые цилиндры сигарет. Линию же горизонта стерла ночь.
Но завтра наступит утро.
Или не завтра, но когда-нибудь. Тьма не может длиться вечно.
Дома было пусто. Дашка поняла это еще до того, как открыла дверь, и огорчилась. Ей больше не нравилась пустота.
– Эй, – на всякий случай крикнула Дашка из коридора. – Ты тут?
Пахло борщом и котлетами. В животе тотчас заурчало, и Дашка, сглотнув слюну, повторила вопрос:
– Если здесь, то отзовись!
И удивилась, услышав:
– Здесь. Дело есть.
– Я не хочу дело есть, – Дашка торопливо стянула сапоги и пошевелила закоченевшими пальцами. – Я хочу есть борщ. И котлеты. И в принципе хочу есть.
Нехорошее чувство появилось вместе с голодом. Почему Вась-Вася дома, когда Дашкино чутье утверждает, что его дома нету? И почему он на шутку не отозвался? И почему в темноте сидит?
– Руки мой, – велел он, щелкнув выключателем, и сам зажмурился от резкого света.
Дашка же отправилась в ванную комнату, открыла краны и, сунув руки под струю теплой воды, уставилась в зеркало. Зеркало подтвердило опасения: Вась-Вася собирается сказать что-то очень неприятное. Дашка догадывалась, что именно, поскольку это рано или поздно говорили все.
И вообще чего ждать от романа сроком в месяц? Это даже не роман, так, рассказик на двоих, одному из которых надоело рассказывать. А Дашке не впервой слушать, улыбаться и «оставаться друзьями».
Дашка умеет дружить.
– Ты скоро? – Вась-Вася заглянул в ванную и, дернув с крючка полотенце, подал Дашке. – И отчего вид похоронный? Адам зачудил?
– Нет. Собеседование было.
– И кого собеседовали?
Улыбается, но как-то вымученно. Надо ужинать. На полный желудок и расставаться легче.
Стол был накрыт. Желтые глазированные тарелки и алый, как знамя партии, борщ. Белые айсберги сметаны и зеленые нити укропа. Хлеб и тончайшие ломтики сала, которое Вась-Вася солит собственноручно и утверждает, что процесс этот – искусство, сродни приготовлению вина.
– Даш, тут дело такое… – Вась-Вася уставился в тарелку. – Тебе это вряд ли понравится, но… мне нужна твоя помощь. Очень нужна.
– В чем? – Дашкин голос таки дрогнул.
– Девушку убили и… черт, я многое видел, но от такого наизнанку вывернуло, – он встал из-за стола и отвернулся. – Ее сначала в синей краске искупали, а потом содрали кожу. С живой.
– Тебе Тынин нужен?
– Они не нашли следов. Говорят, чисто все. И зацепок никаких. Вообще ничего. А твой Тынин…
– Не мой.
– Не твой, – согласился Вась-Вася. – Но он с мертвецами ладит. И если кто сумеет достучаться до нее, то он.
Дашка поднялась, подошла и, обняв Вась-Васю, положила голову на плечо.
– Ты и вправду в это веришь?
– После того, что я сегодня видел, Дашунь, я во что угодно поверить готов. А самое страшное – чую, будут еще эпизоды. А я не хочу еще раз выезжать на такой вызов! У меня тоже нервы есть.
– Есть, – согласилась Дашка, проводя пальцами по бритому затылку. – И еще мозги. Ты ведь понимаешь, что привлекать Тынина – незаконно.
– В официальном порядке.
– Родители?
Вась-Вася кивнул и сказал:
– Дашунь, я понимаю, почему ты не хочешь втягивать Тынина… Там папка. Посмотри фотографии, пожалуйста. Ты сама все поймешь.
Она открыла папку и замерла, пытаясь понять, что видит перед собой. Синий силуэт. Красный силуэт. И оба – не могут быть человеком. Правильно, потому что оба – части человека, запечатленные в пикселях цифровой памяти. Снимали хорошо, дотошно. Видны и потеки застывшей краски, и бурые пятна свернувшейся крови, и рыжая ржавчина на крышке мусорного бака, попавшего в кадр.
– Тело отдадут родителям. И…
– И даже если я буду против, ты все равно отправишь их к Тынину. Верно? – Дашка сложила снимки в файл, а файл упрятала в папку.
Сердце стучало. Вась-Вася не собирается уходить и переводиться в разряд «друзей». Вась-Васе нужен Адам, и Дашка не знает, какой из двух вариантов ей более отвратителен.
Наверное, тот, в котором на свободе остался психопат, сотворивший подобное с девушкой.
– Снимки тоже отдай, – посоветовала она и предложила: – А хочешь, я сама отвезу? Завтра с утра? Можем и сейчас, он поздно ложится. Псих ненормальный.
– Завтра, – сказал Вась-Вася, отбирая папку. – Я еще кое-что уточнить хочу.