Больше, чем друг
Адам не был хмурым, каким я видела его до инцидента с Джо, но и дружелюбным его назвать было нельзя. Его телефон постоянно вибрировал и он что-то печатал на нем. Полагаю, Адам переписывался с кем-то. Он делал это так часто, что даже миссис Скотт сделала замечание.
Я ждала этого вечера с невероятным энтузиазмом. Мне даже приходилось осаживать себя, чтобы не взвизгнуть от восторга всякий раз, когда я вспоминала, что Адам будет на этом празднике у нас дома. Но я не позволяла себе чрезмерной радости, постоянно подавляя внутри себя бурлящие чувства, чтобы не разочароваться, если на пороге нашего дома появится все тот же агрессивный Адам.
Он оправдал все мои ожидания, и даже улыбнулся, когда здоровался. Радостное выражение его лица не длилось долго, а улыбка была не такой искренней и открытой, как раньше, но все же это был прогресс для нас. А теперь он постоянно переписывался с кем-то, как будто наши посиделки ему наскучили. Это было обидно, и бабочки, воспрянувшие духом при появлении Адама в нашем доме, снова пораженно опустили крылья, сдаваясь на милость судьбе и этому парню.
Почему я так и не смогла остудить свои чувства к нему? Даже не знаю. Не пыталась, думаете? Еще как пыталась. Даже ходила на свидания в университете с другими парнями. Но все было не то. Все они были как будто дешевыми дублерами основного актера. Словно пытались воплотить в себе образ Адама, подражать ему, но у них получалось плохо и совершенно непрофессионально. Я прекрасно понимала, что парни были не виноваты ни в чем, и это было лишь мое восприятие наших встреч, но это мало что меняло для меня.
– Триша, расскажи, как тебе университет, – прервала мои размышления Вильма.
Я прочистила горло.
– Хорошо. Мне нравятся мои предметы, преподаватели, общежитие. Меня все устраивает.
Она бросила косой взгляд на Адама, а потом задала еще один вопрос, который заставил меня покраснеть до кончиков волос:
– Ну а парень особенный у тебя появился?
Вильма старалась искренне улыбаться, но улыбка выходила натянутая. Даже я своим молодым мозгом понимала, что она пробивает информацию для сына, чтобы облегчить ему жизнь. Но я этого делать не собиралась. Я старалась отпустить его и погасить свою обиду, но это все еще давалось с трудом. Я считала его виноватым в том, что мне не нравился по-настоящему ни один из парней. Но я решила быть честной с Вильмой. В последнее время эта тактика работала безотказно.
– Пока не могу назвать его особенным, но кое-кто появился.
Адам резко поднял взгляд от телефона и без церемоний спросил:
– Кто?
Я засмущалась еще сильнее, когда Вильма положила на его ладонь руку, и сказала:
– Адам…
– Триша, – уже мягче сказал Адам, – я его знаю?
Хищный блеск в глазах Адама подсказал, что он думал, будто это кто-то из футбольной команды, но он ошибался.
– Это Рой Макдермотт, – тихо ответила я, наблюдая за тем, как менялось выражение его лица. За напускным спокойствием он умело прятал раздражение.
– Я не знаю такого.
– Он выпускник на курсе экономики.
– Где ты с ним познакомилась? —задал он следующий вопрос, как будто мы были сами за столом и могли вести беседы о чем угодно.
– Я думаю, здесь не место для…
– Триша, тебе есть что скрывать от родителей?
Я почувствовала, как щеки слегка залил румянец.
– Нет.
– Тогда ответь. Это простой вопрос. – Адам откинулся на спинку стула, как будто приготовился внимательно слушать.
– Мы познакомились в библиотеке.
– Еще бы, – фыркнул Адам с пренебрежительной улыбкой. – Где же еще ты могла с ним познакомиться, если ты оттуда не вылезаешь?
– Адам, – шикнула на него миссис Скотт.
– А что я такого нового сказал? Триша действительно все свободное время проводит в библиотеке.
Его надменный насмешливый тон начал раздражать меня.
– Тебе бы тоже не помешало.
– В отличие от некоторых мне приходится зарабатывать деньги, чтобы снимать квартиру.
– По чьей вине, интересно, ты вылетел из дома братства? – язвительно заметила я.
– По твоей, забыла? Мне пришлось начистить пару рыл, чтоб сберечь твою честь. Хотя ты этого не оценила и быстро оказалась в постели Джо.
Как только он произнес это, мое лицо начало гореть, а вокруг нас воцарилась тишина. И если до этого я слышала хотя бы стук приборов о тарелки, то теперь не было даже этого.
– Адам Скотт, – строго произнесла Вильма. – Сейчас же извинись перед Тришей.
– А что, разве я сказал неправду? Триша, я, кажется, не соврал.
Мне стало больно настолько, что я не могла сделать следующий вдох. Живот скрутило спазмом, а грудная клетка как будто вдвое уменьшилась в размере. Мне было страшно и стыдно смотреть на своих родителей. Да, я уже взрослая и, вероятно, они подозревали, что я не веду монашеский образ жизни. И переспала-то я всего с одним парнем в жизни, но отчего-то мне было настолько неловко, что я боялась поднять взгляд на них.
– Триша, – более приглушенным голосом позвал Адам.
Я посмотрела на него глазами, полными слез. Он скривился, как будто от боли, и провел рукой по волосам. Я не могла больше выдерживать этого. Подскочила со своего места, едва не опрокинув стул. Выбираясь из-за стола, я потянула скатерть и чуть не перевернула посуду. Я пробормотала быстрое «Простите» и побежала в свою комнату. Сквозь свои всхлипы я услышала, как папа сказал:
– Сынок, тебе, наверное, лучше уйти.
– Да, – отозвался Адам. – Простите меня.
– Тебе не передо мной нужно извиняться.
– Я знаю.
Дверь в спальню, которую я закрыла за собой, хлопнула одновременно с входной. Я дошла до кровати и упала на нее, как будто в спину мне прилетела пуля. Хотя дыра в груди, которую я так явно ощущала, как будто подтверждала эту мысль. Уткнувшись лицом в подушку, я закричала. Я оплакивала нас, потому что подумала, что это конец, который неизбежно должен был настать. Я рыдала по прежней себе: беззаботной, веселой, легкой и светлой. Мое сердце разрывалось за Адама. Знаю-знаю, я не должна была даже думать о том, чтобы оправдывать его идиотский поступок, но мне все равно хотелось верить в то, что не все еще потеряно для него. «И для нас» – подсказала глупая часть меня.
Когда моя истерика слегка утихла и я лежала, уставившись невидящим взглядом в стену напротив кровати, в дверь тихо постучали, а потом она приоткрылась.
– Детка? – тихо позвала мама.– Ты не спишь?
– Нет, – прохрипела я.
Мама присела рядом со мной и погладила меня по голове.
– Как ты? – Я пожала плечами. – Вильма хочет поговорить с тобой.
– Не думаю, что сейчас лучшее время.
– Дай ей минутку. Если она будет говорить то, что ты не хочешь слышать, ты всегда можешь попросить ее уйти. Она очень переживает о том, что Адам обидел тебя. – Мама помолчала, давая мне время взвесить ее слова. – Так мне впустить ее?
– Да, – ответила я, садясь на кровати.
У меня было такое ощущение, что я проснулась после тяжелейшего похмелья. Голова была тяжелая, все тело ныло и было как будто ватным, по горлу словно наждачкой прошлись. Мама вышла из спальни и через минуту вошла Вильма. Я включила прикроватную тумбочку, рассеивая мрак в комнате. Лицо миссис Скотт было бледным, а глаза заплаканными. Вот так Рождество устроил нам Адам.
Вильма подошла ближе и присела рядом со мной. Взяв меня за руку, она сжала ее своей ладонью.
– Прости, Триша.
– За что вы извиняетесь?
– За то, что Адам наговорил тебе. Мне так стыдно.
– Вам нечего стыдиться, это все его вина, не ваша.
– Он мой сын, малышка. Господи, – шумно выдохнула она, – если бы я когда-то знала, что все закончится вот так, я бы терпела другую женщину в жизни мужа.
– Не говорите так, – отозвалась я, поглаживая тыльную сторону ее ладони. – Никто не должен такое терпеть.
– Он не справляется, Триш, и я не знаю, что с этим делать.
– Он должен сам сделать с этим что-то. Вы можете только поддерживать его и любить.
– Этого, видимо, недостаточно, – отстраненно пробубнила она, вытирая дорожки слез.
Мне стало больно за его маму. Она так сильно любит его, а он, вместо того, чтобы беречь ее, делает все еще хуже. Человек, который когда-то созидал, научился разрушать и получать от этого удовольствие. И это страшно. Невероятно страшно.
– Знаешь, я никогда не думала, что между вами могут испортиться отношения, – продолжила Вильма. – Когда-то мы с твоей мамой обсуждали то, как вы поженитесь, а мы будем делить внуков, которые будут приезжать на каникулы. Сейчас все это кажется таким далеким и неправдоподобным.
Вильма продолжала говорить о том, какие надежды возлагала на своего сына и нашу пару, а я слушала ее вполуха, потому что уже слышала это раньше от своей мамы. Внутренности скручивало, но не от того, что мы с Адамом не оправдали надежд родителей, а от того, что, скорее всего, уже ничего нельзя было исправить. Но самое страшное, что тогда дошло до меня, – это то, что если бы Адам вернулся и попросил прощения, я бы приняла извинения. Я бы, наверное, даже обняла его и сказала, что все будет хорошо. Потому что как бы сильно он не обидел меня своими обвинениями, он все еще был дорог мне. Наверное, дороже всех на свете. И я понимала, насколько тяжело ему было справляться со всеми навалившимися на него проблемами.
От этих мыслей хотелось ударить себя в рудную клетку посильнее и крикнуть: «Глупое, глупое сердце!» Вильма еще немного побыла у меня, еще раз извинилась и, попрощавшись, вышла. Я разделась, накинула вязанный кардиган и легла на кровать, прикрывшись одеялом. Тело бил озноб и его мелко потряхивало от пережитых эмоций.
Я проваливалась в сон со спутанными мыслями. Еще не до конца уснув, я видела перед глазами десятки картинок. Мы с Адамом на водонапорной башне, на пляже, в школе, играем в пинбол, обнявшись, смотрим фильмы, бросаемся попкорном, обсуждаем одноклассников. От этих воспоминаний было так тепло и уютно, как будто в дождливый день сидишь на веранде, завернувшись в уютный теплый плед, и наблюдаешь за тем, как тяжелые капли рассекают пространство, а твои руки греет чашка горячего какао с маршмелоу. А потом картинка сменилась, и я непроизвольно обняла себя, чтобы не дать сердцу разлететься на мелкие осколки. Адам с девушками из группы поддержки, с Ритой, кричащий на меня, с крепко сжатой челюстью и ненавистью в глазах. Еще сильнее поразила картинка того, как он выглядел за столом, когда просил прощения. Явно выраженная боль в его глазах и искреннее раскаяние. Боль, которая смешивалась с моей и искажала пространство вокруг. Каким-то шестым чувством я знала, что что-то вскоре изменится. Я лишь в глубине души молилась, чтобы эти изменения были к лучшему.
Уплывая в сон, я насильно заставляла себя не думать о плохом, и пыталась успокоить неистово бьющееся сердце. Оно как будто знало, предвкушало что-то, о чем я пока еще не имела ни малейшего представления.
Меня разбудил стук. Я приоткрыла глаза, дезориентированная после сна. В комнате была кромешная тьма, а в доме тихо. Значит, уже наступила глубокая ночь. Я бросила взгляд на будильник на прикроватной тумбочке. Три часа утра. И снова этот стук. А за ним еще. И снова.
Я замерла, испуганная, не знающая происхождения этого звука, пока мой сонный мозг, медленно выплывая из дымки, не осознал: стук в окно. Я медленно села. Вариантов было два: или ко мне стучится кто-то чужой и мне нужно бояться, или это… Нет, я даже не хотела надеяться.
Встав, я подошла к окну и отодвинула край шторы, чтобы выглянуть, но так, чтобы меня было не видно с той стороны. А потом это:
– Триша.
Адам. По другую сторону окна стоял он. Я раздвинула шторы и посмотрела на темную фигуру. Со стороны двора Скоттов падал рассеянный свет, и я не видела его лица, но фигуру Адама я узнала бы где и когда угодно.
– Триша, открой, пожалуйста, – услышала я приглушенную стеклом просьбу.
– Дура, дура, дура, – шептала я себе, пока открывала замок, а за ним и окно.
Адам, как всегда, быстро и ловко забрался ко мне в комнату, закрыв за собой окно. Он повернулся ко мне и посмотрел в глаза. Я молчала, ожидая, что он пришел сказать мне, а он так же молча рассматривал мое лицо.
Глава 24
Адам
Если бы в словаре напротив определения «самый конченный идиот мира» можно было поместить фотографию, там была бы моя. Зачем я сказал ей это? Почему снова решил обидеть? Я смотрел на то, как она все сильнее сжимается на своем стуле, и мой мир потемнел так, как будто в нем никогда больше не будет солнца. Словно его украли, потом вернули мне, но я, вместо того, чтобы бережно взять его в ладони, в очередной раз наступил на него грубой подошвой ботинка и втоптал в грязь.
Я должен был извиниться перед ней. Схватить в охапку, утащить в ее комнату и рассказать все, что она заслуживает узнать. Но вместо этого я извинился перед ее родителями и уехал. Куда? К Рите. Долбаный идиот, говорю же.
Едва открыв дверь, Рита обняла меня. Но не так, как раньше, а по-дружески. У нас был уговор, что мы расстаемся, но мы не перестали поддерживать связь. И я весь вечер переписывался с ней. Она жаловалась на то, какой скучный у нее Рождественский ужин, и как сильно ей хочется сбежать с него. Так что, когда я вышел из дома Триши, тут же набрал Риту и сообщил, что похищаю ее для прогулки.
Мы приехали на главную площадь города. Вокруг было привычно для этого дня тихо, все кафе и рестораны были уже закрыты, так что мы решили просто прогуляться. Заехав на заправку за горячим кофе и пончиками, мы припарковались и вышли из машины. Медленно шагая к скамейкам, расставленным по периметру площади, мы попивали кофе и обменивались последними новостями. И только присев, я рассказал ей о том, как сегодня обидел Тришу. Рита, как всегда, терпеливо выслушала, и только потом заговорила:
– А знаешь, Адам, я тебя ни в чем не виню. Ты справлялся с проблемой, как мог. Ты ведь не виноват, что отец налажал.
– Я виноват в том, как повел себя с ней. Рита, она всегда была в моей жизни, но я буквально вытолкал ее оттуда своим эгоистичным поведением. Я бы даже сказал эгоцентричным. Я настолько сосредоточился на себе и своих переживаниях, что ни разу не подумал о том, как ей может быть больно от моих поступков.
– Зачем ты приехал ко мне, Адам?
Я не знал, что ей ответить, потому что понятия не имел, что делаю со своей бывшей девушкой на скамейке в центре города. Наверное, мне нужен был кто-то, с кем я мог поговорить, не таясь. Кто знал о моих чувствах и той боли, что я пережил после ухода отца.
– Не знаю, – честно признался я. – Наверное, хотел извиниться.
И тут до меня дошло. Я действительно хотел извиниться. Рита всегда была терпеливой и понимающей девушкой, а я временами вел себя с ней, как последний подонок. Но она терпела грубость, несдержанность, раздражение и жесткость, которые я так щедро раздавал под конец наших отношений. Мне нужно было ее прощение, чтобы очистить свою совесть, и я мог двигаться дальше с чистым сердцем.
– За что? – спросила Рита, глядя на меня.
– Я не всегда был идеальным парнем.
– Никто из нас не идеален, Адам, и ты не можешь таким быть.
– Ты не должна меня сейчас выгораживать, – с ухмылкой заметил я. – Я был тем, кто обижал тебя.
– Когда любишь, многое готов стерпеть.
Мои брови сами собой приподнялись. Мы никогда не говорили о чувствах, зато часто и много предавались страсти.
– Ты любишь меня? – сдавленным шепотом спросил я.
– Любила, да. Что ты так на меня смотришь? Почему ты думаешь, что недостоин любви, Адам?
– Но я вел себя, как последняя сволочь. – У меня все еще не укладывалось в голове то, что Рита любила меня такого: сломленного, морально побитого, эгоцентричного мудака, который не видел дальше своего гнева.
– Ты вел себя так, как провоцировали обстоятельства. Но теперь с тобой практически все хорошо, и ты снова тот Адам, в которого я влюбилась.
– Ты сказала в прошедшем времени…
– Да. – Рита помолчала, глядя на городскую ратушу, а потом снова посмотрела на меня. – Я встретила кое-кого.
– О, – все, что я мог сказать на это. Мы переписывались несколько месяцев, но она ни разу об этом не упомянула.
– Его зовут Томас. У нас… не совсем все просто, но, надеюсь, скоро все наладится.
– А что усложняет вам отношения?
– Ты серьезно хочешь знать? – с лукавой улыбкой спросила Рита.
– Да, если спросил, то хочу.
– Ну, кроме того, что он старше меня на четырнадцать лет, он еще и мой преподаватель.
Я поперхнулся кофе, а Рита рассмеялась.
–Так и знала, что ты так отреагируешь.
– Преподаватель? – уточнил я, прокашлявшись.
– Да. Адам, да не смотри на меня так. Я тут с ужасом думаю о том, как расскажу обо всем родителям.
– У вас настолько все серьезно, что ты собираешься рассказать о нем маме и отчиму?
– Да. Ради меня Томас переходит со следующего семестра в другой университет.
– Ого. Быстро вы. Всего какая-то пара месяцев, а у тебя уже все так…
– Я беременна, Адам.
– Твою мать… – прохрипел я.
Рита не выглядела раскаявшейся, но и слишком счастливой тоже. Она была как будто погружена в свои мысли, и постоянно теребила шнурок на куртке. Я накрыл ее руку своей.
– Прости за такую реакцию. Но я правда не ожидал.
– Никто не ожидал. Даже мы с Томасом. И мы… Ну, всегда предохраняемся, но это как-то случилось.
– А какой срок, Рита?
Внезапно мой голос стал приглушенным и я боялся, что она скажет что-нибудь наподобие «Четыре месяца, и отец ты». Тогда это разрушило бы все. Само собой, я бы не бросил ее и женился, потому что дети – это ответственность. Но мне сразу вспомнились слова отца о том, как они с мамой поженились, и во рту появилась горечь, а сердце перестало биться в ожидании ответа.
– Восемь недель. – Я шумно выдохнул, и Рита рассмеялась. – Не волнуйся ты так, дурачок. Если бы ты был отцом, я бы сообщила тебе раньше. Это Томас. И мы хотим этого ребенка. Хотим семью и все, что этому сопутствует. Но для начала нужно рассказать это родителям и решить, как быть с учебой.
– Не вздумай бросать университет.
– С ума сошел? Я и так намучилась, пока ждала ответ оттуда, примут ли меня. Теперь я точно не сдамся на половине пути. Просто… – Она пожала плечами. – Надо придумать, где будет ребенок, пока я буду на занятиях.
Она говорила это с такой решительностью и блеском в глазах, что я невольно залюбовался ею. Рита всегда была красивой девушкой и, естественно, этого факта не изменили несколько месяцев, что мы не виделись. Но сейчас в ней появился какой-то свет, яркий и теплый. Неужели беременность делает такое с девушками? Или это любовь?
– Ладно, Ромео, тебе нужно поехать к своей Джульетте, – сказала Рита, вставая.
– Но сначала извиниться перед мамой. Я повел себя дерьмово.
– Она поймет и простит тебя, потому что ты ее сын.
– К Трише, наверное, лучше пойти утром, – сказал я по пути к машине.
– Вероятно, так будет лучше всего. Но именно утром. Пока она спит, то не думает об этом. Но как только проснется, она наверняка – как и всякая девушка – в первые полчаса бодрствования успеет накрутить себя так, что ты должен будешь еще месяц бегать за ней, как покорная собачонка, только бы она тебя выслушала. Не осложняй себе жизнь, Адам, думай, как девочка.
Мы рассмеялись, и этот смех был как очищение, как лекарство для моих потрепанных нервов. Я довез Риту до дома, мы обнялись и договорились, что она будет держать меня в курсе развития событий с ее профессором. Я взял с нее обещание, что она будет звонить или писать, если ей потребуется моя помощь или поддержка.
По дороге домой я думал о том, как в каком-то фильме видел, как герой, побывав в шкуре женщины, понял, как сильно обижал своих любовниц. Он съездил к каждой из них и принес извинения. Бред, казалось бы, но это принесло ему облегчение. Сейчас я чувствовал себя так же. Благодаря доктору Уилкинс я понял, насколько важно получить прощение и признать вину за свои поступки. Черта с два я стану святошей или буду извиняться перед парнями, которым устроил кулачные встречи, но некоторые люди – самые близкие мне – точно заслуживали слов извинений. И первым – и, наверное, самым главным человеком в этом списке – была моя мама.
Как только я вошел в дом, она бросилась мне навстречу и повисла на моей шее. Рыдания мамы разрывали мне сердце, не давая вдохнуть. Мы присели в гостиной, и я извинился. Сказал, что повел себя, как идиот, потому что приревновал Тришу к этому ее новому парню.
– Адам, ты влюблен в нее, и это старая новость, – сказала мама, выслушав меня. – Ты должен наконец признаться в этом ей и себе. Сынок, вы же оба страдаете. Я наблюдала за вами за праздничным столом. Вы как будто умираете изнутри, глядя друг на друга. Сходи к ней, поговори. Если ее чувства взаимны, она простит тебя.
– Завтра, мам. Я сделаю это завтра. А теперь давай спать.
Нужно ли говорить, что я глаз не сомкнул? Метался по комнате, как заведенный. У меня из головы все не шли слова Риты о том, что девушки могут додумать то, чего нет. Мне нельзя было оставлять Трише время на размышления, иначе я рисковал никогда ее больше не вернуть, никогда не сделать своей. А она моя, и всегда была. Ну что поделаешь, если я такой непроходимый тупица, что не позволял себе даже думать об этом?
Я несколько раз бросал взгляд на ее окно, в котором горел мягкий свет ночника. Через шторы этот свет было практически не видно, но я уж точно знал, как выглядит окно Триши, когда в спальне не горит свет. В два часа ночи я накинул толстовку и подошел к окну, даже отодвинул задвижку, но так и не решился открыть. Я подумал, что не хотел будить Тришу и вполне могу дождаться утра. Я разделся, лег в кровать, укрылся и пролежал так час. Потом внезапно вспомнил, что не запер окно. Встал, зачем-то оделся снова, обулся, подошел к окну, но на этот раз, как только пальцы коснулись ручки, я не давал себе времени на раздумья. Решительно толкнув его вверх, я выбрался наружу. На улице было чертовски холодно, но вряд ли бы меня это остановило. Я быстро и по возможности максимально тихо закрыл окно и пошел к дому Триши.
Я был спокойным и решительным ровно до того момента, когда встал напротив нее. Мой взгляд блуждал по голым ногам, выше к округлым бедрам, едва прикрытым длинной кофтой, в которую она куталась. Тонкие пальцы сжимали вязаное полотно, как будто оно было единственным, что не давало ей рассыпаться на мелкие кусочки. У Триши были заплаканные глаза, а в них читалось бессилие.
«Она сдалась. Она отпустила нас» – безжалостно стучало в голове беспощадное сообщение. Я бы, наверное, должен был уйти, но не мог. Я стоял и жадно впитывал взглядом каждую любимую черту, каждый жест, каждый вздох. Плевать на обреченность во взгляде. Она должна знать, что я сожалею и что…
– Я люблю тебя, – вырвалось из меня неконтролируемо. Триша вздрогнула и до этого опущенный взгляд метнулся к моему лицу. Я сделал шаг к ней. – Я люблю тебя, Триш. – Она отшатнулась, как от пощечины, и это принесло боль. В моей фантазии она бежала мне навстречу, а не наоборот. Триша все еще молчала. – Скажи что-нибудь, – на выдохе попросил я.
Она жадно рассматривала мое лицо, как будто искала ответы на незаданные вопросы. Я понял, что взаимности мне ждать не стоило, а вот Триша нуждалась в объяснениях. Она слегка трусилась.
– Залезай под одеяло, здесь прохладно, – предложил я. Ее вопросительный взгляд сказал все за нее. – Я не уйду. Триш, даже если ты попросишь. Останусь, потому что должен многое сказать тебе.
– Хорошо, – наконец подала она голос, и это, черт возьми, была лучшая музыка для моих ушей. Божественная симфония, омывающая душу теплом и нежностью.
Триша забралась под одеяло, а я сел на край кровати, не позволяя себе ложиться рядом с ней, как раньше. Не сейчас, пока еще рано, но скоро я окажусь с ней под этим одеялом, даже если мне придется ради этого ползать на коленях и умолять об этом. Я слишком долго ждал этого, через чур много избегал неизбежное.
Я повернулся в сторону прикроватной тумбочки, поставил локти на колени, переплел пальцы вместе и начал рассказывать. Об отце, о матери, о своих чувствах, о Рите, о психологе, борьбе с гневом и болью. Триша периодически всхлипывала, но я просил ее не плакать. Я сам был на грани того, чтобы разрыдаться. Это был момент истины. Исповедь, если хотите. Но я знал – чувствовал – что Триша была самым главным человеком, которому я должен все рассказать без прикрас. Она должна была узнать меня нового. Не беззаботного Адама, с которым был комфортно бегать на пляж и играть в пинбол, а настоящего меня, с болью, неудачами и разбитым вдребезги сердцем. Я хотел, чтобы она узнала, чтобы прочувствовала меня. Но больше всего я хотел, чтобы она меня не оттолкнула, а наоборот, притянула к себе и позволила быть рядом.
– Почему ты не пришел ко мне? – спросила она, когда я закончил. Теперь Триша сидела, облокотившись об изголовье кровати, и обнимала колени.
