Любовные истории

Прибыв в монастырь, Липпи понял, что ему предстоит выполнить весьма сложную задачу. Строение оказалось настолько темным, что было непонятно, как здесь можно различить краски. Филиппо даже не мог понять, кому понадобится его живопись, если в монастыре он не увидел ни одной нормальной женщины. Сколько он ни ходил по коридорам, видел только древних старух. Однако заказ требовалось выполнить. Но как? «Быть может, в их трапезной хоть немного посветлее?» – подумал Липпи.

Трапезная располагалась в сводчатом зале, но и в нее также свет проникал только через три небольших окошка. Здесь рисовать было тоже довольно проблематично. Липпи почувствовал досаду. Как можно находиться в этих затхлых стенах, когда на улице бушует весна, а холмы устланы молодыми виноградными лозами. Как не поймут эти монахи, что для вдохновения ему необходимы вино, солнце и женщины? Солнца здесь мало, вина совсем нет, а вместо женщин только старухи.

И тут Филиппо осенило. Его новая фреска непременно превратится в постоянное искушение для монахов, и он знает, как это сделать! В трапезной он изобразит пир Ирода. Когда монахи будут сидеть за своей скудной трапезой, их взоры станут дразнить роскошные кушанья библейского царя. Другая же стена превратится в искушение для старух-монахинь. Он нарисует там Саломею, тонкую, гибкую и ослепительно прекрасную. А на алтарной картине будет изображена юная Богоматерь, вся окутанная солнечным теплом, светом и нежностью. Вот только плохо ему придется без натурщицы. Как она оказалась бы кстати – молодая, тоненькая, золотоволосая… Но, увы… В этом монастыре вместо нежных созданий проживают только уродливые старухи.

Размышляя о своей новой работе, Липпи даже не подумал, что за ним могут подглядывать. А именно это и произошло. Уже довольно долгое время сквозь щелку в проеме дверей на него смотрела молоденькая девушка. Ее звали Лукреция Бути. Она всегда отличалась послушанием и покорностью. Отцом Лукреции был купец. К несчастью, он разорился и отправил дочь в монастырь. Лукреция опечалилась, однако перечить родительской воле не стала. Девушка надеялась, что со временем коммерческие дела родителя поправятся, и он сможет забрать ее отсюда домой. Но шло время, а дела синьора Бути так и не налаживались. Когда Лукреции исполнилось 17 лет, отец заявил, что дочь должна стать послушницей и с этим смириться. И снова Лукреция не сказала ни слова. Как же можно ослушаться старших! Вот и матушка-настоятельница предупредила, что в монастырь прибывает помешанный или бесноватый художник, от которого нужно держаться подальше. Лукреция знала, что нужно слушаться. Но ведь она не собирается с ним встречаться: только посмотрит одним глазком. Любопытство оказалось сильнее запретов.

Неожиданно для себя Лукреция надавила на дверь сильнее, чем предполагала, и та предательски заскрипела. Девушка испугалась. А вдруг этот бесноватый кинется на нее? Но ничего подобного не произошло. Она увидела перед собой обыкновенного спокойного мужчину. Его нельзя было назвать ослепительным красавцем, но и некрасивым он не был. Его очень красили мягкая добрая улыбка и спокойные ясные глаза.

Филиппо обернулся и увидел ее, модель, о которой мечтал. Юная и прекрасная, нежная и тонкая, она стояла перед ним, смущенно опустив глаза, а платок сползал с ее головы, отчего золотистые волосы рассыпались по плечам. Липпи показалось, что на мгновение сумрачная трапезная озарилась солнечным светом.

А Лукреция в ту же секунду бросилась бежать. Она остановилась, только захлопнув дверь своей кельи. Ей стало душно, и она чувствовала, как ее щеки пылают. Кругом было тихо, и только с улицы доносился бесконечный щебет веселых птиц и задорные голоса играющих детей. У Лукреции слезы навернулись на глаза. Она подумала о том, что у нее наверняка не будет детей, и сознание этого наполняло невыносимой горечью. В этот день на общей молитве девушка чувствовала себя как во сне. В первый раз она забыла, какими словами положено молиться…

А Филиппо в это время впервые подумал о том, что ему уже 50 лет, и это значит, что жизнь прошла окончательно и бесповоротно. Ему уже поздно влюбляться. Отныне он будет только писать портреты этих нестерпимо юных и прекрасных, недоступных для него девушек. И это все, на что он может рассчитывать…

Ну что ж, видно, так тому и быть, и Фра Филиппо Липпи направился к матушке-настоятельнице просить разрешения написать Лукрецию для алтарного образа Мадонны. Матушка долго колебалась, но потом все же заставила художника дать клятву, что он ничем не оскорбит послушницу. Филиппо поспешил заверить ее, что у него даже подобных мыслей нет в голове. Он и пальцем не тронет девушку. Мастер и в самом деле был далек от чувственности. В присутствии Лукреции он становился на удивление робким, даже лишний раз вздохнуть боялся!

Наконец алтарный образ был окончен. И вновь Филиппо обратился к настоятельнице. Теперь ему требовалось написать Лукрецию в виде танцующей Саломеи. Саломею он писал не в первый раз: папа уже заказывал ему однажды этот сюжет. Филиппо помнил, как в тот раз моделью для него служила первая красавица Флоренции. Но теперь, когда Филиппо видел перед собой Лукрецию, исполненную невинной грации, он ловил себя на мысли, что перед этой скромницей самая ослепительная женщина Флоренции просто дурнушка.

Безумная мысль завладела душой Филиппо: он решил, что освободит Лукрецию от этого убогого монашеского одеяния, ведь она достойна большего. Она должна носить только самые роскошные одежды. Еще в то время, когда Филиппо писал ее в виде Мадонны с младенцем на руках, он все время представлял, что это его ребенок.

Пока Лукреция позировала, Филиппо много говорил, как никогда в жизни. Он рассказывал ей о прекрасных городах и звенящих фонтанах, о платьях флорентийских красавиц, о том, как чудесно пахнут цветы и как шумят тенистые леса. Он рассказывал ей о мире, который он так любил и в котором так много солнечного света, радости и тепла. Лукреция, потрясенная, следила за его работой и вдруг промолвила, что ей тоже больше всего на свете хотелось бы увидеть этот мир. В тот же день они решились вместе покинуть монастырь, сбежать из него тайком. Это произошло во время празднования Выноса Пояса Пречистой Девы Марии. На торжество в Прато обычно съезжались со всей страны, и процессия паломников с бесценной реликвией медленно двигалась по узким улицам города. В такой толпе было легко затеряться, поэтому влюбленные без труда ускользнули от настоятельницы.

Ф. Липпи. Мадонна с младенцем и ангелами

Через несколько дней беглецов настиг отец Лукреции. Он ругался и проклинал дочь за то, что та опозорила семью, решившись на связь с нечестивым грешником, известным своим распутством. Он кричал, что не даст дочери ни гроша. И тут обычно тихая и покорная Лукреция не послушалась отца. Ей было все равно, в богатстве или бедности жить со своим избранником; ей было безразлично, что он монах и, видимо, никогда не сможет на ней жениться. Она пренебрегла родительским проклятием.

Однако Филиппо больше всего на свете хотел официального брака с Лукрецией, и он принялся действовать. Первым делом художник написал письмо в родной монастырь, а потом отправил своему покровителю Козимо Медичи подарок – картину с изображением Мадонны. Эта Мадонна с лицом Лукреции благословляла весь мир. Растроганный Медичи обратился с ходатайством к Папе Пию II, и тот освободил Липпи от монашеского обета. Прошло 5 лет, прежде чем Филиппо смог наконец обвенчаться с украденной им Лукрецией.

К этому времени у них уже родился сын, которого Лукреция назвала в честь отца – Филиппино, то есть «маленький Филиппо». И счастливый Липпи бесконечно рисовал свою возлюбленную так, как он всегда мечтал – с младенцем на руках. Еще через несколько лет у супругов родилась дочь Александра.

В 64 года Филиппо Липпи неожиданно скончался. Он находился в это время в Сполето, где вместе с другом фра Диаманте выполнял очередной заказ. Однажды друзья решили после работы зайти в трактир и пропустить по стаканчику, но задержались там на неделю. Веселились семь дней, а на восьмой Липпи умер. В городе были уверены, что его отравил отец очередной обесчещенной им девушки.

Диаманте вернулся во Флоренцию один. Он даже не подумал отдать Лукреции половину денег за выполненный ее мужем заказ. Диаманте показалось соблазнительнее купить себе имение. Медичи пожелал перевезти прах Липпи во Флоренцию, но местные жители не согласились отдать его. До сих пор прах Липпи находится в местном соборе. Сторожа говорят, что по ночам в соборе кто-то тяжело вздыхает и стонет. Они уверены, что дух беспокойного Филиппо не может найти успокоение, тоскуя даже после смерти по своей обожаемой Лукреции и по родной Флоренции.

Виктор Гюго

В одном из своих писем к любимой знаменитый французский писатель Виктор Гюго утверждал: «Важнее всего на свете, важнее дочери, важнее Бога – твоя любовь». Кому же были адресованы эти невероятные и почти кощунственные слова?

Виктор Гюго

В это время Гюго уже исполнилось 42 года, и он был знаменит во Франции, да и во всем мире. Его роман «Собор Парижской Богоматери» расходился невиданными тиражами, а пьесы «Эрнани», «Рюи Блаз» и «Король забавляется» не сходили с театральных подмостков. В то же время писатель считал, что его личная жизнь далеко не так благополучна, как литературное поприще.

Он женился еще в юности на Адель Гюго; у супругов родилось пятеро детей, среди которых самой любимой была дочь Леопольдина. Но Гюго мечтал и всеми помыслами стремился только к своей возлюбленной и музе Жюльетт Друэ.

Именно любовь к ней была для него важнее Бога и любимой Леопольдины.

Гюго познакомился с Жюльетт Друэ в 1833 году, когда шла репетиция новой пьесы писателя «Лукреция Борджиа». В этой работе Жюльетт досталась совсем небольшая роль принцессы Негрони.

В это время ей было 26 лет, и она отличалась жгучей красотой. Мужчин привлекал также ее страстный темперамент и независимость в суждениях.

Любимым выражением молодой актрисы было следующее: «Женщина, у которой всего один любовник, – ангел, у которой два любовника – чудовище. Женщина, у которой три любовника – настоящая женщина». Уже по этому высказыванию можно составить некоторое представление о ее жизненном пути. В юности она стала довольно известной парижской куртизанкой и жила за счет богатых любовников.

Жюльетт водили по ресторанам и в театры, для нее устраивали великолепные танцевальные вечера. Немногие женщины умели одеваться так изысканно и с таким несравненным вкусом, как она. Жюльетт тратила деньги и делала долги. Несмотря на низкое происхождение, она обладала юмором, элегантностью и аристократизмом. Ее любили многие, и она пользовалась этим. Всегда находился кто-либо, готовый с радостью оплатить долги очаровательной Жюльетт.

Эта женщина, рано ставшая очень мудрой и опытной, при желании мгновенно могла превратиться в милого и наивного ребенка, и это очень нравилось ее поклонникам. Кстати, среди них был и известный парижский скульптор Прадье, с которым она прожила довольно долго и от которого имела ребенка. Прадье всегда подписывал послания к Жюльетт: «Твой друг, твой любовник, твой отец». Конечно, он был для нее прежде всего любовником, поскольку безумно любил ее тело, но стоило ей улыбнуться, как девушка превращалась в маленькую девочку, так нуждающуюся в ласке и почти родительской опеке. Именно улыбка придавала лицу Жюльетт выражение наивности и чистоты. Причем эта улыбка не была наигранным кокетством или специальной уловкой. Она была искренней, как воспоминание и сожаление о несчастном детстве.

Родителей Жюльетт потеряла очень рано и почти их не помнила. Сначала она жила у дяди, а потом он отдал ее в католический пансионат. Там девочка получила неплохое образование. У нее была возможность много читать, и она извлекла из этого немалую пользу для себя, рассматривая литературные произведения как учебник в отношениях с мужчинами.

Когда обучение в пансионате осталось позади, Жюльетт приняла решение стать актрисой. В XIX столетии данная профессия была скорее вполне определенным образом жизни. Правда, подобный образ жизни подходил женщине до тех пор, пока она молода и хороша собой, однако всю жизнь такое положение вещей сохраняться не могло, и умная Жюльетт отдавала себе в этом отчет. Вероятно, из-за таких мыслей в улыбке прекрасной женщины всегда сквозила легкая грусть, и именно это сразило сердце знаменитого писателя Гюго.