Анима: Золотой стриж. Серебряный ястреб. Медная чайка

Вечером ему было так сладостно плохо, так бесконечно и немыслимо ужасно, что мир вокруг приятно поблек. Нил даже не мог вспомнить, как заснул. Просто лежал, пока мысли о том, что он наделал, не вырубили его, словно удар в челюсть. И вот теперь…

На подгибающихся ногах он дошел до ближайшего дерева с белоснежным стволом и тронул сухой, как бумага, лист, просто чтобы проверить: вдруг ему кажется, вдруг это все – обман зрения и на самом деле все в порядке? От его прикосновения лист отвалился и упал на пожухлую траву. Нил отшатнулся.

Он бы не отказался, чтобы вот сейчас его поразила молния, только бы всего этого не видеть. Нил на всякий случай даже на небо взглянул, но избавление не пришло – наоборот, стало только хуже. Предрассветное небо было таким безжизненным и ровным, что вдруг до одури напомнило небо над Селением. Что, если Ястребы сделали здесь так же? Что, если солнце вообще никогда не выйдет? Нил вцепился в волосы и тяжело прислонился к дереву. Он не узнал бы этот лес, если бы не был уверен, что за ночь не сдвинулся ни на метр.

Нил не шевелился еще очень долго и чуть не упал от облегчения, когда солнце все-таки взошло. За облаками не разглядеть, но оно определенно было на месте – просвечивало сквозь серость, как тусклая монета. Птицы все еще не пели. В Селении Нил годами их не слышал, но за вчерашний день так привык к этому гомону, что теперь молчание казалось невыносимым.

Тишина. Ужасная, ужасная тишина.

И никаких молний. Никакого наказания, от которого хоть на секунду, но стало бы легче.

С места он все-таки сошел как раз ради этого: пора было идти на поиски наказания. Это желание проснулось раньше, чем голод, жажда или усталость. Нужно было срочно найти кого-то или что-то, способное понять, что он натворил. И сдаться. И позволить сделать с собой все что угодно. Нил побрел через лес, кое-как припомнив, с какой стороны пришел вчера. Никакой золотой дорожки в траве, конечно, больше не было. Ха-ха, какая еще дорожка. Магии-то больше нет. Вообще нет. Умерла.

Нил доплелся до яблоневого сада и замер. Яблони увяли, ветки обвисли, плоды потускнели и сморщились. Отблеск металла на их вялых боках был мутным, едва заметным.

Дом не изменился: проломленная крыша, покосившаяся дверь. Лопата по-прежнему валялась у крыльца, кружка, из которой Нил напоил Кадета, стояла на ступеньке. Нил так надеялся, что его встретят тут, он даже нашел в себе силы на тихий, слабый крик «Эй!», но сразу почувствовал: никого нет.

А потом он поднялся на крыльцо и выяснил: про него все же не забыли.

Кувшин все так же стоял на столе, а рядом с ним лежало яблоко, и выглядело оно куда живее своих собратьев из сада. Кожица была золотистой, и в золото вплетались черные прожилки – они слабо, едва заметно пульсировали, будто у яблока есть кровеносные сосуды, только в них течет не кровь, а что-то совсем другое. Плод выглядел настолько ядовитым, насколько это вообще возможно. «Либо придают сил, либо убивают», – сказал Кадет, и это яблоко явно было для задачи номер два. На одеревеневших ногах Нил дошел до стола и заглянул в кувшин. Так и думал: в остатках воды едва заметно отражались звезды, поразительно неуместные на этом темном крыльце.

Ну вот. Вопрос решен. Нил понюхал яблоко: запах обычный, но с какой-то слабой, гниловатой и совсем не фруктовой нотой. Девушка, хранившая это место, оставила ему подарок. Куснешь – и до свидания. Ну, можно еще запить. Для верности.

Он не собирался тянуть, но тянул. Осмотрел яблоко со всех сторон. Поболтал воду в кувшине. Вынес их на ступеньки крыльца, чтобы лучше было видно. Сел. Встал. Внезапно подумал о странном. О том, что, окажись он снова во вчерашнем вечере, сделал бы то же самое. Девушка, хранившая место силы, не должна была травить гостя. И Нил спас бы его снова, потому что смерть невыносима.

Нил опять сел на крыльцо, едва не выронив яблоко, – так закружилась голова. Он, наверное, сумасшедший, но Кадета ненавидеть не получалось вообще. Ястреб поставил цель выше остального, ох, какая новость.

А вот ненавидеть себя получалось отлично, и яблоко должно было решить эту проблему. Нил еще разок обвел взглядом пожухший его стараниями сад и поднес яблоко ко рту.

И не смог откусить. Яблоко пахло яблоком и гнилью, в саду еле слышно шуршали ветки, небо медленно наливалось тусклым, разбавленным светом, скрипела наполовину сорванная дверь, ступенька чуть просела под ногами. Восхитительные признаки того, что он жив, были такими яркими, такими мучительно настоящими. Яблоко в руке – тяжелое и холодное, усталость во всем теле – яркая и мучительная. Засохшая кровь на рубашке царапает спину. Оттого, что спал на земле, ломит плечи. Хочется есть. Очень хочется есть. Воздух пахнет осенью и землей. На душе паршиво, но даже это сейчас кажется родным и нормальным. Нил медленно выдохнул. Постоял, взвешивая в руке яблоко.

Потом размахнулся и швырнул его вдаль. Мощного броска не вышло, онемевшие мышцы вспыхнули болью, и яблоко упало на траву шагах в десяти от него. От прикосновения к земле оно тут же, мгновенно и страшно, начало гнить: почернело, заросло пушистой плесенью и растеклось. На земле еще какое-то время шевелилось пятно, потом впиталось – и все стихло. Нил сжал губы.

– Я бы и так не передумал, – хрипло сказал он, с трудом узнавая свой голос. – Но спасибо.

Он перевернул кувшин. Трава на том месте, где вода коснулась земли, завяла окончательно. Нила передернуло. День внезапно показался ему почти неплохим. Да, все ужасно, но с ним бывало и такое. Например, когда его забрали из дома. Или когда перевели из детского Селения в игровое. Или жахнули по шее Тисками Боли. Или когда он понял, что через Изгородь не перебраться, сколько ни надейся. Если вдуматься, список неудач был внушительным и почти вызывал уважение.

Нил опустился на крыльцо. Глаза были сухие, сердце билось еле-еле, будто дремало, и все-таки чувство жизни вернулось – побитое, хромающее на обе ноги, как дряхлый, но еще не переставший дышать старик.

От голода желудок ныл и дергался, как будто превратился в жесткое, живое и скребущееся насекомое. Чувство было настолько отвратительным, что это заставило Нила встать и пойти в дом. Тот был мало похож на место, где можно поживиться роскошными яствами, но вдруг хоть что-нибудь найдется?

Дверь, кривая и сильно покосившаяся, держалась кое-как. Нил сначала собирался проскользнуть внутрь через широкую щель, как сделал вчера Кадет, но ужасно хотелось по чему-нибудь врезать так, чтобы оно развалилось. Поэтому Нил начал, пыхтя, трясти ручку двери и дергать ее на себя. Результат превзошел ожидания: дверь, слетев с оставшихся петель, грохнулась на крыльцо. Оно затрещало так, что пару секунд Нил был уверен: дом сейчас сложится внутрь. Потом дрожь под ногами стихла. Постройка выдержала.

Внутри царила разруха, как будто дом бросили много лет назад. А, да, конечно: местные ведь покинули дома, когда появился купол, и поселились все вместе. При мысли о Маге, его сородичах и о том, что с ними теперь, в груди все мгновенно слиплось в холодный ком, и Нил тряхнул головой, заталкивая воспоминания подальше. Лучше не думать, толку – никакого.

Он осторожно прошелся по комнатам, перед каждым шагом пробуя ногой то место, куда собирался наступить, – пол выглядел так, будто провалится в любой момент. Четверть часа назад он собирался съесть отравленное яблоко, а сейчас ногу боится сломать. Жизнь побеждать умеет.

Еды не нашлось, пахло затхлой сыростью, сгнили даже половики и одеяла. Страшного ничего, правда, не обнаружилось, обычный дом. Если вчера в присутствии волшебной девушки тут и было что-то, способное напугать Кадета, оно наверняка уже исчезло.

Нил вышел на улицу, сорвал с дерева яблоко и посмотрел на него так пристально, будто яблоко могло посмотреть в ответ.

– Умирать не хочу. Не трави, – твердо сказал Нил и откусил.

Яблоко было ватное, безвкусное, словно усохло за ночь. Отливающая металлом кожура прокусывалась легко, только чуть горчила. Странного запаха не было, темных прожилок тоже, и приходилось признать, что с голодухи яблоко просто изумительное. Нил съел еще два и сел на крыльцо. Судя по скорости, с которой вчера сморило Кадета, ждать пришлось бы недолго, но он все сидел, ежась от холодного ветра, а расплата не наступала. Сил, правда, тоже не прибавилось – видимо, яблоки стали просто яблоками. Нил обхватил колени. Он привык, что его все время что-то ведет, – чутье, упрямство, мечты о магии, сама магия, земля, – и теперь не представлял, что делать.

И, словно в ответ на его мысли, над головой раздалось хлопанье крыльев.

Нил вскинул голову. Над лесом пролетели Ястребы – много, не меньше двадцати. Они ворчливо клекотали что-то друг другу, держа ровный строй даже в полете. Нил оцепенел, но Ястребы пролетели мимо – то ли не заметили, то ли не придали значения.

Он никогда еще не видел больше шести одновременно и сейчас почувствовал беспомощную липкую тоску. В Селении даже шестерка птиц вызывала ужас огромной толпы здоровых парней, и Нил не сомневался, что для поддержания порядка в Селении хватило бы и одного Ястреба. А вот теперь, когда они уже здесь, выгнать их не получится точно. Это невозможно, это как… Как луну с неба снять.

Нил растянулся на крыльце, положил ладони на шершавый деревянный пол и стал ждать, когда что-нибудь случится.

За день он увидел Ястребов еще несколько раз – они пролетали в разных направлениях, по одному и стаями – похоже, изучали новую территорию. Их было гораздо больше двадцати, этих рыжевато-коричневых птиц с широко раскинутыми крыльями. Перья на концах крыльев трепетали, словно дрожащие растопыренные пальцы.

Время вело себя странно, день тянулся и тянулся, а Нил лежал и лежал. Пить хотелось ужасно, но воды нигде не было, а искать ее в лесу, как Кадет, он не умел. Губы пересохли и лопнули, трещинки горячо и противно тянуло. Еще немного так полежать – и он иссохнет, как яблоки в саду.

Нил с кряхтением сел. Чего-то хотеть – уже неплохо. Он видел, как иссыхали игроки, теряя аниму. Не плакали, не жаловались, просто ложились и больше не хотели есть, спать, драться и – самая заветная мечта – выигрывать игру. Вот тут уж точно пиши пропало.

Мысли о свежей, чистой, вкусной воде заставили вспомнить, в какой стороне озеро, и кое-как поковылять в лес. Приближался вечер, серое неровное небо будто дышало, где-то тучи были гуще, где-то реже, и солнце, клонясь к горизонту, серебряным пятном просвечивало сквозь них.

Идти пришлось почти час, и дошел он только на силе желания припасть к воде. Вдоль береговой линии тянулись прогалины, коряги, пни – и никакого песка. На озеро смотреть было стыдно, но Нил все равно смотрел – невозможно было не любоваться на эту серую шелковую рябь.

Он улегся животом на берег и долго пил, потом залез в воду целиком. Вдали проступал другой берег, который раньше не давали рассмотреть солнечные блики на воде. На том дальнем и темном берегу смутно вырисовывались деревья и мелкие огоньки: дома на чьей-то чужой, давно захваченной земле.

Тут было так красиво, так мучительно прекрасно – озеро, и небо, и каждое поблекшее дерево, и причудливо изогнутые коряги на берегу, – что Нилу вдруг стало чуть легче. Магии больше нет, но ведь люди живут и так.

Всю жизнь он мечтал о магии, и получил ее, и потерял самым идиотским, бездарным и тупым образом, какой только можно придумать. Но он жив, а когда у тебя нет ничего, кроме жизни, глупо разбрасываться последним.

– Тихо, – пробормотал он с заложенным носом, глядя на свое размытое отражение. Руки лениво двигались, разбивая контуры лица. – Я о тебе позабочусь. Все в порядке.

В порядке не было ничего, но это вдруг подействовало. Нил вылез, оделся и пошел обратно в чужой заброшенный дом.

Вечер был холодный и темный, дом выглядел угрожающе, но огонь Нил все равно разжигать не умел. Он на ощупь пробрался в глубину дома – там было чуть потеплее, чем на улице. В самой дальней и лучше всего сохранившейся комнате обнаружился сундук с тяжелой крышкой, который Нил при первом осмотре дома принял за лавку. Внутри – аккуратно сложенные рубашки, платья, косынки, маленькие детские лапотки, чистые, ни разу не надетые, словно зачем-то оставленные на память. Нил переоделся в штаны и рубашку, натянул кусачие носки и большие потрепанные лапти, отыскавшиеся в углу сундука. Свернулся калачиком на крышке – лежать было жестко, но тепло и сухо. Когда он заснул, ему ничего не приснилось.

Следующие две недели Нил обживал дом. Выбросил на улицу самые склизкие и непонятные вещи. Приспособил кадку для воды, сходил с ней к озеру и еле-еле дотащил обратно. Долго бродил по комнатам в безуспешных поисках еды. Выкопал на огороде несколько вялых клубней репы. Набрал с деревьев яблок и разложил сушиться на полу, чтобы не сгнили под унылыми мелкими дождями, которые зарядили, как в октябре. Отыскал в лесу какие-то неизвестные ягоды, но не решился съесть – лучше будет держаться на яблоках.

Земля ветшала и бледнела на глазах, и это свело бы Нила с ума, если бы он не запретил себе раскисать. И еще – не думать о том, что он будет делать, когда закончатся яблоки.

Цели у него больше не было, ничего больше не было, но маленькие радости иногда случались. Засыпать, слушая дождь, тихо бьющий по деревянной крыше, оказалось волшебно. Ястребы, шнырявшие в небе первые дни, вскоре исчезли – новизна им приелась, они поняли, что эта земля такая же, как и все другие, и вернулись к делам.

Все произошло в серый, угрюмый вечер. Порывистый ветер рвал с деревьев листья, они с жутковатым шорохом катились по земле, и Нил спрятался в доме, только бы не слышать. Первую комнату – с проломленной крышей – он обычно проходил, глядя только под ноги, чтобы не обрушить полусгнивший пол, но сейчас на душе было так тяжко, что он решил изучить даже истлевшие остатки вещей в этой комнате.

Их было не так много – в основном полки с посудой, которая не нужна, если у тебя нет еды, и обрывками ткани, которые, видимо, раньше были полотенцами. Между двумя горшками стояла на стене плоская штука, похожая на выцветший кусок бересты с каким-то рисунком, и Нил из любопытства протянул к ней руку.

Да, точно, береста. Нил снял ее с полки, опасно балансируя на одной ноге, чтобы не ставить вторую на подозрительно прогнувшуюся доску.

Первые несколько секунд он был так удивлен, что просто стоял на одной ноге, уставившись на поблекшее изображение. Зато сразу стало ясно, что именно поразило Кадета, когда тот зашел в дом. Все это время подсказка была тут, Нил ходил мимо нее каждый день, а заметил только теперь.