Богоявленское

Это страшное, драматическое событие заставило забыть все обиды и вернуться в родные места удачливого Александра. Словно чувствуя вину за потерянные годы общения с братом, за малыша Петю, оставшегося сиротой, не жалея денег он возвращает то, что многие десятилетия принадлежало их семье, что являлось связующим звеном всего рода Сенявиных – имение Богоявленское.

За несколько недель Александр Иванович выкупает из казны утраченное имение и переводит земли на имя маленького Петра, чтобы достигнув совершеннолетия, тот безраздельно хозяйничал в нем, а вокруг усадьбы строит красную кирпичную стену, словно защищая дом и его маленького хозяина от всех невзгод. Вот только для себя ему найти здесь места так и не удалось. Уехав снова заграницу, оправиться от пережитых потрясений, назад он больше никогда не вернется.

Но гордая Ингрид, мать маленького Петра, наполовину русская, наполовину литовка, в Богоявленское не приедет. Забрав сына, она уедет из Санкт-Петербурга к своему брату, – успешному городскому чиновнику в Москву, в доме которого и будет воспитываться Петр Иванович Сенявин. Здесь он окончит классическую гимназию, сюда же вернется в составе второй бригады Первой кавалерийской дивизии, после окончания Николаевского кавалерийского училища, здесь же встретит очаровательную, белокурую, сероглазую Оленьку, главную любовь всей своей жизни.

И хоть свадьбу новобрачные сыграли тихо и скромно, впереди, их, казалось, ждало только счастье – балы и приемы для Оленьки, чин поручика и Николаевская академия Генерального штаба для Петра. Но трагедия, произошедшая на Ходынском поле, перечеркнула все планы, разрушила все мечты. И Петр Иванович вместе с супругой и дочкой Верочкой вынужден был вернуться в родовое имение, которого не знал больше двадцати лет.

А Богоявленское встретит его заколоченными окнами усадьбы, застоявшимся без работы, обанкротившимся сахарным заводом, поросшими бурьяном полями, да вечно пьяными крестьянскими мужиками. Каждый день в забытом имении потечет бесконечной скукой, похолодеет, замкнется в себе любимая Оленька, и каждую ночь станет приходить во сне застрелившийся в этой усадьбе Иван Григорьевич.

Вот в это то время и появляется рядом с Петром Ивановичем Митрофан Спиридонович Мищенко. Мощный, широкий в кости, рыжебородый Митрофан Спиридонович был расчетливым и предприимчивым человеком. Дружбу с молодым князем Сенявиным он завел практически сразу после печального события на Ходынском поле, заставившего Петра Ивановича оставить службу и поселиться с семьей в родовом имении. Хитрый и хваткий, он вытаскивает своими крепкими, сильными руками имение из разорения. И пусть он не был честным компаньоном, зато с ним всегда и все держалось в полном порядке, вновь засеялись пшеничные поля, заработал сахарный завод, зажило новой жизнью, долгие годы стоявшее забытым Богоявленское.

– Прости меня, Петр Иванович, – склонил Митрофан Спиридонович перед князем Сенявиным свою могучую голову.

– Бог простит, Митрофан Спиридонович! Прости и ты меня!

Троекратно поцеловавшись, и поздравив друг друга с праздником Прощеного Воскресенья, встретивший гостей на пороге, князь Сенявин пригласил всех в дом.

Глава 7.

Цветные витражи в виде стрельчатых арок, огромные окна для, которых стены служат лишь легким каркасом, высокий сводчатый потолок в виде звезды, по каменному полу черно-белый шахматный рисунок. В середине огромного зала стоял большой, тяжеловесный стол, накрытый просто, без излишеств. В готическом замке князя Сенявина, как и во всей православной России, готовились к Великому Посту.

Давно дружащие семьи Сенявиных и Мищенко, часто собирались вместе за большим столом в княжеском доме. Весело и шумно играя, бегали, по этому огромному дому, их дети. Самой бойкой и непоседливой была пятилетняя Злата, младшая дочь Митрофана Спиридоновича, крестница князя Петра Ивановича. Золотоволосая девочка не слушалась ни мать, ни отца и всегда делала, что хотела. Даже старшие брат и сестра, одиннадцатилетние близнецы Арсений и Глафира, за ней не поспевали, предпочитая играть с Андреем и его сестрой, семилетней Ксюшей – детьми Сенявиных. И только старшая дочь Петра Ивановича и Ольги Андреевны Вера, никогда не принимала участия в этих играх. Ровесница Арсения и Глафиры, она казалась намного старше их. Точная копия своего отца, холодная и равнодушная, кажется ко всему, она могла позволить себе одарить присутствующих гостей, только тяжелым, строгим взглядом своих темно-карих глаз. Таким же взглядом, каким смотрел ее отец.

А за столом велись оживленные светские беседы. Миниатюрная, сероглазая Ольга Андреевна Сенявина, родившаяся в Москве и воспитанная англичанкой-гувернанткой, даже вдали от столичной жизни больше всего на свете продолжала интересоваться модой и светскими сплетнями. С самого детства Ольга Андреевна росла залюбленным, избалованным ребенком, ни в чем не знавшим отказа. Юность ее прошла в лучших московских салонах, а на балы в ее дом съезжались самые видные московские женихи. Очаровательную Ольгу Андреевну окружали толпы поклонников, ей посвящали стихи, с нее писали портреты. Но в мужья Ольга Андреевна, выбрала юного корнета Петра Сенявина, статного красавца из обедневших дворян. Но не любовь двигала этой весенней пташкой, а перспектива породниться с древним княжеским родом. За двести лет существования династия Сенявиных породнилась с Языковыми, Ржевскими, Потемкиными, Чебышевыми, Нелидовыми, Воронцовыми и Нарышкиными. Голова шла кругом у Ольги Андреевны от такой музыки имен, от желания быть княгиней, от такой близкой возможности покорить высший свет Санкт-Петербурга. Но трагедия, произошедшая с Петром Ивановичем на Ходынском поле, разрушила все ее мечты. Ольга Андреевна плакала, оставляя Москву, плакал и московский свет, провожая в деревню свою прелестную Оленьку.

Поначалу жизнь в Богоявленском казалась Ольге Андреевне ссылкой, карой за грехи прошлой жизни. Но постепенно она научилась жить вопреки своему положению. Стараясь соответствовать французским модным канонам, она избегала солнечных лучей даже зимой, пудрилась светлой рисовой пудрой, стремясь к эффекту болезненно-бледного вида, платья носила напоминающие по форме цветок, подчеркивающие узкую талию, грудь, бедра, создающие элегантный, невесомый силуэт. Вслед за Верой, подарила мужу сына Андрея и дочку Ксюшу, сумев при этом сохранить тонкий стан и легкую походку. Увидев эту женщину, даже мельком, не у кого не возникало сомнений относительно ее статуса, княгиня Сенявина, была княгиней во всем.

– Безусловно, петербургские модные дома – главные в России, – щебетала Ольга Андреевна. – Москва таким количеством домов похвастаться не может. Самые знаменитые, разумеется, Дом Бризак, Дом Гиндус и Дом Ольги Бульденковой, но, увы, их отличает элитарность. Дом Бризак к примеру является поставщиком Двора и высочайшим повелением императрицы обслуживает не принадлежащих ко двору лишь двух клиенток – Анну Павлову и Анастасию Вяльцеву.

Простая, добротная женщина Василиса Ивановна Мищенко, имела самое простое происхождение, и происхождение это выдавало ее во всем. Сказочные рассказы своей собеседницы она слушала с едва скрываемой завистью к блестящей княгине. Но Ольга Андреевна упиваясь своим превосходством, продолжала разговор:

– Третьего дня, были с Петей, с визитом у Соловьева, так его супруга хвасталась Елецкими льняными кружевами. Я же предпочитаю брюссельские, о чем и поведала. На что Соловьева принялась мне объяснять, что наши кружева намного лучше. Она никак не возьмет в толк, зачем заказывать кружева в Брюсселе, когда Елец совсем близко. Но помилуйте, это нелепо ровно так же, как если заказывать самовар в Париже, – рассмеялась Ольга Андреевна.

На другом же конце стола разговор шел куда менее беззаботный и совсем безрадостный. Последний год все мысли, и разговоры мужчин занимало только одно – Русско-Японская война.

– Вот, Митрофан Спиридонович, сегодняшний выпуск, – Петр Иванович протянул Митрофану Спиридоновичу газету. – Первая полоса – японцы заставили отступать русскую армию.

– Да, что там, Петр Иваныч, какая могет быть война в такой дали от центров. А еще это восстание, мать его.., – махнул широкой ладонью Митрофан Спиридонович. – Сам же сказывал, что в столице делается.

– Да-да, а как все начиналось. В начале войны никто не оставался равнодушным. В общественности преобладало настроение, что на Россию напали и необходимо дать отпор. Я был тогда в Петербурге, Митрофан Спиридонович. И в столице самостоятельно возникали невиданные патриотические манифестации, да, что там столица, газеты писали, что нечто подобное проходило по всей империи. Даже учащаяся молодежь со своими революционными настроениями приходила к Зимнему с пением «Боже, Царя храни!» И, что возле Зимнего произошло теперь, всего год спустя? Вспомнить страшно.

Петр Иванович погрузился в неприятные воспоминания кровавого воскресенья, сменившиеся мыслями о войне и любимом друге Михаэле Нейгоне. Где он сейчас? Что с ним? Петра Ивановича больно ранила собственная беспомощность, невозможность находиться там, на поле боя. Он ненавидел свое теперешнее положение инвалида-затворника, изменить которое, он был не в силах.

Но все эти мысли оказались недолгими. Возле входной двери зазвонил колокольчик. Помощница по дому Маша открыла дверь и с завывающей вьюгой, отряхиваясь от снега, в дом вошел почтальон.

– Петру Ивановичу, из Москвы, – сказал он, протянув конверт.

Развернув письмо, Петр Иванович тут же узнал подчерк своего дядьки Василия Саввича Краснова. Извинившись перед Митрофаном Спиридоновичем, он направился в свой кабинет, но уже на ступенях лестницы, замер, как вкопанный.

«Здравствуй, Петенька! Здравствуй, мой родной!

С самого утра сегодня за окном дождь. Будто небо оплакивает со мной гибель любимого зятя. Месяца не прошло, как не стало с нами Саши, а непутевая дочь моя уже умчалась с очередным прохвостом. Ну, да Бог ей судья! Спасибо уже за то, что оставила мне внука. Все бы, ничего, воспитал бы не хуже других, да только чувствую, как силы меня оставляют. Совсем уж я старик стал, голова, слава Богу, не жалуюсь, а вот ноги подводят, да сердце шалит. Умирать не страшно, душа у меня не загажена, но Егорка один остается. Чувствую потрепанным своим сердцем, что Настя моя уже не вернется. Вот и пишу тебе с просьбой, не оставляй Егора! Возьми в свой дом, воспитай, как когда-то я тебя воспитывал. Такова будет к тебе моя последняя просьба. Храни тебя Господь!

Письмо это пишу вместе с завещанием. Распорядился доставить его сразу по моей кончине».

Дочитав письмо, Петр Иванович опустил голову и закрыл глаза рукой. Все домочадцы прекратили разговоры и обернули к нему свой взгляд, даже дети остановили игру. Но никто не решался спросить Петра Ивановича о письме, пока тот сам не обратился к супруге:

– Оля, распорядись собрать мои вещи, я еду в Москву, – и немного помолчав, добавил. – Да, и пусть подготовят еще одну детскую.

– Надолго? – робко спросила Ольга Андреевна.

Вонзив в жену свой строгий взгляд, Петр Иванович ответил не терпящим возражения тоном:

– Навсегда!

Глава 8.

Утреннее солнце ярким светом озарило улицы Воронежа. Распустившиеся кисти сирени наполнили своим ароматом каждую улочку и каждый бульвар. После долгой, холодной зимы, во всей империи восторжествовала весна. Яркая, пестрая, цветущая она наполняла сердца и души людей теплом, светом и самой чистой любовью к окружающему миру.

Под этим теплым, весенним солнцем и проснулся Воронеж. Выехали на проспекты экипажи, забегали от торговых лавок к хозяйским домам кухарки, вышли на улицы торговцы газетами, разнося свежую прессу, освещающую последние новости.

– Цусимское сражение! Полный разгром второй эскадры Тихоокеанского флота! – громко кричали они.

– Вот те новость,– разочарованно произнес Тишка Попов, кучер Митрофана Спиридоновича Мищенко.

– Да, кум, видать просрем войну эту. А ведь сколь убытков за энтот год из-за нее понесли, сказать жутко, – ответил маленький чернявый Архип Гуляев.

– А, видать поиздержался Митрофан Спиридоныч, раз к хозяину моему пожаловал, – продолжил он. – Сколько лет сюды глаз не казывал и вдруг на тебе. А, что Тишка, так глядишь и пойдет по миру Митрофан, а то и Сенявина за собой потянет?

– Ты, кум, кубыть Митрофана Спиридоныча не знаешь, война кончится, он еще более прежнего наживет, – ответил Тишка.

– Наживет, сукин сын, – вскипел Архип. – Нашим горбом он наживет! Сам из мужиков вышел, а труд мужицкий не в грош не ставит. Вот ты сколь годков пашешь на упыря энтого с утра до ночи, и ничего не нажил, а ему все мало, еще девку свою малую на тебя повесил, а ведь ты только свого дитя схоронил.

– Будет тебе, кум. Куды деваться, коль Златка его такая взгальная, да я и сам к ней уж дюже привязался. Бывает, работаю на базу, а она сядет рядом, да так и глядит на работу мою, глаз не отводя. Василиса глянет, да только руками разведет.

– Дурак, ты Тишка! – ответил Архип. – Поболе меня бы слухал, уж я теперь знаю, как с ними со всеми надо.

Разговор двух кумов у центральной городской булочной мог бы продолжаться еще долго, но появление Митрофана Спиридоновича заставило их замолчать.

– Тишка! – крикнул Мищенко своим зычным басом. – Будя лясы точить, поехали отсель!

– А ты тут чего трешься? – грозно сказал он Архипу. – Все подстрекаешь? Ступал бы лучше работать! Розг на вас, бездельников не напасешься! Ну, дай срок, я с вами ешо управлюсь!

Экипаж Митрофана Спиридоновича резко помчался вперед, оставляя за собой клубы пыли. А Архип, презрительно посмотрев в след уходящему экипажу, только плюнул ему в след да язвительно прошипел:

– Рыжий пес!

Путь от Воронежа до Богоявленского, по тряской ухабистой дороге составлял долгих четыре часа. Почти все это время Митрофан Спиридонович, погруженный в свои мысли, молчал. Домой он возвращался черней ночи.