Мой адрес Советский Союз

Однажды вечером я лежала в кровати, и мне казалось, что всё куда-то плывёт.

– Люд, чё-то у меня потолок плывёт.

– Ну-ка. У-у-у… Да у тебя температура страшная…

Больше я ничего не помню. Очнулась я дома, долго соображала, пока поняла, что лежу на полатях. Слабость была жуткая.

– Ма-ам!

– Ой, Катенька! Очнулась, слава Богу! – мама быстро забиралась на полати.

– Как я здесь оказалась?

– Дак привезли тебя из Гришанков на лошади, на санях. Без памяти два дня лежала, говорила чего-то непонятное. Медичка наша приходила, сказала, скарлатина у тебя. Таблеток вот дала. А как тебе их давать-то, если ты без памяти лежишь? Вставай-ка, Катенька, потихоньку, иди поешь маленько.

– Не хочу.

– Ну хоть таблетку выпей тогда.

– Таблетку давай.

Я пролежала ещё два или три дня. Перешла на кровать. Слабость не проходила, но температуры не было, и родители решили, что пора в школу. Папа взял в колхозе лошадь, запряжённую в сани-розвальни, в которых толстым слоем лежала солома. Я оделась, папа укутал меня поверх пальто огромным мохнатым тулупом, взял на руки и посадил в сани. Мама вынесла сумку с вещами, и мы поехали. Был солнечный зимний морозный день. Девственно чистый снег блестел на солнце так ярко, что мне до боли слепило глаза.

– Кать! Гляди-ка, заяц бежит!

– Где?

– Да вон, справа, около кустиков, видишь?

– Ага, вижу.

– Не боится, надо же.

На следующий день я потихоньку пошла в школу. Здоровье моё поправилось, зима продолжалась. Совсем недавно в деревнях провели местное радио, по которому сообщались важные местные новости. Например, если мороз превышал сорок два градуса, ранним утром сообщали, что в связи с морозной погодой занятия в школах отменяются.

– Ура!!! Уроков не будет! Пошли домой!

– Ура!!!

– Пошли!

Мы собирались и все вместе, чтобы следить, не обморозился ли кто, шагали в поле – домой! Хохотали и толкались, шли быстро. Мёрзнуть было некогда. Дома было тепло и пахло мамиными шаньгами.

– Ох! Ох! Ох! С ума сошли! С ума сошли! В такой мороз!

– Дак все пошли, мы чё там одни останемся, што ли?

– Господи! Господи! Ну-ка быстро раздевайтесь – и на печь!

– Мам, да мы не замёрзли вовсе!

– Не замёрзли они, конечно! Залазьте на печь, я вам сейчас сала гусиного принесу.

У мамы в запасе всегда было топлёное гусиное сало. Она применяла его как при ожогах, так и при обморожениях. И надо сказать, довольно эффективно получалось. Однажды старшая сестра Зоя рассказывала, как у неё загорелись волосы, уложенные на затылке в тугой узел. А волосами сестрицу Бог не обидел. Она тогда работала на свиноферме, ей было лет четырнадцать-пятнадцать. Они с подругой дежурили в ночную. Сторож, Вася Загребало, топил печь. Печь была колхозная, следили за ней плохо, и были в ней большие щели. Зоя легла вздремнуть около печки, и волосы на затылке у неё вспыхнули, как порох. Четырнадцатилетняя девчонка среди ночи в слезах от страха и боли пришла домой. Мама с причитаниями облила ей жжёный затылок гусиным салом, а потом регулярно обновляла смазку. Через неделю от раны не осталось и следа.

И вот теперь мама залезла к нам на печь и обмазала нам салом мордашки и руки.

Мы отогрелись, поели домашней пищи. А на следующее утро в пять подъём! В шесть выход на улицу в чёрную звёздную морозную ночь. И отчаянно засыпающий организм. И мамины вздохи за спиной…

Мороз ночью злее, чем днём, при солнце. Дыхание перехватывает сразу, особенно после сна. Нос и рот закрываем шалью. Дыхание от этого поднимается вверх. Через минуту ресницы покрываются инеем, начинают слипаться. А вся шаль на лице и вокруг лица покрывается куржаком. Тишина, даже собаки не лают в такой мороз. И только мы добровольно скрипим валенками по ночному зимнему полю под яркими звёздами.

В этот год Николай женился. Это было как гром среди ясного неба. Мама лелеяла мечту женить единственного сына совсем не так. Она хотела, чтобы это была девушка из местных, ну из соседней деревни в крайнем случае, из приличной семьи. Да чтобы со сватовством, да со свадебкой, да как полагается у добрых-то людей… А вместо этого Николай без предупреждения привёз несовершеннолетнюю беременную девицу и объявил, что это его жена и теперь она будет жить с нами, а Николай поедет доучиваться. Для мамы это было хуже, чем нож в спину. У неё своих четыре девки, а тут ещё пятую привезли, да ещё беременную. Мама была просто раздавлена и придавлена. Приветствовать такой брак она, конечно, никак не могла. Нина оказалась девушкой с характером, да ещё и бесприданницей. Теперь мама с папой должны были обувать и одевать ещё и её. И одевали. Продали мясо и купили ей зимнее пальто, потом осеннее, обувку, какую полагается. Не в силах выносить всё это спокойно, мама изливала душу соседкам. Они с сочувствием выслушивали, а потом философски подытоживали:

– Да-а-а… Издалека вёз, да тот же навоз.

* * *

Ну, наконец-то весна! Мощным гулом прошёл ледоход по Болгуринке, сошла большая вода, и мы стали ходить из школы домой каждый день. В этом году мама купила нам с Людкой ярко-красные плащи из кожзама. Плащи громко скрипели при каждом движении, а внутри у нас всё скукоживалось от этого скрипа. Через неделю мучений мы заявили маме, что ни за что больше не наденем эти плащи. Мама сначала удивилась и не поверила. Ей-то как раз нравилось, что плащи такие яркие и скрипучие. Но мы были непреклонны и переоделись в старые. Тогда мама сдалась, не переставая удивляться. Продала наши плащи деревенским модницам, а нам купила обыкновенные, прорезиненные. В них тогда все ходили.

В самую грязную пору нас, всю школу, выстроили на линейку на улице. Анна Фёдоровна громовым голосом стыдила нас за грязную обувь, рассказывала, что надо уважать труд уборщиц, выбирала самых нерях и выводила их перед строем. В их число попал Шурка Оралов. Это был тихий, высокий, бледный парень в плохой одежде. Все знали, что он из многодетной семьи. Детей у них было семь или восемь. Родители выпивали. Поэтому Шурка стоял перед строем не в школьной форме, а в старом пиджаке с худым локтем. Анна Фёдоровна громила его с пылом и жаром, а Шурка сутулился, закрывал дыру на локте рукой и что-то невнятно отвечал. Тогда я впервые в жизни поняла, что учитель может быть не прав. До этого я даже мысли такой не допускала. Анна Фёдоровна прекрасно всё знала, а стыдила Шурку перед всей школой. Года через два Шурка умер от туберкулёза. Я не заметила, чтобы родители сильно убивались с горя.

Весной мы, школьники, давали в гришановском клубе концерт на немецком языке. Анна Фёдоровна готовила его с нами долго. Задействованы были все классы. Старшие ставили пьесы, а младшие пели песенки и рассказывали стихи. Волнений перед выступлением было море! Мы оживлённо бегали за кулисами, что-то спрашивали друг у друга, смотрели, всё ли у нас в порядке с одеждой. Анна Фёдоровна отдавала приказы коротко, громко и строго. Все моментально приходили в чувство и выполняли приказы быстро и беспрекословно. Народу было, как всегда, полный клуб. Концерт прошёл на ура. Так пролетел шестой класс. Людка закончила восемь классов, в Гришанках больше не было. Надо было определяться, куда идти учиться дальше.

Приехали в гости Зоя с мужем Борисом. Борис громко рассказывал:

– Ох, и напугала меня недавно тёшша.

– А чё такое?

– Дак сидим с братом ночью на крыльце, потихоньку выпиваем, разговариваем. А тут по улице машина прошла. На ухабе тряхануло её как следует, и чё-то выпало. Потом тут же другая машина прошла, и тоже выпало. Ну, мы выходим посмотреть, а там – мать честная! Брёвен здоровенных штук десять, если не больше! Мы, конечно, без лишних слов давай их затаскивать во двор. Вдруг, слышим: кто-то идёт и тихонько покашливает. Мы перепугались, думаем: всё, застукали нас. Притаились. Гляжу – тёшша! В три ночи в Воткинске! Откуда?!

Мама негромко смеялась:

– Дак Паска. Я на всенощной была. Вот из церкви и шла…

– Ага! Дак, видно, твоими молитвами нам Бог-то подал на половину дачи.

– Смейтесь, смейтесь. Время придёт, дак вспомните Бога-то.

* * *

Летом мама сказала нам с Людкой:

– Поезжайте в Гришанки, заберите документы из школы, повезёте в Июльское, там будете учиться.

– А мне-то зачем? Мне ещё два года в Гришанках учиться.

– Я, што, вам ещё в разные места котомки собирать буду? Вместе в Июльское перейдёте.