Белые пешки

– Кем работаешь? – продолжился допрос. Даже странно. Шпионов, что ли, ищет?

– Курьером. – Дэн помедлил. – И продавцом. В художественном магазине.

– Продавцо-ом… – протянул директор тоном пооживленнее и вдруг радостно фыркнул. – Думал, скажешь, «менагером», у нас теперь все, кто что-то впаривает, – «менагеры». Менеджер по впариванию кисточек, ась, как тебе? – Он подмигнул и словно стал еще на пару градусов добрее. – Сам рисуешь небось? Штаны все в краске…

– Есть немного. – Дэн чуть выдохнул. Хоть не спросили «Кого зарезал?»

– Маковое поле рисовал?.. – Директор возвел к потолку глаза, прокашлялся и продекламировал: – «Качают маки головами над тихой Фландрии полями…»

Что удивительно, угадал. Маки Дэн и рисовал. И усатого длинноволосого офицера среди них. Но от деталей он решил воздержаться: кому это интересно?

– Штаны почисти. И не носи джинсы, у нас уже год форма, хоть всем плевать. И будешь стенгазету выпускать, во! – Безапелляционно заявив это, директор подкрутил ус. – Так, десятый, говоришь, «А»? Четвертый этаж. Пойдем провожу, все равно надо проведать, как они там…

Прозвучало странно. Будто путь лежал как минимум в больничную палату. Дэн притих.

В кабинетах, мимо которых они шли, кипела жизнь: учителя опаздывали, ученики болтали. Кто-то орал во всю глотку, и явно за кем-то бегал, и ржал конски. Играла музыка. Ничего необычного. Ничего тревожного. А вот за дверью, у которой директор остановился, оказалось тихо. Как-то… могильно.

– Контрольная? – спросил Дэн уныло. Накликал. Когда охраннику соврал.

Анатолий Викторович… директор… сэр… промолчал и открыл дверь. Его напряженная спина была очень прямой.

В классе сидело двадцать ребят, и все молчали. Никто не открыл окна, воздух казался спертым. Жужжала одинокая муха, громче самолета. В тон ей жужжали лампы под потолком.

Заметив директора, все встали, по кивку – сели. Некоторые посмотрели на меня, но во взглядах не было вообще ничего, чего я ждал, – ни враждебности, ни симпатии, ни просто любопытства. Наверное, они не шелохнулись бы, даже будь на мне клоунский наряд или, например, если бы я был Чубакой. Все выглядели… пустыми. Будто у них было уже уроков восемь.

– Молодежь! – Директор прокашлялся. – Это Данила Ленский, и он будет учиться с вами. Прямо от Пушкина пришел, да? Вот у вас на параллели есть девочка… родственница его, Сашей зовут! Родственница Пушкина в смысле, не Данилы!

Звучало забавно и дружелюбно, но никто не улыбнулся, скорее наоборот – повеяло холодком. Решив не ждать приглашения, Дэн пересек класс и сел у окна, рядом с высоким брюнетом в балахоне. Тот безучастно смотрел вперед. Рука, сжимающая карандаш и исчерканная длинными свежими порезами, машинально чертила уродливое граффити на листе. Имя какое-то, все из углов и терновника. «Ло-ра»…

– Ребят, ау? – Директор нахмурился. – Где Наталья Сергеевна-то, красится опять? Плутовка моя…

– Вышла, – хрипло ответила сидящая за первой партой худая девушка с длинными всклокоченными темными волосами. – За нашими тетрадями для сочинений.

– Сочинение? – почему-то удивился Анатолий Викторович. – Сегодня? – Последовало несколько нестройных кивков. – И какое произведение вы сейчас изучаете?

– «Завтра была война», – тихо сказала соседка лохматой, блондинка с хвостиками.

– О как. Хорошая книжка! – Но что-то в тоне директора по-прежнему было неправильным. – Тема какая? Героизм? Коллективная память?

Дэну показалось, губы у блондинистой девочки – к слову, красивой, очень – задрожали. Да и брюнетка помрачнела еще сильнее, даже голову в плечи втянула.

– Мы пишем о Вике Люберецкой. И ее смерти.

Повисла тишина. Анатолий Викторович прошелся туда-сюда и начал дергать себя за ус.

– Интересно, – процедил он наконец в пустоту. – Подход-то какой, а? Гуманный, прогрессивный!

Сдвинулись брови; лоб треснул морщинами. Дэн подумал, что зарисовал бы это занятное лицо, определенно не кабинетное, скорее командирское. Вот кому самое место на полях Фландрии. Или…

– Можно выйти? – крикнул вдруг кто-то, и тишина будто взорвалась.

Дэн вздрогнул, а директор не успел ответить. Из-за последней парты выбралась рыжая девушка в черном длинном платье, пробежала по классу и вылетела прочь. Одноклассники не провожали ее взглядами. Большинство таращились на свои руки. На пеналы. На дневники. Не удивились. Знали, почему убежала. А тишина сердито зазвенела по новой, более ровным и вкрадчивым голосом:

– Так, кто ее отпустил? Что это еще такое?

В дверном проеме появилась моложавая белокурая женщина, прижимающая к груди стопку тетрадей, окинула класс взглядом из-под прямой челки. Дэн ее легко вспомнил: тетя Наташа, Наталья Сергеевна, мамина подруга. Это она за пару контрамарок хлопотала, чтобы его зачислили поскорее.

– Кто отпустил Нору Горскую? – Учительница сердито зыркнула на аккуратные золотые часики. – И так времени много потеряли, не резиновый урок! О… – Она осеклась. Заметила, что дети не одни.

– Здравствуйте, Наталья Сергеевна. – Директор странно смотрел на нее, так, будто… укусить хотел? Шагнул навстречу. – Ой, тетради, спасибо. Как раз хотел проверить их прошлые сочинения, знаете ли, сантименты заели.

– Извините? – теперь она испепелила взглядом его. То есть вряд ли правда хотела испепелить, просто такие у нее были глаза – синие, строгие. – Что проверить?

– Ну. – Он потеребил ус снова, но продолжил жестче и угрюмее, протянул руки: – Должен же я знать, чем живут наши десятиклассники. Давайте, давайте сюда.

– Что? – Она удивленно отшатнулась. – С чего вдруг? У нас сейчас еще…

– Нет-нет, это потом, – с нажимом возразил директор и почти выдрал у нее из рук тетради. – Тем более на эту тему. Перенесите, пройдите сегодня что-то еще или повторите материал. – Он подумал. – Да. Что-нибудь о милосердии. «Чудесного доктора», например, почитайте. Или «Кусаку».

Дэн все гадал, из-за чего ссора. Правда, чушь какая-то, точно и так-то странный «сэр» внезапно помешался. Но парень рядом вдруг сломал карандаш, черноволосая девушка и блондинка почти одинаково сжались, да и остальные стали переглядываться – не тревожно, скорее… замученно? Зато тетя Наташа явно была зла. Несколько секунд она медлила, потом сощурилась, глубоко вздохнула – и пошла в атаку:

– Анатолий Викторович, я понимаю, но уже достаточно понимания. Надо бороться и переживать! – Поняв, что ответа не будет, она всплеснула руками. – И потом, вы срываете мне план! Они должны были писать еще раньше, а вы освободили их от…

– Какой план, милая моя, ну какой? – процедил директор сквозь зубы. – Вы сами, что ли, не видите? Вот то… оно что, по плану было?

Тетя Наташа мягко, почти по-кошачьи отступила, но тут же расправила плечи. Она не пробовала отобрать тетради, только сжимала губы до белизны. В те два или три раза, что она была в гостях, Дэн не помнил у нее такого лица. Она всегда улыбалась.

– Каникулы им устроим тогда? – процедила она уже не зло, устало. – На девять дней? На сорок? А ее парту оставим как памятник всем бедным девочкам на свете?

– Нет, конечно, – смягчился и директор. – Но все-таки давайте как-то без разорванных на груди рубашек и разговоров о стойкости. Не солдат растим. Надеюсь.

– Да это вы ее рвете! – Она покачала головой, но на последних словах будто вспыхнула. – Это вы на что намекаете? Что я жестокая? Вот не надо этого, я одного не хочу: чтобы пустых парт прибавлялось. Детей отвлекать надо от всяких ужасов. Дальше вести, а не идут – так толкать! Раз сами раскисли! И…

Кто-то зашипел, то ли зло, то ли отчаянно. Директор довольно громко цокнул языком. А сосед Дэна вдруг вскочил и сжал порезанную руку в кулак. Он оказался очень высоким, тощим и сутулым. Напоминал то ли всадника смерти, то ли очеловеченного ворона.

– Замолчите! – Его лицо побелело и перекосилось, но смотрел он прямо, тете Наташе в глаза. – Прекратите хуйню нести, сейчас же, или я…

– Дрейк! – пугливо зашептала девочка сбоку.

Дэн не успел к ней повернуться. Тетя Наташа уже взвилась и шагнула вперед. Директор пристально смотрел на ее спину. Но не вмешивался, не вмешался, даже когда она прорычала:

– Угрожать мне надумал? Милости прошу! Давай, Вертер юный, давай!

А он закричал. Просто взял – и закричал, горько так, на одной ноте и коротко. Уже через несколько секунд закрыл лицо руками и упал на стул. А тетя Наташа… тетя Наташа сама к нему кинулась, обняла, как если бы была его мамой, и начала шептать. Что ей жаль, что она не хотела, что все это вообще несправедливо. Парень впился в нее. Испачкал кровью ее белую блузку, потом сам отстранился – и тоже стал просить прощения. Никто не лез. А когда мы все очнулись, оказалось, что директора с тетрадями след простыл.

Остаток урока – когда этот Дрейк успокоился – она правда читала нам, стихи. Цветаеву, Ахматову, Есенина. Потом спросила, не хочет ли кто-то тоже что-то прочесть, и вызвалась та черноволосая девчонка, что сидела с блондинкой, имени ее я еще не знал. Она читала Гумилева. Самую жуткую вещь Гумилева – «Пять коней подарил мне мой друг Люцифер». Хорошо читала, с выражением, а я все смотрел то на нее, то на учительницу и не понимал, куда попал, что происходит. Меня ткнули в бок. Я повернул голову и увидел злые, усталые глаза Дрейка, шепнувшего:

– Не садись сюда больше. Это ее место.