Берег мертвых незабудок

И она прижала палец к его губам так же, как прижимала к губам мальчика ? младшего, единственного непохожего в этой семье. Больного, брошенного, и если первое смог исправить Безобразный, то последнее осталось.

Остериго, как и его старший сын Эвин, был смуглым, темноволосым, синеглазым. Все классические черты жителей графства Соляных Земель соединились в нем в гармоничный рисунок и светлое сердце, и удивительно ли, что Сафира отозвалась на это так же, как отозвалась на горе, окутывавшее младшего ребенка ? светловолосого, светлокожего, будто рожденного другой матерью от другого отца? Семья Энуэллис, кроме Эвина, уже в десять мечтавшего лишь о престоле и никого ни во что не ставившего, стала ей родной на целых два прилива, отделивших от мечты. Она даже поверила… Впрочем, нет, никогда не верила до конца. Ширхана ? новая супруга Остериго, дочь самого верховного короля Цивилизации Общего Берега, гарантия мира и процветания Соляных Земель, ? всегда была рядом. Не вмешивалась, но была. Шептала:

– Можешь улыбаться ему. Можешь спать с ним. И даже понести от него. Но сама знаешь, маленькая дурочка. Строй другие замки.

Этого было достаточно, чтобы не заблуждаться, но не чтобы отступиться. И сегодня тоже, холодно шепча: «Ты точно благословишь храм?» – Сафира хотела шептать: «Люблю тебя». Что хотел шептать Остериго вместо «Да, во славу Тьмы и Света»? Он ведь любил ее, она знала, ? или не ее, а заточенное в ней талантливое отражение первой жены. Кларисс, мать Эвина и Вальина, умершая в родах, тоже была рыжей, украшала себя монетами, но не запомнилась никому ничем, кроме веселости и красоты. И пусть прошло много времени, Остериго скорбел о ней ? как умел. Портрет Кларисс так и висел у него в спальне, глядел на все его утехи. Опрокинутая на спину, откинувшая голову, прижатая к постели горячим телом Остериго, Сафира часто глядела в ее печальные зеленые глаза, но не раскаивалась. Она оправдывала себя многим: молодостью, даром архитектора, но главное ? возможностью дать любовь тем, кого должна была любить мертвая графиня. Остериго, второй брак которого стал чистым расчетом. И Вальину, которого отец ? пусть не сознавая ? винил и в потере любимой жены, и в недуге и порой отталкивал.

«А еще… настоящим Храмом может быть только человек». Так она сказала бедному мальчику, не знающему правды. Не знающему и вряд ли способному понять, что однажды, когда белокурая холодная Ширхана впервые рассмеялась в лицо и спустила холеных охотничьих собак, она, Сафира, сама звала Вудэна, стоя на краю ганнасского мыса Злой Надежды. Того самого мыса, где ныне выросли черные стены и вспыхнула фиолетовая свеча. Вудэн не пришел, зато пришел Остериго и обнял ее, за руку увел прочь, сам вместе с добрым Бьердэ обработал все собачьи укусы. Сафира благодарила Короля Кошмаров и поныне за то, что не прыгнула вниз и услышала от Остериго: «Мне жаль. Прости. Но я не Сила, не могу наречь тебя госпожой своего дома, потому что это не только мой дом». Сбереженная жизнь подарила невероятные чертежи, и запах камня, и громкие голоса тех, кто возвел из него самое прекрасное, что Сафира когда-либо создавала. И еще до того, как все это сбылось, она поняла, какая формула благодарности будет встречать паству. Надпись эту уже выбили над крыльцом.

Svella, Maaro Mortus, t’ha o sill. Svella, Maaro Mortus, t’ha to an.

Смерть, спасибо, что ты далеко. Смерть, спасибо, что ты есть.

Она подняла глаза. Купол казался таким же высоким, как облака в ясный день, а фрески сияли. На ближних Вудэн ? острозубый, распростерший щупальца, среди которых копошились серые духи с рыбьими мордами, ? ласково склонялся над старухой. Задувал свечу едва теплящейся жизни. Брал сухую длань и вел умирающую к покою, а по пути она превращалась в нежную деву. На другой группе рисунков Король Кошмаров посылал страшный сон-знамение жадному богачу, который, раскаявшись, становился добрее. А на фресках у самого алтаря бог помогал благородному разбойнику спасти товарищей ? этот сюжет Сафира выбрала с особым умыслом: народ его обожал. По легенде, разбойник этот затеял с бароном, пленившим его шайку, спор. Согласился, что будет обезглавлен первым, но потребовал: «Всех, мимо кого пройдет мое тело, ты милуешь»[3 - Примерно так же спас своих товарищей знаменитый скандинавский пират Клаус Штёртебекер (1380–1401), который считается историческим прототипом Робин Гуда.]. Барон согласился. И труп, над которым витал сам Вудэн, прошел мимо всех десяти разбойников, неся в руках собственную голову. Их отпустили на свободу.

Изображения завораживали двойственностью. Они получились именно такими, каким был для Сафиры сам Вудэн. Кровожадное божество смерти, которое прежде славили только вдали от чужих глаз. Прозорливый хранитель, знающий цену жизни и не позволяющий красть ее впустую. И теперь Сафира, еще немного поводив глазами по стенам, улыбнулась огромной, в три человеческих роста белокаменной скульптуре. Svella, Maaro Mortus, t’ha o sill. Svella, Maaro Mortus, t’ha to an.

– Госпожа… как вам?

Юноша вышел из тени ? Сафира даже не заметила, дрогнула при его глубоком поклоне. Чернявый, худой, тоже коренной житель Соляных Земель во всем, от кудрей до широких бровей и синевы жадных глаз. Жадных. Почему это слово? Сафира дружелюбно относилась к Идо, ученику знаменитого Э?леорда ди Рэса. Идо был молод и упрям, одновременно оригинален и скрупулезен в перенятии мастерства. Он получил от учителя отличное воспитание, став его неродным, но любимым сыном. «Светлый мой» – так звал Идо мастер ди Рэс, и сухощавые пальцы мотыльками касались узкой спины. Сафира прятала улыбку: куда светлее был сам мастер ? неопределенного возраста, с бледной кожей, темно-ореховыми волосами и тонкими губами, от которых будто отхлынула кровь. Ди Рэс прибыл из теплого, зеленого графства Равнин. В юности его ? наследника огромного состояния ? толкнула в путешествие тоска по умершим от хрустального мора[4 - Хрустальный мор ? одно из заболеваний мира Двух Морей, свирепствующее на землях Детеныша раз в несколько лет. Возбудители ? местные медузы, выбрасываемые на берег; вирусные частицы распространяются из-за испарений от их гниющих тел. Мор сопровождается кашлем, жаром и дыхательной недостаточностью; название связано с поверьем, будто медузы сотворены из жидкого хрусталя.] родителям. Ища себя, он неожиданно прижился в Соляных Землях, где вскоре завоевал славу, попал в фавор графской семьи и уже не мог отбиться от учеников. Они приходили. Уходили. А затем пришел Идо и остался.

Сейчас юноша, накинувший поверх одежды вымазанный черной краской халат, выжидательно глядел на Сафиру; косой луч играл в его неопрятных волосах. В позе: немного подался вперед, качается с носков на пятки, ? было что-то от недоприрученного животного. Это «что-то», не смягченное даже ямочкой на подбородке, чудилось Сафире и в лице, и во взгляде, но она, одернув себя, улыбнулась:

– Великолепно, Идо. Ты писал их с учителем?

Идо покачал головой.

– Он доверил мне черную капеллу, а вместе мы пишем фиолетовую. Вы скоро всё увидите. Пока же только это, но… они невероятны, правда?

Идо сглотнул, точно последнее слово встало костью в горле. Сафира прошлась по мозаичному полу, вслушалась в тихий стук своих каблуков. Голубоватые полупрозрачные камешки отражали сияние дня и пугливо меркли, стоило на них упасть тени.

– Ди Рэс гениален, Идо, ? тихо сказала она и, сама не зная зачем, продолжила: ? Неповторим. Нам очень повезло, что когда-то он выбрал наши земли и что снизошел до такого… спорного заказа. Ты ведь понимаешь это?

– Как никто, ? прозвенело за спиной. ? Его смелость и талант непостижимы. И я не представляю, как смогу когда-нибудь…

Он не закончил, а она, оглянувшись, нашла на остром лице целых два возможных продолжения. «Приблизиться к нему» ? мечта всех учеников ди Рэса. «Затмить его» ? мечта Идо. Сафира видела это всегда. Она не слишком хорошо читала помыслы, но одно чувство узнавала легко. Она слишком часто видела его на лице увядающей, стареющей Ширханы, глядевшей сквозь отражения зеркальных комнат на ее, Сафиры, свежее лицо.

– Существовать без его заботы и поддержки. ? Идо облизнул полные губы. ? Он все для меня; страшно подумать, где бы я без него оказался.

Сафира почти споткнулась на ровном месте. Какая нежность в голосе…

– …И приблизиться к его дару хоть на шаг, госпожа.

«И все-таки лжец. Любящий лжец, но вдруг и он однажды найдет собак, которых можно будет спустить?» Мысль ужаснула, ее не удалось объяснить даже самой себе, но и прогнать все никак не получалось.

Сафира развернулась и глубоко вздохнула, опять обратив взгляд вверх. Лучше было любоваться фресками, чем глядеть в странное лицо, с которого приливы так и не стерли ни волчий голод, ни обиженную гордость сироты, ни расчет выживающего в трущобах. Сафире нравился Идо, а некоторыми его работами она восхищалась. Идо был способным, вежливым, верным и далеко не выскочкой, но любые разговоры с ним кончались так ? тошнотворным непониманием и еще более отвратительным пониманием. Рано или поздно все у них с учителем может кончиться плохо. Полудрагоценные камни порой восхищают, но лучше им не оказываться подле драгоценных.

– Мне пора, Идо. ? Она спешно отмахнулась от собственных домыслов: в конце концов, ее ли это беды, ей ли вообще лезть в отношения чужих отцов и детей? ? Я должна поговорить со жрецами. Если, конечно, ди Рэс не поблизости, тогда я бы сказала и ему несколько добрых слов и обсудила вопрос оплаты.

– Он дома, госпожа, он работал всю ночь. ? Идо с явным трудом оторвал взгляд от голубого пола, где сияние дня играло в прятки само с собой. ? Проводить вас? ? По губам пробежала мягкая улыбка. ? Разбудим его? Он вообще-то любит гостей, а вчера принес с рынка целую корзину базили?ки. Слышали о ней? Она сейчас входит в моду, такая зелено-желтая ягода, напоминающая клубнику, но более душистая и освежающая…

Эта бытовая болтовня, это добродушное, бесхитростное гостеприимство словно вернули Сафиру в действительность. И обожгли новой волной стыда. Она попятилась, поправила волосы и спешно пробормотала:

– Нет, нет, что ты… тогда позже. А мои слова можешь передать ему ты.

«Вы гениальны. И лучше вам повнимательнее присмотреться к тем, кто вас боготворит». Нет, не эти… Хватит быть такой дрянью, хватит выдумывать ерунду.

– Я непременно передам. ? Едва ли Идо заметил этот подтекст. ? До встречи.

Его глаза блеснули, он снова поклонился ? смуглое лицо скрыла завеса тугих локонов. Минуя Идо, выходя на душную улицу, Сафира все время чувствовала его провожающий взгляд. Смотрел ли он вправду? Или снова растворился в тени своего храма и своего Мастера? Она не знала. Да не очень-то и хотела знать. Ее ждали совсем другие дела. А вот купить на рынке немного базилики, чтобы перекусить и понять, что за очередная блажь входит в моду, стоило.

* * *

Элеорд проснулся резко, будто его облили водой. Почти так и было ? все тело прошиб ледяной пот. Вот поэтому он и старался не досыпать днем, даже если перерабатывал ночью: стоило задремать под лучами Лувы, и его непременно навещал Король Кошмаров, передавал какой-нибудь привет, ласково схватив за горло заразным щупальцем. Видимо, такая она, братско-сестринская любовь в мире богов.

Вот и сегодня Элеорд увидел крайне неприятный, если не сказать омерзительный сон: вязкое черное пятно расползалось прямо по его дому, заливая белые мозаичные серпы на полу, обитые розовой древесиной стены и резную мебель, завладевая серебристыми мирами зеркал и медовыми ликами картин. Элеорд искал, искал источник пятна; метался, метался по дому, но ничего не нашел. А когда он выглянул в окно, чернота пожирала уже весь Ганнас, стелясь по улицам и взбираясь на шпили храмов, хватая людей, птиц и животных. Она достигла моря, но не остановилась даже там. Она облизывала и глотала один белый пенный барашек за другим, она двигалась к горизонту и не желала останавливаться. А небо алело. Алело, загораясь трещинами вместо звезд.

Элеорд откуда-то знал: в черноте он остался один, – поэтому не пытался никого звать. А потом он обернулся и увидел единственную не тронутую чернотой раму, серебряный прямоугольник из переплетающихся цветов, но внутри не было картины ? только ослепительно голый холст, где можно писать что угодно, кого угодно, нашлись бы краски и кисти. Элеорд не мог объяснить этого, но именно увидев пустоту, он ощутил, что все кончено, вскрикнул и очнулся.

И тогда здраво спросил себя: «Что кончено?»

День близился к середине, воздух подрагивал от зноя, небо напоминало плоскую тарелку из «больной» ? побывавшей недавно в руках мертвеца ? бирюзы. Слуги бездельничали, и только слабые запахи жарящейся рыбы и розмарина обещали: без обеда никто не останется. Элеорд встал, привел себя в порядок, насколько мог в этот ленивый час, и уверился, что Идо нет. Наверное, он задержался в храме. Скорее всего, лихорадочно наносил там последние штрихи, а может, как ему и велели, говорил с архитектором. Главное, чтобы она не слишком его мучила: бедный мальчик до сих пор терялся, когда на него внезапно обрушивалось слишком много делового внимания.

Элеорд уже жалел, что не составляет ему компанию: все равно ведь не знал, чем занять себя в день, который сам же назначил выходным. Так бывало часто: он работал, обгонял поставленные самому себе сроки, а потом беспомощно озирался, когда его обступало внезапно высвободившееся время. Элеорд стал, видимо, уже староват, чтобы с ходу занимать себя. Он развлекался: ходил на театральные представления, пил в тавернах, отправлялся на конские, собачьи, петушиные или еще каких-нибудь тварей бега, ? желая только развлечь Идо, увидеть его улыбку и услышать смех или азартные крики. Ведь тот, хоть и был моложе на пару десятков приливов, отдыхать умел еще хуже. Слишком много работал, мало жил, еще меньше ? радовался жизни.

Элеорд не удержался и заглянул в его незапертую мастерскую, вызолоченную светом. Идеальные скульптуры богов и героев толпились в углу и словно молча переговаривались, а вот картины все были повернуты к стенам. Элеорд вздохнул. Непроданные работы Идо хранил только так; он не любил и, хуже всего, не ценил свою живопись, хотя она была великолепна. Что-то Элеорд забирал, чтобы повесить в доме или подарить очередному влиятельному лицу с парой многозначительных рекомендаций; остальное же…

С остальным он неизменно поступал одинаково бессовестно, хотя и знал: Идо будет потом сердиться.

Вот и теперь Элеорд терпеливо прошелся вдоль стен и развернул все восемь обиженных картин лицом наружу. На него смотрели незабудковые луга на рассвете и болота в лиловых сумерках; мертвая водная дева, привязанная к чьему-то якорю; красочная толпа, встречающая корабль под звездным небом, зеленый розовобрюхий попугай на плече лохматого рыжего разбойника… с последней картины глядели члены графской семьи. Надо же, Идо и это успел, а ведь у него не было времени. И, кстати, удачно вышло, небывало удачно для портретов не с натуры.

Элеорд с детства так тренировал память Идо, да и свою заодно: они шли на торжество или представление, выбирали кого-нибудь броского, а дома, по свежим впечатлениям, писали портреты. Идо в последний раз взвалил на себя трудную задачу, выбрав разом всю графскую семью… и видимо, был недоволен, раз отвернул картину и даже не сказал, что завершил ее. А зря ? все четверо вышли похожими, а главное, очень настоящими, с пойманными характерами. Остериго, чье лицо повторяло завораживающие лики древних воинов и оттого казалось пресным: преображался Соляной граф, только смеясь ? сверкая глазами, показывая жемчужные зубы, откидывая кудрявую голову. Красавица Ширхана, щурящаяся и поджимающая красные губы так, словно даже воздух не достоин касаться их. Юный Эвин, вздернувший подбородок и пытающийся повторить естественно-гордую позу отца. Чуть в стороне ? бледный Вальин. Элеорд надолго задержался на нем взглядом. Если всмотреться, красивый ребенок, беленький, с умными глазами цвета грозы… но, разумеется, Идо его не пожалел, не забыл язвы на висках и тонкие пальцы беззащитно опущенных рук-веточек. И все же Элеорд улыбнулся, коснувшись пальцами ? тоже тонкими, но куда более крепкими ? края картины.

– Светлый мой, ? пробормотал он, думая уже не о Вальине, а об Идо.

Судьба его могла сложиться не лучше: маленький Идо жил, как не пожелаешь ребенку. Основным занятием его было воровать что-нибудь с рыночных прилавков, вторым ? драться с такими же воришками, а третьим ? убегать от тех, кого обокрасть или побить не удавалось. Смуглый, ладный, он отличался острой цепляющей красотой ? такая ценилась людьми порочными. Не удивительно, что он опасался каждой тени и никого не подпускал к себе, сколь бы добрые намерения ему ни демонстрировались. «Я вообще не умею верить, ? как-то сказал он позже. ? Ну, людям. И не хочу учиться».

Элеорд вряд ли заинтересовался бы им, если бы целых три раза случайно не увидел, как Идо рисует, ? и всегда тот рисовал фексов, красных крылатых лис, на одной стене за белокаменными рыночными бараками. Он удивительно ловил движение, а ведь именно оно труднее всего дается даже тем, кто долго учится живописи. Нужно приливами изучать анатомию и практиковаться в скульптуре, чтобы и на рисунке добиться пластичности и порывистости, а мальчишка просто брал ? и рисовал, наверняка ворованными красками. Всякий раз лисиц стирал кто-то из хозяев бараков, но они появлялись снова.

На четвертый раз Элеорд захотел как-нибудь познакомиться с загадочным бродяжкой. Он уже понял, что подойти просто так не получится, и придумал план: пришел к стене пораньше, захватив дорожную коробку красок. Он не опасался нареканий, встав к прогретой зноем стене и начав рисовать: нашелся бы с ответом, ну или бросил бы владельцу барака пару монет. Ему ? человеку творческому и богатому ? вообще многое в городе прощалось; возможно, ему даже подобало быть чудаком, иначе в нем могли и разочароваться. И все же он ощутил что-то вроде трепета ? детского трепета взрослого, который совершенно отвык делать необычные вещи. Элеорд ди Рэс уже был знаменит. Он писал портреты, расписывал купола храмов, создавал фрески для дворцов и обновлял их на обычных домах… но просто рисовать на грязной барачной стене, под недоуменными взглядами спешащего народа с корзинками, скотиной, ведрами рыбы и баулами… в этом что-то было. Элеорд ненадолго забыл даже об изначальной цели. Он нарисовал одного фекса, второго, третьего ? они летели следом за Моуд, ведь, по легендам, они были именно ее спутниками. Силуэт самой богини уже проступил на штукатурке, когда…

В стену рядом с Элеордом ударился булыжник, с сердитым стуком бухнулся в пыль. Элеорд, вздрогнув, обернулся, и на него сверкнули яркие синие глаза. Оборванный тощий мальчик, чьего имени он тогда не знал, стоял в нескольких шагах и глядел в упор ? зло, настороженно, любопытно? Элеорд улыбнулся. План, похоже, удался. Отец ? а отец служил начальником городской стражи, с бродячими мальчишками дружил, часто использовал их как глаза и уши в расследованиях ? одобрил бы, если бы был жив.

– У тебя так плохо с меткостью или ты просто хотел привлечь мое внимание? ? тихо спросил Элеорд. ? Привет.

Мальчик только склонил голову; на грязный лоб очаровательно упали несколько густых прядей. Похоже, он растерялся оттого, что с ним вообще заговорили, да еще вежливо, да еще поздоровались. Он молчал. Элеорд все не решался сделать к нему даже самый маленький шаг: а ну как сбежит или, наоборот, швырнет камнем пометче?

– Я Элеорд ди Рэс, ? мягко представился он и даже поклонился. ? Мне понравились твои лисы. Так что я захотел нарисовать своих. Ты не против?