Бытие. Книга первая

Открытое сердце и честное слово

За щедрое сердце и честное слово
Порой оставляют без денег и крова.
Над тем, что спасают и жизнь отдают,
Бывает, смеются и в спины плюют.
Но если случится беда хоть какая,
И жизнь почернеет от края до края,
Их тут же припомнят. И явятся снова
Открытое сердце и честное слово.

Вечность

Надо мною вечность. Подо мною вечность.
Где-то между ними – жизни скоротечность.
Погляжу направо. Погляжу налево.
Где ж она? Не знаю. Всюду только небо.
Может быть, оттуда на меня похожий
Кто-то долго-долго в небо смотрит тоже,
Смотрит и вздыхает, так ему обидно:
Всюду только вечность, а меня не видно.

Война и мир

Весь ужас войны – в её непоправимых последствиях. Раненых можно излечить. Сгоревшие дома – отстроить заново. Но мёртвых воскресить невозможно.

Встреча

Он ушел на войну ясноглазым майором. На прощание, стоя уже на пороге, вдруг торопливо обернулся и, бодро улыбнувшись, сказал жене и сыну: «Ждите меня с победой. Я обязательно вернусь».

Честно говоря, в душе он радовался: впереди маячили медали, ордена, фанфары, быстрое продвижение по службе, может быть, даже служебная квартира в столице.

Через месяц армия рассыпалась, словно пепел на ветру… Приграничный городок, где до войны жила его семья, оказался в руках врага. Всех военных, попавших в плен, его правительство заранее объявило предателями, их ожидал суд трибунала – скорый и беспощадный. Тем более – офицеров. Враг тоже не щадил пленённых командиров, не только уничтожая их в первую очередь, но и охотясь за офицерскими семьями. Выбор у майора был невелик: либо погибнуть, либо оказаться в плену. Он никогда не был трусом, но погибать славной смертью героя не стал. Не стал, потому что нужно было найти, защитить и спасти жену и ребёнка. Он переоделся в простую солдатскую форму и сдался, чтобы выжить и совершить побег. И совершить его так, чтобы ни одна – даже случайная – пуля не оборвала его планы: иначе – какой смысл, где и как умирать…

Целую вечность – длиной в несколько недель – он провёл в лагере для военнопленных среди бесконечных смертей и отчаяния. Он не знал и не мог знать о том, что жена его погибла под бомбёжкой в первые же дни войны. Ничего он не знал и о том, что его сына вместе с детьми других воюющих командиров и работниками детского дома пытались отправить в тыл, но ещё в начале пути эшелон с ребятишками подвергся обстрелу, и те, кому удалось спастись, укрылись в лесу.

Чтобы сбежать из лагеря наверняка, он записался добровольцем в карательный отряд. В дороге ему стало известно, что у партизан, которых они преследуют, находятся дети из семей военных.

Сбежал он ночью, в чужой солдатской шинели, обросший щетиной, полуголодный, под моросящим осенним дождём, и начал искать встречи с партизанами. Они наткнулись на него сами. Отобрали оружие и, конечно, избили. Он честно рассказал им о себе всё. Измученный бессонными переходами партизанский командир сообщил, что его, как дезертира, предателя и вражеского пособника сегодня же расстреляют. В россказни беглого карателя командир не поверил. Ни единому слову. Да и как можно доверять словам врага, который только что преследовал тебя в сыром, промозглом лесу? Как можно доверять тому, из-за кого каждый день у тебя на глазах погибают твои товарищи и умирают дети, которых ты пытаешься спасти?

Майор понимал, что у него нет никакой надежды. И тогда он попросил об одном: показать ему перед смертью ребятишек – вдруг да и окажется среди них его сын. «Ну, это вряд ли, – усмехнулся командир. – Впрочем, погляди напоследок, всё равно тебя сегодня не станет. Погляди, иуда, на детей, ради которых мы не щадим своих жизней!»

– А если мой сын подтвердит, что я – это я, а не засланный провокатор?

– Какая разница, что он скажет?! Ты – провокатор и враг народа. Таких, как ты, нам уже дважды подсылали. Не о чем нам с тобой говорить.

Всё же его привели к детям. Голодные и усталые, они безучастно глядели на странного, избитого до крови человека в рваной солдатской одежде со связанными руками. Им сказали, что это очень плохой дяденька, что он изменник и провокатор. И ещё много плохого сказали о нём охранявшие его партизаны.

Сын сразу узнал его. Он часто рассказывал другим ребятам, какой храбрый у него отец, какой он сильный и как он, настоящий боевой офицер, отомстит за смерть мамы, как победит и прогонит всех врагов с нашей земли. А ещё он говорил, что отец обязательно вернётся и найдёт его, потому что он обещал. И вот теперь уже почти минуту стоял перед ним его отец – лучший из всех отцов на свете – униженный, слабый человек с глазами, опухшими от гноя, крови и слёз.

…«Вы, наверное, мой папа?» – тихо произнёс сын. Затем он подошёл к отцу и неуверенно прижался к его грязной сырой шинели. Партизаны переглянулись между собой. «Ты ошибся, мальчик. Я не твой папа», – ответил отец запекшимися губами, зажмурившись совсем уж как-то по-детски.

Ночью, когда ребятишки уснули, майора увели подальше от партизанского лагеря и расстреляли.

«Русский»

Болото, начинавшееся неподалёку от железнодорожной насыпи, уныло растянулось вдоль неё на несколько вёрст. Было оно покрыто неглубокой водой, лишь местами до колена, а чаще – чуть выше щиколотки. Ходить в сапогах – можно, а вот лежать – неприятно и неудобно, особенно, если головы не поднять. Поднимать же головы немецким солдатам было смертельно опасно: местность открытая, окапываться негде, да и не особо окопаешься в воде под пулеметным огнём.

На небольшом островке-взгорке посреди болота аккуратно, скупо, но метко работал пулемётный расчёт из двух пареньков, прикрывавших отход своего партизанского отряда, только что удачно завершившего подрыв железнодорожного полотна на протяжении почти двух километров. Позади взгорка начиналась уже настоящая непроходимая топь, и потому окружения ребята не боялись. Топяное болото (зыбун) образовалось на месте озера, заросшего камышом с редкими открытыми местами-окнами, затянутыми сверху яркой зеленью плавучих растений. Ребята надеялись на заранее изготовленные два трёхметровых шеста с рогатинами на концах и болотоступы из согнутых петлями длинных гибких веток, оплетённых крепкими верёвками. А ещё – на свою смекалку. Смышлёный худенький Ринат за день до начала операции случайно высмотрел лося, пробиравшегося через болотную топь. Он помнил, как отец рассказывал ему о том, что лучше всех в болотных премудростях разбираются именно лоси: обычно они знают, где можно пройти и не провалиться. Ринат приметил лосиную тропку и рассказал о ней командиру и Феде Кудашову – своему другу и второму номеру по пулемётному расчёту.

Федя – крепыш-увалень, смотревшийся рядом со своим хрупким напарником чуть ли не богатырским медведем, – мордвин. Он и имя-то своё по-эрзянски произносит: Квёдор. Смешливый Ринат не раз подначивал его: «Ну-ка, скажи ещё раз, как тебя правильно зовут? По-вашему?» «Квёдор», – нехотя произносил приятель, и Рината снова потряхивало от еле сдерживаемого смеха.

Поначалу немцы шли на них смело, по-хозяйски. Однако, вскоре вынуждены были пробираться ползком, то и дело теряя товарищей по оружию. После того, как на насыпи появилась пара пулемётов, они вновь осмелели, и кто-то из них даже крикнул на ломаном русском языке: «Эй! Рус! Ставайс!»

Федя не выдержал такой наглости, сложил свои лапищи рупором и крикнул в ответ: «Русские не сдаются!» Ринату стало смешно: «Федька, ты – мордвин, я – татарин, а они нас с тобой, чертей русских, сдаться просят!» Оба расхохотались. Через пару минут один немецкий пулемёт замолчал навсегда, а другой – скрылся от греха подальше за насыпью.

Потеряв несколько десятков солдат ранеными и убитыми, немцы прекратили атаки. Так дальше продолжаться не могло. Все понимали, что с наступлением темноты пулемётчики непременно попытаются скрыться точно так же, как ушёл от преследования прикрываемый ими отряд партизан. И немецкое командование непременно найдёт виновных из числа тех офицеров, которые не выполнили свой немецкий воинский долг.

«Мы для них – русские, Ринат. Мы все тут – русские. Все, кто бьёт врага. Пусть боятся», – произнёс Фёдор, всматриваясь в затихшую железнодорожную насыпь. «Пусть, – кивнул в ответ, посерьёзнев, Ринат Гареев. Потом добавил: «После войны буду в институт поступать. На зоотехника. Коней шибко люблю». «Да, нам бы сейчас лошадь не помешала, жалко пулемёт бросать. Однако через болото нам Максима не перетащить. Эх!..», – отозвался Федя и слегка прикоснулся, словно хотел погладить да застеснялся, к стволу пулемёта.

Вдруг послышался резкий свистящий звук, почти следом, на болоте, позади ребят, раздался взрыв. Мины. Немцы подтащили к насыпи с другой стороны несколько миномётов и начали методично обрабатывать минами пулемётный взгорок и всё вокруг него. Обстрел продолжался около двух часов. На взгорке не осталось живого места. Немцы осторожно цепью пошли вперёд. Взгорок молчал. Первыми добрались до него два автоматчика и молодой обер-лейтенант. Возле развороченного «максима» неподвижно лежало два тела.

Офицер закурил. Один из солдат, недавно потерявший в бою приятеля, носком кованого сапога начал яростно пинать тела лежащих. Внезапно они со стонами зашевелились. Пинавший от неожиданности отскочил в сторону и тут же пустил автоматную очередь в Фёдора Кудашова, наверное, потому, что тот был крупнее. «Не стрелять!» – закричал офицер, отбросив сигаретку. Один из двоих партизан был уже точно мёртв, но оставался второй. Он наверняка знает местонахождение партизанской базы, поэтому он пока что нужен живым. Потом – будет не нужен. Но это – потом. Не сейчас. Обер-лейтенант приказал доставить пленного в деревню, в свой штаб: там у него был переводчик.

Допрос с пристрастием продолжался несколько часов кряду. Ни на какие вопросы своих истязателей пленный так ничего и не ответил. Ни на какие – кроме одного. Но именно этот ответ взбесил их окончательно. «Wer bist du? Кто ти?! Кто ти есть?!» – осатанев от злости и нетерпения, перебивая переводчика, снова и снова орал обер. И снова слышал (пока пленный ещё мог говорить), как, сплёвывая кровь и глядя куда-то мимо него узкими азиатскими глазами, невысокий смуглый паренёк упорно повторяет: «Я – русский…»

И он, немец, понимает – почему. Понимает, почему тот так говорит. И он понимает, что проиграл, напрочь проиграл этому хлипкому азиату, этому мальчишке всё: и железную дорогу, и бой, и свою карьеру, и войну. Здесь проиграл, в этой русской пленной избе, на глазах у своих солдат.

Истерзанное мёртвое тело сбросили в овраг, но чьи-то незнакомые добрые руки вызволили его оттуда и схоронили в тихом, невидном с дороги месте, возле самого леса у одинокой берёзки, на которой кто-то нацарапал детскими ломаными буквами короткое непобедимое слово: «РУССКИЙ».

Настя

Когда-то мама рассказала мне историю, которую она слышала от своего отца, моего деда Хасяна (в деревне его звали дедом Василием). После ранения в его третьей по счёту войне (до того он прошёл гражданскую и финскую) его окончательно списали в трудармию. До самого конца войны деда дома не было, он работал на строительстве оборонных объектов. Вместе с ним был там товарищ, с которым он сдружился за время работы. Звали его Андреем. Тоже после ранения, но моложе деда.

Познакомились они у фельдшера, куда во время осмотра плохо заживающей дедовой раны привели молодого человека со странным, отрешённым выражением лица и судорожно сцепившимися руками. Это и был Андрей. Несколькими месяцами ранее у него случилось большое горе: ему сообщили, что во время бомбёжки его дом сгорел дотла, а вся семья погибла. И жена, и дети. И остался он один, без родных. В те годы такое было, увы, не редкостью. Вот и у путевой обходчицы Ольги схожее горе. На мужа пришла похоронка, а ребёнка у них так и не было, не успели…

Горе сближает людей. Особенно, когда они остаются совершенно одни. Так незаметно Ольга и Андрей сошлись и стали жить вместе. Прошло некоторое время, и на железнодорожную станцию прибыл поезд с детьми-сиротами, собранными из разных мест. Время было очень тяжёлое. По каким-то причинам поезд застрял, а кормить детей стало нечем. Власти обратились к местным жителям с предложением взять к себе хотя бы по одному ребёнку.

Ольга, посоветовавшись с Андреем, ребёнка решила взять. Она хотела девочку. Пересмотрела всех детей и выбрала ту, которая почему-то запала ей в душу – маленькую Настю. Но Настя была не одна, у неё был младший братик, Ванечка. Девочка смотрела большими, умоляющими глазами на тётю Олю и держала за ручку братика. Она сказала, что без него не пойдёт никуда. Но женщина не посмела нарушить уговор с Андреем. Вечером она сообщила ему обо всём. Андрей сказал, что, ладно – одного, но двоих ребятишек им не прокормить. Придётся искать другую девочку. Однако сколько бы Ольга ни ходила к сиротам, ни к кому другому у неё душа не лежала. А зачем брать в семью, если не по душе? Но однажды она решилась: будь что будет, заберёт обоих, не станет их разлучать. И забрала.

Дома к вечеру она велела детям залезть на печку и сидеть за занавеской, пока она не переговорит с Андреем. Наконец, пришёл уставший, голодный Андрей. Ольга решила, что сначала накормит мужа, а уж потом обо всём расскажет, но он уже заметил странное шевеление на печке за занавеской. Не успел Андрей сделать и шага, как оттуда с криком бросились ему навстречу худенькая большеглазая девочка и её громко плачущий братик: «Папа! Папочка! Родной! Миленький! Ты нашёл нас! Родненький наш!..»

Заключив детей в объятия, Андрей, словно поражённый громом, стоял посреди избы. Его сцепившиеся руки не удавалось разжать ещё несколько часов.

Это действительно были его родные дети…

Война кончилась

Война закончилась за пятнадцать лет до моего рождения. Естественно, что ни я, ни мои младшие сёстры её не видели. Мы читали повести, рассказы и стихи о ней, ходили с родителями на парады Победы, смотрели художественные и документальные фильмы. Но нам повезло: всё, что мы знаем о войне, нам не довелось испытать на себе. Видеть на экране и читать в книге – это совсем другое. Ты ведь знаешь, что, как бы ты ни переживал описываемое или показываемое, на сам деле всего этого сейчас уже нет. На самом страшном месте книжку можно закрыть, а телевизор – выключить. И всё. И нет никакой войны.