В Баку ввели особое положение и комендантский час с 22.00 до 5.00.
Дряхлеющий генерал-полковник Тягунов, похожий на усталого, старого коня, с потухшими глазами, которые скрывали слегка дымчатые очки, был назначен комендантом особого района города Баку.
Генерал говорил монотонно, без эмоций, и, когда он зачитывал свой первый приказ по республиканскому телевидению, казалось, что, закончив читать, он задремлет, как член брежневского политбюро. Тягунов никому не угрожал, лишь зачитывал список районных и транспортных комендантов. И в метро был назначен комендант. Пара комендантов была с мусульманскими фамилиями, услышав их, азербайджанцы приободрились.
Основным источником информации о происшествиях в городе стали сообщения комендатуры особого района города Баку. Их зачитывал поначалу сам Тягунов, видимо, не доверяя дикторам. Еще сводки публиковали в газетах «Вышка» и «Бакинский рабочий», а может, где-то и еще. Я их вырезал и собирал.
В город перебросили танки. В количестве достаточном, чтобы хоть раз в день попасться на глаза жителю любого района.
Вечерами колонны двигались с ленивой, мощной слоновьей грацией. Танки танцевали, как мультяшные зверушки в заставке программы «В мире животных», целовались хоботами пушечных стволов, образуя своеобразные арки, через которые должны были проезжать редкие машины, водители которых имели специальные пропуска. Еще это было похоже на неравную игру в ручеек. За шатание по улицам, а тем более вождение машины во время комендантского часа можно было получить 30 суток ареста, об этом тоже предупредили.
Все машины после 22.00 досматривались. «Стой, комендантский патруль!» Шлагбаумы с такими надписями появились чуть ли не на каждой улице. Не остановишься – получишь очередь. Хорошо, если по колесам, значит повезло.
Две боевые машины десанта стояли у нашей школы, танк и две боевые машины – у стратегического объекта – продовольственного магазина. Солдаты в бушлатах развалились на броне.
Ночами ревут, гудят, передислоцируются, перекрывают дороги, оставляют следы на асфальте. Даже нашу тихую, окраинную улицу пометили своими гусеницами. Идешь с утра в школу – и под ногами свежие вмятины на асфальте. А днем отдыхают, стоят.
Введенные в город солдаты делились на две основные группы: вальяжные десантники и слегка пришибленные военнослужащие внутренних войск. «Десантура» была модной: камуфляж, легкие «броники», автоматы со складными прикладами. Солдаты внутренних войск в длинных шинелях смотрелись каким-то средневековым ополчением. Сходство усиливали шлемы с забралами, металлические щиты и длинные неуклюжие бронежилеты, скорее похожие на доспехи рати из йоменов. Еще полагался автомат с деревянным прикладом и дубинка. Часто эти солдатики, в отличие от ладных десантников ничуть не спортивного вида, еле передвигались в таких доспехах. А ходить им предстояло много, патрулировали улицы именно они, а десантники лишь сидели на броне и ждали полевой кухни, лениво покуривая и сплевывая. Иногда патруль из двух «вэвэшников» сопровождали мент и дружинники с красными повязками на рукавах.
Мы общались с солдатами, стоявшими у школы и магазина. Заходили они и в школьный буфет, где их угостил пончиками наш молодой военрук Дадаш Дадашевич. Однажды мы с пацанами скинулись и купили для десантников несколько пачек «Примы».
Воины охраняли школу, а вернее самих себя. Был тихий, пасмурный день. Только один десантник, парень с лицом красивым и более интеллигентным, чем у товарищей, отказался от «Примы», немного высокомерно заявив, что курит с фильтром. Остальные были сдержанно рады подарку, улыбались нам, пригласили залезть на броню и заглянуть в открытые люки.
Солдаты с простыми открытыми лицами, которых едва касалась бритва. Как говаривал мой папа про такие лица, бриться бы им вафельным полотенцем. Смерть их не поджидала на каждой нашей улице и в наших подворотнях, то вторжение было бескровным.
К солдатам большинство азербайджанцев относилось равнодушно. Пока еще никто не воспринимал русских как оккупантов. Гуди, шуми, митингуй, а русские в своем праве, захотят и войска введут, мы же в Советском Союзе живем.
Генерал Тягунов быстро и легко занял город и взял в осаду площадь Ленина. Ее сразу оцепили танки, бронетехника, грузовики и солдаты. С каждым днем кольцо становилось все теснее, теснее. Людей не разгоняли, но психическая ползучая атака шла вовсю, танки ревели, заведенные моторы заглушали слова, их выхлопы мешали дышать. Площадь редела, остались самые упрямые. Потом танки стали вползать в толпу, народ разбегался, боясь давки, но никого не давили. Немного попугав и испытав на прочность фанатиков, готовившихся под них ложиться, ревущие машины давали задний ход. Войска теснили людей щитами, кое-кого побили, отсекали группками, устраивали газовые атаки «Черемухой».
5 декабря 1988 года по телевизору зачитали очередную сводку комендатуры особого района города Баку. В ней сообщалось, что площадь Ленина «очищена от митингующих по санитарным соображениям, и в настоящее время солдаты и мусороуборочная техника производят работы по уборке и дезинфекции площади».
Через два дня, 7 декабря, в Армении случилось страшное землетрясение. В Баку ликовали только явные отморозки. Большинство сочувствовали, но многие качали головами: Бог их, армян, наказал, доказал и подтвердил, что неправы они, что Карабах – наша земля.
Поднимают бетонную плиту спасатели, под ней женщина придавленная. Ей хотят помочь, вытащить, но она первым делом спрашивает:
– Карабах нам уже отдали?
– Нет.
– Тогда поставьте плиту на место!
Такой анекдот ходил в те дни в Баку. Азербайджанская ССР, конечно, не могла остаться в стороне от такого колоссального бедствия в соседней республике, все же пока одна страна.
Из Баку вылетел транспортный самолет с грузовиками и шоферами, чтобы гуманитарную помощь развести и помогать при разборке завалов. Спешно, как когда-то в Чернобыль, согнали «добровольцев». Один такой ликвидатор, папин знакомый, потом в бакинскую зиму покуривал на улице с голым торсом. У нас хоть сильных морозов и не было, но ветрено и холодно зимой. А ему все было жарко, температура всегда высокая. Страшно даже представить, что он чувствовал в сорокоградусные летние дни.
Разнарядка на помощь Армении папиной автоколонны пока не коснулась, но все мрачно готовились. Жить в тяжелых условиях, много работать, видеть смерть, возможно, возить останки в кузовах – если надо, так надо, добрые дела Бог зачтет. Но при этом еще бояться, что армяне побьют или даже убьют в суматохе… Конечно, там будут русские солдаты и вообще вряд ли будут обижать людей, которые приехали помогать… Или будут? Турок, он для армян и есть турок, так они думали.
Самолет из Азербайджана разбился при посадке в аэропорту «Звартноц». Спасся только один азербайджанец, молодой водитель грузовика. Он просто как въехал, так и остался в своей кабине в хвосте самолета. Задремал там, лень стало выходить, и выжил с переломом позвоночника. В Баку все знали друг друга, и Рустам знал его отца.
Элла уволилась, пришлось последовать совету мужа. Она работала как раз инженером на автомобильном заводе. За армянами перестали какое-то время гоняться на предприятиях и улицах, их даже достойно увольняли, выдавали все бумаги, если в отделе кадров не появились борцы за Карабах.
2. Гетто
Летом 1989 года мой дед Григорий, армянин, решил обменять квартиру на дом в Армении. В Баку c каждым днем иссякающим армянам жить становилось все опаснее и опаснее.
По-первобытному просто, живо, с огоньком изгоняют людей соседнего, ставшего враждебным племени «со своей земли». Человек родился, вырос, живет в отчем доме или построил свой и еще дерево посадил и все такое, а ему раз и объявляют, что он живет на чужой земле и его следует немедленно вышвырнуть. Карабах, с которого все началось, оба народа считают родным, исконным, и неделимым.
Дед вылетел в Ереван, благо авиасообщение еще было, а оттуда вертолетом в Кафан, или Капан, подыскивая себе вариант в Капанском и Мегринском районах. Это южная горная Армения, древняя область Сюник, или Зангезур. Здесь жили азербайджанцы, славящиеся садами. Жили неразвито.
– Где у вас ванная комната или баня? Как же вы купаетесь? – спросил дед у владельца дома, азербайджанца.
Хозяин дома выдвинул из-под кровати жестяной таз.
– Нет у нас бани. Мы в кухне это ставим и поливаем себя из ковшика.
– А вода как?
– Нету водопровода, к роднику идем. Но провести вроде можно.
– А газ?
– Газ в баллонах покупаем для кухни. Топим дровами и углем.
О телефоне даже и спрашивать не стоит.
Зато места красивые: горы, зелень, прохлада, чистый воздух, не то что в Баку. Участки большие, сады роскошные. Но как тут выжить горожанам, которые с трудом передвигают ноги… Дед – инвалид войны, у него протезы на обеих ногах, тяжелые, из железа и грубой кожи. У бабушки ноги больные, она еле ходит. Деду шестьдесят шесть лет, бабушка на год младше.
Эх, знал бы дедушка, что его ждет, совершил бы обмен с легким сердцем. А так он колебался… Да и что-то там не срасталось, хитрые схемы тройного обмена вырисовывались, и посоветоваться надо с женой, с детьми… Уехал он ни с чем.
Вернулся домой, «на Завокзальную», в свой квартал у вокзала, с которого можно на электричке доехать до станции Разина. Так ехала Элла на учебу на окраину в нефтяной техникум, где и встретила Рустама.
Все улицы с царских времен там назывались Завокзальными, различались по номерам. Разумеется, их переименовывали, и не раз, но старые бакинцы употребляют дореволюционные названия.
Большинство обитателей здешних улиц жили в общих дворах и были армянами. Во дворах, как в кастрюлях, кипела южная жизнь, орали дети, случались драки, женщины вырывали соперницам волосы, мужчины пускали в ход ножи, страшные сапожные, которыми вспарывали животы, и финки, и заточки – пики. Можно было наблюдать развалившихся за нардами «откинувшихся», блатных в татуировках на корявых коричневых телах, бесстыдно вываленных душным летом, попадались и экзотичные в те годы наркоманы.
Модники закладывали сложенные клетчатые носовые платки за вороты пестрых рубах, носили длинный ноготь на правом мизинце, сверкали начищенными импортными туфлями. «Под импорт» им тачали и многочисленные настоящие сапожники, зарабатывающие ножами честные деньги, перекусывающие наспех хлебом и помидорами. Местные портные шили модные штаны фотографам, инженерам, музыкантам, стройными рядами возглавлявшим похоронные процессии; мастер по восточным барабанам нагара, русский парень, сушил на улице тонкие кругляши кожи, заготовки. У его мамы, маленькой бабы Нюры, был ужасно умный кот Васька. Когда хозяйки долго не было, он ходил встречать ее в магазин.
Когда-то Завокзальная была холмистой, пересеченной местностью, на склонах, на траве армяне устраивали маевки с домашним сыром и вином, царили деревенские нравы, недавние селяне умудрялись даже держать свиней. Потом город задрапировал все неровности булыжником и асфальтом. Крутые склоны спрятали под каскадами лестниц и террасами. Оставили лишь серые ленты скудной земли, которые засадили подстриженными кустами, тутовыми и оливковыми деревьями, запыленный тут собирали дети, оливки солили дворовые умелые хозяйки.
Дедушка и бабушка жили в «растворе», отдельной квартире с отдельным входом с улицы на углу дома, на углу 4-й и 5-й Завокзальной. Эту жилплощадь деду предоставили после войны. Приняли во внимание, что фронтовик и инвалид войны с беременной женой, родителями, тремя братьями, двумя сестрами, одна из которых новорожденная, ютятся в двух тесных комнатушках в полуподвальном помещении в общем дворе. Жильем помещение, которое ему выделили, назвать было нельзя. Как раз пресловутой крыши над головой и не было. Изрядно обгоревшая, она не спасала от дождя и снега.
– Сидишь, кушаешь, а в тарелку ящерица с потолка падает, – весело рассказывала бабушка Амалия о тех днях. Несмотря на то, что свекор вместе с ее дедом крышу подлатали как могли.
Комната, которую дали молодой паре, раньше служила конторой домоуправления, располагалась в угловой части большого одноэтажного дома. В контору вела парадная дверь, вход был с улицы. Обычно здешние обитатели заходили к себе через двор, жужжащий улей, беспорядочно напичканный сотами комнат и комнатушек, отделенный от улицы деревянными воротами с калиткой. В этом доме, как и в родном дворе Григория, как и по всей Завокзальной, люди побогаче и некоторые старожилы жили повыше, а остальные прозябали в полуподвалах и подвалах. Многие, в том числе и отец Гриши, вгрызались в землю и обустраивали дополнительные комнатушки без окон, в которых в самый знойный бакинский день было темно, сыро и прохладно.
Контора пережила пожар. Стены стояли крепко, но обуглились, пообгорели. С потолком и полом было похуже. Но плотники помогли, подремонтировали, сколотили грубую мебель, и молодые обустроились. Оборудовали отдельную кухню. Поставили кирпичную печку для приготовления еды и обогрева, топили опилками. Позже над ними вырос второй этаж, но потолки остались все равно высокими. Дед ходил по инстанциям и с годами присоединил еще комнату. Выбил право на отдельную ванную комнату с туалетом, выкроил из большой кухни, нанял мастеров, которые поставили унитаз, а затем и ванну (роскошь и невидаль). Для получения горячей воды использовалась взрывоопасная колонка «пятиминутка». Григорий доказал чиновникам, что ему, инвалиду на протезах, и его сыну, который стал инвалидом после перенесенного в младенчестве полиомиелита, трудно ходить в общий туалет во двор и мыться в общественной бане через дорогу.
Две ступеньки и у входа железная скамейка в квадратный метр шириной, намертво вкопанная в асфальт, служила местом сходок с соседями в летние вечера. Семечки лузгали, мороженое ели, чай пили, в нарды и шахматы играли, еще и стулья на улицу выносили. Железная дверь двойная, ее закрывали, только когда надолго покидали квартиру, сенцы и двойные застекленные двери. В летние дни до позднего часа не закрывали даже стеклянных дверей. Из сеней входящие попадали прямо на кухню.
С началом событий на тех армян, которые решили уехать, соседи смотрели, как на паникеров и блаженных придурков. Как можно покидать навсегда, вы слышите – навсегда, Баку, а тем более Завокзальную? Свой район надо защищать от понаехавших еразов.
Когда летом 1988 года в Баку начался очередной «виток конфронтации», в один из напряженных дней я оказался у бабушки на Завокзальной. Стояла жара. Гетто готовилось к обороне. Сидевшим у дверей теткам было приказано запереться дома.
– Там азербайджанцы толпой идут. Закройтесь дома и приготовьте что-нибудь, чем отбиваться. Топор, например, или что-то такое… На всякий случай. Но они не пройдут. Мы им покажем!
Улица была тихой, как всегда в летний будний день, только тревожно пустынной, все забрали детей. Нам с бабушкой было любопытно, мы постояли на лесенке, надеясь, что успеем закрыть двери вовремя. Особо смотреть было не на что. Мимо на небольшой скорости проехал неновый «Иж Комби». Лысый упитанный мужик размеренно прокричал в мегафон, высунувшись в окошко: «Армяне, соединяйтесь! Армяне, вооружайтесь»!
Мы с бабушкой решили дальше не испытывать судьбу и поспешили вооружиться, заперев двери. Стало тенисто.
– Чападжах пойдет?
Бабушка взвесила в руке внушительный тесак для разделки мяса. Я нашел в ванной палку, видно, запасной черенок для швабры, и дихлофос. Им бабушка травила редких черных тараканов, мух и муравьев. Им можно прыскать в рожу нападающим. Эффект от советской химии будет страшный. Глазки вытекут. В дополнение достал из кухонного шкафа угрожающий старый нож, которым обычно нарезали сырое мясо, лезвие съела частая заточка. Но вообще это было смешно. Нам с бабушкой стало смешно даже тогда. А папа, который заехал за мной, с озадаченной улыбкой покачал головой и, как обычно, закурил. Он увез меня домой на всякий случай. Нападения на Завокзальную, впрочем, не случилось.
Спустя год, летом 1989 года, никто и не вспоминал о защите родного района. Блаженными считались несчастные армяне, от беспомощности или вследствие помутнения рассудка не спешащие покидать этот Баку-Везувий.
– Дядя Гриша, надо уезжать. Дальше будет только хуже!
– Советская власть этого не допустит, – говорил «партейный» Григорий, но и сам засуетился, но как-то неохотно.
Бабушка тоже не разделяла панических настроений.
– Что нам сделают? Кому мы нужны? А я вообще, честно говоря, не хочу уезжать из Баку. Как уеду? Я здесь родилась, выросла, здесь мама похоронена. Я в Армению не хочу. Там одна нация – армяне. Все там варятся между собой, говорила она.
В отличие от деда Гриши, к армянскому книжному патриотизму она была равнодушна.
Однако все меньше и меньше знакомых лиц на улицах, а еще совсем недавно редко можно было встретить чужого на Завокзальной. Уж в лицо-то все знали друг друга, примелькались. Ясное дело, что были случайные прохожие, но чаще попадались соседи, родственники, дальние родственники, друзья, одноклассники, односельчане и их потомки. А тут вещи грузят, каждый день все больше и больше грузовиков, то у 15-го номера, то у 17-го, то у 11-го, бойко загружают разобранную мебель, телевизоры, посуду, всякий хозяйственный скарб, «интеллигенты» – книги в связках и картонных коробках. Заказывают железнодорожные контейнеры. Пожитки идут в южную Россию и Армению, куда в основном их хозяева и переселяются, сдавая дворы враждебным пришельцам.
Дед душным августовским вечером возвращался из гаража, оставив там машину. Было еще светло. Его гараж наверху у зоопарка; чтобы дойти до дома, ему нужно было спускаться вниз.
Идти Григорию от гаража до дома на протезах не меньше получаса. Остывает асфальт после жаркого дня, заляпанный черными пятнами осыпавшихся раздавленных ягод шелковицы. Дед в раздумьях, как дальше жить. Он хромает, бредет не спеша. Закончил день раньше, «халтура» не особо задалась, дед после выхода на пенсию «халтурил» на своем «Запорожце».
Машину Григорию выдало государство за почетную инвалидность. Вечерами у него была стабильная проверенная клиентура – таксисты из расположенного неподалеку таксопарка, которых после окончания смены развозил по домам дед-конкурент. Это могло затянуться до ночи, а дед в последнее время предпочитал все же засветло возвращаться. У картонной фабрики, когда уже пройдено больше половины пути, возникли три пацана, азербайджанцы, на вид лет шестнадцати-семнадцати. Стали задирать. Толкнули, но дед удержался на ногах, вернее все же на культях и протезах.
– Ребята, я инвалид войны, – сказал дед.
– Ну и что, ты же армянин! – ответили ему и сильно ударили кулаком в челюсть.
Он упал на колено, но все же смог удержаться и не упасть навзничь. Хорошо, парней отогнал какой-то мужик и помог деду встать.
Дед получил перелом челюсти. У него угрожающе распухло лицо, произошло воспаление, развился абсцесс, нагноение. Маме, которая приехала его проведать, сказал, что попил холодной родниковой воды в Армении, и поэтому воспалилась десна. Элла, делая отцу какие-то примочки, в эту версию не поверила и через несколько дней добилась от него правды, которую дед рассказал со слезами обиды на лице. Всплакнула и Элла.
– Надо вам уезжать, лучше уже не будет, мама.
– Элла, я понимаю, но как я вас оставлю? Как я внуков не смогу видеть?
– Мы тоже уедем со временем. Но на Завокзальной жить нельзя, это опасно. На вас могут напасть, не дай бог! Не хочу пугать вас, но все что угодно можно от них ждать, от этой еразни. Надо искать варианты, маклеров привлечь. Понимаешь, под лежачий камень вода не течет. Шевелиться надо.
– Куда нам ехать?
– Ну, например, к Сусанне в Ростовскую область. Она же папина сестра. Вот хотя бы к ней вещи перевезем, мебель. У них же двор там большой. Контейнер закажем, Рустам поможет с грузовиком. Но так же нельзя! Резину тянете, судьбу испытываете! Мама, папа, не дай бог что-то с вами случится.
– Но нам еще надо квартиру твоего брата продать в микрорайоне. Там, ты знаешь, четырехкомнатная, за нее должны дать хорошо. Маклер обещал.
– В общем, все, давайте упаковывать. Я вам помогу.
– Дузес асум. Ты права, доченька, – подытожил дед.
Тетя Сусанна раньше жила в Сумгаите. Когда случился погром, ей с мужем посчастливилось гостить у родственников в Баку. Сыновья прятались на чердаке пятиэтажки.
В скором времени дедушка раздобыл большие картонные коробки, и бабушка споро начала упаковывать вещи.
Мебель и прочее имущество было решено перевезти к нам. Они тоже должны были перебраться в наш дом, как упакуются. Тетя Аня, сорокачетырехлетняя мамина сестра, которой в июне настойчиво предложили уволиться по собственному желанию с трикотажной фабрики, где она проработала у станка больше двадцати лет, уже жила у нас. Считалось, к пожилым людям врываться не станут, устыдятся.
Раз днем, когда деда не было дома (он отправился на встречу с маклером, чтобы показать покупателю дядину квартиру), «клиенты» пришли к ним сами.
Задребезжали дверные стекла от бесцеремонного стука.
Бабушка через матовые стекла увидела в сенях двух мужчин лет сорока.
– Кто там? – спросила она, но дверь приоткрыла. Трудно все же жителям Завокзальной не открывать двери посторонним.
– Квартира продаете?! – один из мужиков подтолкнул дверь, чтобы открыть ее шире
– Нет, нет, не продается, – сказала бабушка.
– А зачем э не продаешь, ай эрмени. Мы хорошо дадим! Можно зайти?! Зайдем, посмотрим, да, – и попытался войти, но Амалия удержала дверь и оттолкнула входящего.
– Уходите, уходите! – сказала она раздраженно и громко, получив в ответ приглушенную бранную скороговорку.
Мужчины подрастеряли наглую решимость, но уходить не собирались. Один из мужиков, ухмыльнувшись, проворно просунул в закрывающуюся дверь ступню. Но бабушка с неожиданной для пожилой тетки силой и решительностью быстро потянула дверь на себя и резко двинула мужика по ноге. Наглец выдернул поспешно ногу, и бабушка быстро повернула ключ. Мужчины погалдели, по разу вдарили ногами по двери, но не сильно. Лишь еле заметная трещина пробежала по стеклу.
Все же это были не подонки, а по виду обычные простецкие мужики, скорее всего еразы, которые решили по дешевке прикупить жилье, а то и с обстановкой, предварительно чуток припугнув армян.
Еразы – азербайджанцы, переехавшие из Армении, сокращение от словосочетания «ереванский азербайджанец». Эти выдавленные пришельцы заполонили Завокзальную, они покупали у армян, обменивались, занимали их квартиры, и чем больше армян проживало раньше на улице, тем опаснее она стала для оставшихся.
Среди еразов есть разные люди. Некоторые дружелюбно настроены к армянам, они родились и выросли среди них, говорят по-армянски несравнимо лучше, чем бакинские армяне, а есть и те, кто породнился с армянами. Но большинство еле сдерживают ненависть и презрение, да и сдерживать не хотят. Такие считают, что движимое и недвижимое имущество армян принадлежит им по праву. Все остальные полагают, что предлагать надо как можно меньше и время работает на них.
Припугнуть бабушку было сложно, в ней было много упрямства и иронии. Она была взвинчена и растеряна, но не хотела никому уступать. Женщины часто оказываются мужественнее мужчин. Дед же стал сдавать, все же удар в лицо сказывался. Дело не в физических страданиях и не в нравственном потрясении, которое переживает избитый «интеллигент». Григорий вырос на улице. В детстве и юности, в 30-е годы, когда с одеждой было плохо, он дрался, раздеваясь до черных широких трусов. Противники на дворовых поединках раздевались, чтобы не попортить одежду, и складывали ее со всей возможной аккуратностью. Даже после войны, будучи инвалидом, но молодым, он был задирист и однажды, возвращаясь с женой со свадьбы друга, пьяный придрался к фонарному столбу, в темноте приняв его за незнакомого нахала. Амалия не успела разубедить его, и дедушка разбил кулак в кровь.
Конечно, для любого пожилого человека, которого по идее должны уважать младшие, получить по лицу, да еще и не иметь возможности достойно проучить обидчиков – большая неприятность. Но не это главное. Просто дед понял, что общество и «хёкюмет», то есть власть, государство, не могут и не хотят его защитить. Он беззащитен, с ним и его женой могут сделать все что угодно и даже убить. Даже если бы он не был инвалидом и смог бы дать сдачи, какая разница? В другой раз нападет больше людей, ударят ножом или трубой по голове. И это подрывало самообладание Григория, хотя с виду он пытался крепиться.
Бабушка упаковала все вещи в картонные коробки, мебель, какую могли, сами разобрали они с дедом. Рустам помочь тестю и теще не мог, ему было не до этого, смерть отца потрясла его и закружила в суете похорон и поминок.
Уже начался октябрь, но дни стояли теплые, ясные. Около пяти вечера, а все еще солнечно. Шторы и тюль в гостиной у бабушки задернуты, так тенисто и безопаснее, но одна створка окна открыта. У подоконника курит дед. Он то курил, то бросал, но как тут не курить? В хорошие времена дед до самой зимы курил у приоткрытой входной двери, сидя на табурете. Да, двери сейчас надо запирать.