Театр тающих теней. Под знаком волка

Еще две недели назад на эту же самую выставку в Генте стояли очереди. Оленев позировал на открытии, давал сдержанные комментарии особо избранным изданиям и телеканалам, отдельно демонстрируя, как работы раннего Вулфа из цикла «Театр тающих теней» правильно смотреть на просвет, чтобы проступали те самые тени – Даля специально разработала систему показа не картинами на стенах, а динамичными конструкциями с контровой подсветкой, при которой работы гения обретают над-уровни и иные смыслы.

Еще два дня назад онлайн-билеты на эту выставку в Лиссабоне были проданы на три месяца вперед!

О найденных шедеврах великих художников от Вермеера до Вулфа из коллекции этого странного русского, бывшего олигарха, богатеющего теперь непонятно на чем, писали все художественные издания, сайты, блогеры, хештеги выставки входили в топы соцсетей. И вдруг…

Заявление Фабио Жардина, что большинство работ на выставке подделки, что никакого подлинного Вулфа, а тем более Вермеера в собранной ею коллекции нет – удар под дых. От которого ей не оправиться.

Удар по ее репутации.

Удар по репутации Оленева, коллекцию которого в последние годы пополняла она, Даля.

Удар по его состоянию – в эти картины вложено много миллионов долларов. Много сотен миллионов. И вчера все эти картины стоили во много раз больше тех сумм, за которые они были приобретены. А сегодня не стоят ничего. Ноль. Зеро.

Клеймо «подделка» теперь стоит и на всей выставке, и на всей коллекции, и на всем, что она когда-либо атрибутировала, оценивала, на что давала свои экспертные заключения.

Всё, что она делала много лет, на ее глазах рассыпается в прах.

Всё, чем жила. Во что вкладывалась. Ради чего забывала про всё остальное – свою семью, которой так и нет, детей, которых еще не родила, отношения, которые так и не выстроила.

Дела ее жизни нет. Репутации нет. Отношений нет. Любви нет. Ничего нет.

Остался только позор. И стыд.

И необходимость как-то с ним жить.

Это она нашла неизвестные работы великих. Она, почти девочка, вчерашняя студентка, нашла шедевры. Все говорили – такого не бывает, потому что просто быть не может! Она доказала, что может.

Это она собрала второе, и третье, и десятое мнение и подтвердила свои предположения – картины, подписанные иначе, чем обычные подписи великих, им – великим – принадлежат!

Это она по крупицам, по деталям собрала доказательную базу и убедила весь художественный мир в том, что всё, найденное ею, подлинники. Кто же знал, что эти мнения и эта доказательная база не смогут перевесить авторитет одного Фабио Жардина! И кто знал, что «вовремя» подсунутая ее ненавистниками статья сделает из Оленева не союзника, а еще одного соперника.

Материализовавшийся из ниоткуда главный эксперт Мирового фонда культурного наследия выступил с разгромной статьей на сайте «The New York Times». Обозвал всю коллекцию барахлом, ломаного гроша не стоящим.

Владелец коллекции, когда-то доверивший ей свои деньги и репутацию в художественном мире, резко от нее отвернулся.

Она теперь новый Ван Мегерен[2 - Ян Ван Мегерен – самый известный фальсификатор картин Вермеера, продававший свои подделки в коллекции нацистских лидеров, в частности Геринга, что после окончания Второй мировой войны грозило ему длительным тюремным заключением. Чтобы избежать обвинения голландских властей в коллаборационизме и в распродаже национального культурного достояния, признался, что все проданные им картины написал сам, и в качестве доказательства написал очередного «Вермеера» прямо в тюремной камере.], продававший «вермееров» собственного изготовления нацистским лидерам – только холст и краски в тюремную камеру ей не принесут.

Она – очередной Михаэль Бокемюль, подтвердивший подлинность Архива Явленского[3 - «Архив Явленского» – одна из наиболее масштабных афер в мире искусства в ХХ веке, когда в 1998 году на рынке появилось сразу несколько сотен акварелей художника Алексея Явленского.].

Она – Иштван Шлегль, автор каталога Нины Коган, которая отродясь работ из этого каталога не рисовала.

Она – Жан Шовлен с его выставкой картин Александры Экстер[4 - Жан Шовлен – организатор выставки 2009 года в Туре «Александра Эстер и ее друзья». Выставленные им работы Эстер, Малевича, Кандинского, Ларионова, Лисицкого были признаны Фондом Александры Эстер поддельными.] и русского авангарда.

И все прочие позорные пятна на светлой картине мировой живописи – тоже она.

Всё, что она собрала, уничтожат. Через пять дней.

Связаться с Оленевым так и не удается.

Его давняя, еще школьных времен, подруга Женя Жукова[5 - Героиня романов Елены Афанасьевой «Ne-bud-duroi.ru», «Знак змеи» и «Колодец в небо».], сама тонкий ценитель и собиратель, Далю утешает. Обещает дозвониться Оленю, убедить его не делать поспешных выводов, дать Дале время. Обещает и, скорее всего, сделает, Женя никогда не подводит – повезло Димке с мамой, не то что ей. Но когда это еще будет. Завтра… Послезавтра… До этого еще нужно как-то дожить.

А пока… Пока она в аду. Хуже которого не бывает.

Или бывает.

Женя говорит, что Даля славится умением сделать еще хуже, когда кажется, хуже уже не бывает. Сделать ад еще более адовым.

Славится. Притягивает к себе это «хуже худшего».

Оленев не просто поверил своему окружению, столько лет мечтавшему ее сожрать, а немедленно ее уволил, не оставив шанса на исправление ситуации. Фабио Жардин не просто обозвал ее коллекцию дерьмом, ломаного гроша не стоящим, и не просто затеял процедуру «изъятия подделок из мирового художественного фонда» – впереди показательное уничтожение «подделок»!

Всё, на что главный эксперт Мирового фонда поставил клеймо «подделка», подлежит уничтожению. Всё, что она за эти десять лет нашла, попросту говоря, сожгут или отправят в шрёдер. Такова политика Мирового фонда – уничтожать, дабы подделки дальше не портили светлый и чистый мир искусства. И дабы другим неповадно было.

Хуже так хуже! Чтобы ей стало еще хуже, чем «хуже не бывает».

Вот и теперь она, Даля, вместо того, чтобы искать аргументы, еще не испробованные научные методы анализа, привлекать мировые авторитеты, которые круче Фабио Жардина и которым удастся убедить Мировой фонд в подлинности собранной ею коллекции, вместо того, чтобы биться за картины гениев, которым грозит смерть, как за собственных детей, хлопает дверью.

Оленев верит только Мировому фонду. И тем, кто «всё время говорит».

Мировой фонд верит только Фабио Жардину.

Фабио Жардин заявляет, что верит только себе и никому более. «Разве что сами гении поднимутся из могил и подтвердят подлинность своих работ».

Если плохо, пусть будет еще хуже. Совсем невыносимо пусть будет.

Ад так ад!

Как тогда, лет десять назад, когда ей первый раз показалось, что она летит в бездну.

В девятнадцать лет она оказалась почти на улице. Одна.

Расстрел

Савва

Балаклава. 1919 год. Октябрь

Те же костоломы, что сидели с двух сторон от него в машине, ведут Савву вниз, в подземелье. Один из них с совершенно бульдожьей мордой заталкивает его в темную камеру с низким потолком, с крошечным грязным оконцем, набитую людьми – не продохнуть. Закрывает двери на тяжелый засов.

Савва оглядывается по сторонам. Скамеек нет, стульев нет. Ничего нет. Кто может, сидит на полу, кому не удается присесть, тот стоит, пригибая голову – потолки низкие, даже невысокому Савве полностью не разогнуться.

Не снимая синее драповое пальто, в которое весной было зашито ожерелье графини Софьи Георгиевны, что и спасло их с Анной и девочками от голода, садится прямо на пол рядом с закопченной от чадящей лампы стеной. Нащупывает в кармане небольшой пинцет для марок. Машинально начинает рисовать на стене.

И вычислять, есть ли у него шанс выбраться и какие действия для этого нужно предпринять? Или шанса у него нет, и незачем тратить силы напрасно, а лучше последние часы жизни посвятить чему-то другому? Вспомнить всех бабочек своей коллекции, например. В это лето он наконец нашел редчайшие экземпляры стевениеллы сатириовидной и поликсены и превзошел коллекцию младшего Набокова, обидно, однако, что Владимир этого не узнает.

Привычка у Саввы такая – всегда что-то чертить и рисовать, пока идет работа мысли. Порой он сам не понимает, что рисует, замечает только тогда, когда мыслительный процесс окончен. Так и теперь.

Николай хочет его убить.