Научи меня верить

– Так! – признал удивленно.

Павлу было чему удивляться – о том, что у них родятся сыновья, они с Аглаей сами узнали совсем недавно. Информацией этой они, понятное дело, ни с кем не делились. Личная жизнь ведь на то и личная, чтобы не становиться достоянием общественности.

– И у тебя, – бабушка посмотрела на Герберта, – есть сын и есть дочь.

Бабушка Агриппина не спрашивала, она утверждала, но Герберт ответил:

– Есть!

– И дети у вас есть, и любимые женщины, да и живете вы со своими семьями не в шалашах.

Друзья кивнули, понимая уже, куда клонит пожилая женщина.

– Мужчина, и это испокон веку было так, защитник, добытчик, правитель. Женщина – мать, жена, верная подруга. А еще женщина – это нежность, мудрость, хранительница очага. Кого вам защищать, для кого злато-серебро добывать, если нет семьи? Кто будет охранять ваш очаг, воспитывать ваших детей и встречать вас на пороге дома? Мы не можем без вас, а вы не можете без нас, – Агриппина пососала мундштук трубки. – Боги, решив повеселиться, сделали нам бесценный подарок. Только пройдя через одиночество, а кто-то и через испытания, мы понимаем, что такое счастье. Редко кому из нас дается возможность встретить свою половинку, не пройдя через лишения и муки. И лишь избранным дано пронести это через всю жизнь.

Бабушка, поймав взгляд Герберта, кивнула на бутылку, тот послушно разлил ее содержимое по рюмкам и поднес свою рюмку к рюмке Павла, замер, ожидая, пока друг поднимет свою. Агриппина одобрительно пыхнула трубкой, а дождавшись, когда оба мужчины поднимут рюмки и посмотрят на нее, отрицательно качнула головой. Друзья выпили и синхронно потянулись к блюду с закусками.

– Вы оба встретили свои половинки. Пусть странно, через боль да желание проститься с жизнью, – женщина перевела пытливый взгляд на Герберта.

Павел, увидев, что Герберт отвел взгляд, а потом пусть нехотя, но кивнул, красноречиво поднял брови.

Агриппина между тем продолжила:

– А друг ваш еще ничего из этого не имеет. И вы оба знаете, что виноваты перед ним. Уводили его женщин, не считали его себе равным, насмехались над ним не один раз. А ведь он спас тебе жизнь, когда нес тебя, раненного, на себе, разве ты забыл это? – бабушка посмотрела на Павла. – Вижу, что не забыл, именно потому вы сегодня здесь. Вкусно едите, хорошо пьете, отмечая твое спасение, а его рядом с вами нет.

– Как спас, так и хотел забрать! – буркнул Павел и уже сам потянулся к бутылке.

– Выходит, ты вот так списал свой долг перед ним? – женщина впилась в Павла пронзительным взглядом.

– А ты, значит, бабушка Агриппина, хочешь сказать, что те пустоголовые девки, что так легко его предавали, выбирая нас с ним, – Павел кивнул в сторону Герберта, – и ложась с нами, а не с Алексом, были его половинками?

– А ты разве господь Бог, чтобы решать, кто из них была его половинкой, а кто нет? Тебе или, может быть, тебе, – бабушка перевела пронзительный взгляд на Герберта, – дано знать, каков путь вашего друга к счастью и обретению себя?

Друзья молчали, и пожилая женщина продолжила:

– То-то и оно, что не дано! Его путь самый извилистый и длинный. И не вам его судить. Сам-то, вот ты, мил человек, – Агриппина опять посмотрела на Павла, – скольких человек на тот свет отправил? Знаю, что не были они агнцами божьими, но разве ТЕБЕ дано было право их судить? Молчишь? Правильно! Молчи! Вот сидите вы тут, горюете, что друга потеряли, да его же проклятиями осыпаете, осуждая. А вы знаете, какие муки совести испытывает он?

– Не испытывает! – Павел попытался было возразить, но, встретившись с острым взглядом пожилой женщины, замолчал на полуслове.

– А ты разве это знаешь? Ты говорил с ним? – Павел молчал, лишь сжались руки в кулаки, да желваки заходили на скулах.

– Вижу, что не говорили вы с ним. Ни ты, – мундштук трубки указал на Герберта и вернулся к Павлу, – ни ты! Никто из вас не говорил с ним. Потому-то вам двоим и нет покоя. Прощать тоже надо уметь.

– Может, мне ему еще и другую щеку подставить? – усмехнулся Павел зло и уже сам, не дожидаясь указания, потянулся к бутылке, разлил по рюмкам, но выпивать не спешил.

– А ты, мил человек, если уж цитируешь Библию, то должен знать и другую истину: «Чтобы остановить зло, не надо отвечать злом на зло. Но и подчиняться злу никогда не нужно». Это из первого послания апостола Петра, чтоб ты знал, – процитировала Агриппина Библию. – А вы оба подчинились злу. Не вам судить друга вашего. Для этого есть высший суд, и у каждого из вас он будет свой – это уж вы мне поверьте! В свой срок и у всех он будет, так уж устроено все в этом мире.

Павел с Гербертом молчали, не глядя друг на друга. Агриппина перевела взгляд с одного мужчины на другого и закончила, припечатав:

– И прощать своего друга здесь, на этом свете – это уже ваши испытания, чтоб вы оба знали. Потому как простить не для галочки, а по совести – этому тоже надо учиться.

Агриппина отложила свою трубку на стол, подняла свою недопитую рюмку и произнесла:

– И вот эту рюмку я выпью за вас. За то, чтоб прошли вы свое испытание достойно и с честью, ибо не дано нам судить себе подобных. Нет у нас с вами тут таких прав.

На этот раз Агриппина выпила свою рюмку до дна, резко поставила ее на стол, отщипнула кусочек сыра, зажевав крепкий напиток, и повернув голову в сторону кухни, произнесла:

– Вот и жаркое ваше подоспело, сейчас Степан принесет.

Глава 1

– Александр Михайлович! Вы вернулись?

– Доброе утро, Элеонора Генриховна!

Консьержка, здороваясь с ним, сияла как новая монета. Ну да, он вернулся, его не было дома почти год. С чего бы ей-то вот так явно радоваться?

Алекс шагнул к лифту, нажал на кнопку вызова, увидел, что лифт движется вниз, и замер, ожидая его. И лучезарно улыбающаяся консьержка, и охранник, сидящий на стуле у входа, и сам Алекс молчали. Слышно было только, как шумит движущийся вниз лифт да где-то бубнит радио.

Спустя несколько секунд раздался характерный звук, сообщающий о том, что лифт прибыл, двери кабины разъехались в разные стороны, приглашая жильца шагнуть внутрь. Алекс шагнул, нажал на кнопку с номером своего этажа, двери лифта начали медленно закрываться, и в этот момент он посмотрел на консьержку. Женщина, на лице которой не было и следа от былой радости, не спуская с него глаз, подносила к своему уху телефон.

И в этот момент Алексу стала понятна причина столь бурной радости по причине его возвращения домой: Элеонора Генриховна звонит кому-то, кто ждет эту информацию о нем. Его реакция была мгновенной: резкий выброс руки между створок лифта, чтобы они не закрылись, один прыжок, и вот он уже стоит рядом с ней. Тот, кому звонила Элеонора, отвечать не спешил. А вот сама консьержка зачастила, оправдываясь:

– Александр Михайлович, я ничего такого. У меня внуки, а я одна. Она мне заплатила, чтобы я сообщила, когда Вы…

– Она?

Им интересовалась женщина? Этого Алекс явно не ожидал.

И в этот момент в трубке телефона у консьержки прошло соединение, на ее вызов ответили:

– Слушаю!

Элеонора Генриховна, глядя на него испуганно, молчала, а собеседница на том конце злилась:

– Говорите же!

Алекс шепнул одними губами: «Отвечай!» и придвинулся ближе к трубке телефона. В нос ему ударил сладкий запах духов, консьержка медленно сглотнула и проговорила:

– Он вернулся!

Имя Алекса произнесено не было. Собеседница консьержки взорвалась:

– Женщина, вы кто? И кто он? Алло? Женщина, Вы уверены, что не ошиблись номером?

Алекс продолжал молчать, сверля консьержку взглядом, женщина пошла красными пятнами. Еще не хватало того, чтоб ей тут стало плохо! Он протянул руку к ее телефону и показал жест, что показывают совсем маленькие дети, что-то прося у взрослых. Консьержка, несмотря на то, что была напугана, правильно поняла эту пантомиму, а потому отдала Алексу свой телефон.

– Про себя-то я знаю, кто я такой. А вот кто ты такая, и зачем тебе надо знать, что я откинулся?