Проклятие итальянского браслета

– А ты что, не знаешь?

– Знаю. Я же говорю – в «Визард».

– Нет, ты говоришь – вроде бы!

– Ну, просто так сказала. В «Визард», в «Визард», а тебе-то что?

– Да совершенно ничего, – небрежно отозвался Дракончег. – Ресторан хороший, музыка и еда отличные, но мужской стриптиз там хреновый.

Ага! Алёна невольно улыбнулась. Кажется, Дракончег снова в своем репертуаре.

– Ну что ж, – подлила она масла в огонь со свойственным ей ехидством, – мужской стриптиз – это интересно. Если ты лишил меня удовольствия видеть, как раздеваешься ты, буду смотреть, как это делает другой красавчик.

– Не сомневаюсь, что тебе только это и нужно, – хмыкнул Дракончег. – Наверное, ты бы с удовольствием поглядела, как раздевается тот парень, рядом с которым ты так интимненько сидела в снегу на перекрестке Белинки и Ижорской.

– Что? – изумленно воскликнула Алёна. – А ты откуда… а ты как… а ты почему…

– Мимо проезжал, – хихикнул Дракончег.

– И что не вышел, не протянул мне руку помощи?

– Ну, я не один ехал, это раз, а во-вторых, тебе и без меня хорошо было. Ну ладно, чао.

И Дракончег отключился.

Алёна с сомнением посмотрела на трубку. Все это как-то странно… Интимненько сидела в снегу… мимо проезжал… не один ехал… Разговор не просто как с чужим – как с опостылевшим человеком. А впрочем, Алёне, видимо, пора смириться с тем, что это несколько затянувшаяся страница ее жизни должна быть перевернута. Сколько длится их связь? Года три? Ну, не рекордный срок, конечно, однако достаточно долго. Пора, как говорится, кончать. А делать это следует вовремя. Супругам нужно расставаться до того, как они начали швырять друг в друга сковородками, а любовникам – до того, как они начали швырять друг в друга пошлыми мещанскими оскорблениями. А поскольку они уже где-то на подступах, значит…

Алёна вздохнула, и во вздохе этом таилась немалая печаль. Прелестный выдался роман, а как любовник Дракончег просто невероятен. Разумеется, она не станет проливать о нем слез, у нее, как у карточного шулера, – запасная карта в рукаве, всегда имелся в запасе другой кавалер, но все же… все же!

Чтобы не печалиться, она решила уснуть. Однако Дракончег не вылетал из головы. Тогда Алёна попыталась утешить себя мыслями о том, что случается всегда то, что должно случиться. Но это как раз не помогло, а еще пуще опечалило. Тогда Алёна покрепче зажмурилась и начала придумывать новый роман. Это, как всегда, подействовало безотказно – сон мигом налетел и унес ее в свои зачарованные края. Только в самую последнюю минуточку, уже за пределами яви, она успела вспомнить о Даниле, о том, что намеревалась обдумать эту странную историю, но все, поздно, Алёна спала.

Дела давно минувших дней

Этим же днем случилось происшествие, положившее начало той цепи непонятных случаев, которые выковала для меня судьба. Впрочем, начало-то было положено еще в мой первый же вечер в Петрозаводске…

Да не суть важно.

Итак, репетиция «Горя от ума» прошла успешно, всеми (за исключением Карновича, да и бог с ним!) было признано мое право ставить такие мизансцены, какие мне заблагорассудится. Мы начали расходиться, я задержался на крыльце, беседуя с очень милой и приветливой актрисой-любительницей Елизаветой Петровной Ивановой, дочерью здешнего преподавателя математики в мужской гимназии, и с «героем» Василием Васильевым, из ссыльных политических, очень представительным и талантливым человеком, которому, конечно, только из-за этого таланта и дозволено было войти в труппу: он некогда был на вторых ролях в Самаре и считался здесь почти профессиональным актером. Даже не признаваясь себе в этом, я тянул болтовню в надежде, что вот-вот выйдет Эльвира Михайловна. И дождался-таки! Она вышла в прелестной белой шубке, улыбнулась нам всем, потом взглянула на меня… в этот миг крикнули, что санки ее превосходительства готовы…

Мне показалось, она хотела что-то сказать кроме простого «прощайте, господа, до встречи завтра», но удержалась, кивнула и начала спускаться. Я кинулся подать руку… вышедший вслед за нею из театра Карнович попытался опередить меня, мы столкнулись и оба грохнулись к ногам владычицы наших сердец.

Она засмеялась, вслед за ней и Елизавета Петровна. Мы кое-как поднялись со скользких ступенек, потирая ушибленные бока и глядя на друга по-волчьи… и вдруг из-за санок выскочила какая-то женщина. Я сразу узнал этот клетчатый платок, эту голову с необыкновенно светлыми, соломенными волосами.

– Hyv@д@ em@д@nt@д@ apua! – крикнула она на непонятном языке. – Oma vauva kuolee!

– Что она говорит? – удивился я.

– Не понимаю, – пожал плечами Васильев. – Я здешнюю речь почти не понимаю. «Hyv@д@ em@д@nt@д@» – это вроде добрая госпожа. А дальше не знаю.

– Еще не хватало эту тарабарщину знать, – фыркнул Карнович.

– «Добрая госпожа, помогите! Мой ребенок умирает!» – вот что она сказала, – перевела Елизавета Петровна. Я не удивился, что она поняла слова незнакомки: еще накануне репетиции она обмолвилась, что прожила в Петрозаводске всю жизнь, и среди местных жителей у нее были друзья.

Эльвира Михайловна, которая все это время молча смотрела на девушку, вдруг кивнула и двинулась к ней. В первую минуту мне показалось, что она тоже не поняла слов и ждала перевода, но тут же услышал ее голос, звучавший очень спокойно и ласково:

– Ei tarvitse itke@д@. Kerro kaikki. Autan sinua.

– Ее превосходительство говорит: «Не надо плакать! Я помогу тебе. Расскажи мне все!» – прошептала Елизавета Петровна.

– Госпожа губернаторша знает по-фински?! – изумился я.

– Да, ее учил друг моего отца и очень удивлялся ее памяти и способностям, – сказала Елизавета Петровна.

Эльвира Михайловна и девушка-финка говорили очень тихо, и, хотя всем хотелось знать, о чем идет речь, все считали неловким к ним приближаться.

Наконец девушка согнулась в поклоне, таком низком, что показалось, будто она хочет упасть Эльвире Михайловне в ноги, но губернаторша ее удержала и крикнула:

– Ефрем Данилыч!

Кучер соскочил с козел и приблизился:

– Чего изволите, ваше превосходительство?

– Голубчик Ефрем Данилыч, – сказала губернаторша, – свези эту девушку – ее зовут Синикка Илкка – к господину Леонтьевскому и передай, что я велела с ней поехать к ней домой и сделать там все, что потребно, с тем же прилежанием, как если бы он ради меня старался.

– Антон Никодимович Леонтьевский – доктор, который губернаторскую семью пользует, – прошептал Карнович с видом посвященного. – Ну и ну, сколь же милостива ее превосходительство к недостойным!

Елизавета Петровна и Васильев что-то пробормотали одобрительное, а я не мог исторгнуть из своей груди ни звука. Дай я себе волю, мог бы только что-то невразумительно-восторженное прокричать.

Как я мог ее осуждать, как я только мог! Судить надо по делам, а не по словам, и сейчас Эльвира Михайловна, прекрасная, несравненная Эльвира делом доказала, что достойна даже не любви, а обожания. Впрочем, сделала она это по доброте душевной, доказывать ей было некому, не мне же, глупцу ничтожному!

Губернаторские санки увезли девушку, которая все еще плакала, но теперь – от радости.

– Ну вот, господа, – сказала Эльвира Михайловна, пожимая плечами и улыбаясь, – теперь я принуждена идти домой пешком. Какой ужас, верно?

Мы все расхохотались, и она первая – прежде всего потому, что до губернаторского дома оставалось какая-то осьмушка версты[2 - Чуть больше ста метров.], и, понятное дело, путь этот проделывался губернаторшей в санках исключительно заради важности.

– Так или иначе, кому-то из вас придется меня проводить, – задумчиво сказала Эльвира Михайловна. – Кто возложит на себя эту тягостную обязанность?

При этих словах выражение у нее было самое комическое.

Мы расхохотались и все разом шагнули вперед.

– Ну нет, не люблю гулять толпой, – усмехнулась Эльвира Михайловна. – Скажите, Никита Львович, вас не очень затруднит со мной пройтись?

Я просто обомлел и от нежданно свалившегося на меня счастья – она избрала меня! – и слова не мог молвить.

– Кажется, Северный колеблется, – насмешливо сказал Карнович. – Дозвольте мне, Эльвира Михайловна!