Претендентка на русский престол

– Мы… увидимся еще раз? Но откуда ты знаешь? Кто ты – чучельник или волшебник?! – воскликнула Лиза.

– А я и сам не знаю, – не сразу ответил Беппо. – От ремесленника до артиста расстояние неизмеримое, как между ночью и днем; но между ночью и днем мы видим бледный отсвет зари, и, как бы ни бледна была та заря, – это уже день!

В этих словах Лиза мало что поняла. Куда более волновало ее другое!

– И я… буду счастлива в любви? – смущенно вертя перстень на среднем пальце, ибо на безымянном прочно прижилось старенькое, стертое измайловское колечко, и, чувствуя, как пылают щеки, пробормотала она. – Но когда?!

– Сегодня! – выпалил Беппо, глядя ей прямо в глаза. – Сейчас!

– Как это?! – отшатнулась Лиза, невольно стиснув на груди кружевные концы своей zendaletto.

Джузеппе успокаивающе кивнул:

– Да не бойся меня! Экая ты! Вижу, твое сердце болит по кому-то. И это вовсе не я. Но ты, наверное, хочешь узнать, где он и что с ним? Хочешь? Или нет?

«Нет!» – хотела шепнуть Лиза, но вместо этого громко выкрикнула:

– Да! Да! Хочу!

– Тс-с! – Джузеппе укоризненно поднял палец, тут же понимающе улыбнулся: – Иди за мной, и ты его увидишь.

* * *

Не прошло и минуты, как Лизе захотелось взять свои слова обратно. Она до смерти боялась воротиться в страну своих молитв и потаенных желаний! Чем это закончится, что принесет, кроме новых страданий? Они с Алексеем сделали все, что могли, чтобы лишить друг друга покоя и счастья. Хотя он-то не ведал, что творил… Лиза чувствовала: она бы простила всякое злоумышление! У таких страстных душ, как она, самые большие недостатки, даже преступления, даже величайшие пороки не только не убивают любви, но еще больше усиливают ее…

Она внезапно очнулась под пристальным взором Беппо и с опаскою огляделась: что, если ее потаенные мысли вдруг обрели свободу и плоть, что, если это их торопливые, беспокойные движения колеблют тяжелые занавеси, мерцают по углам просторной сумрачной залы, куда ввел ее Джузеппе? Но нет, это лишь зеркала слабо мерцали по углам; это лишь сквозняк колебал пламя свечей в бронзовом шандале…

Джузеппе усадил Лизу перед одним из зеркал, подал ей небольшой хрустальный флакон:

– Выпей все до капли. И ничего не бойся, слышишь?

Она кивнула. Не родился еще на свет человек, которому она призналась бы, что чего-то боится. Теперь она не отступилась бы, даже если бы изо всех углов полезли на нее демоны, отвратительные и гнусные существа с телом козы или червя, с ушами летучих мышей, пастью и когтями кошки… И едва Джузеппе скрылся за дверью, она одним духом проглотила сильно отдающее мятою, чуть горьковатое снадобье и уставилась в зеркало, ожидая бог весть каких жутких шуток таинственных сил.

Ничего не произошло. По-прежнему перемигивались в зеркале огоньки свечей, а само оно было уж до того помутневшее и потрескавшееся, словно вся амальгама с него давно осыпалась; непонятно, каким чудом оно еще может отражать эту сумрачную залу, этот шандал, эти оплывающие свечи, дробить и множить отражения, выстраивать из них необозримый коридор… И тут словно бы чьи-то стылые пальцы коснулись затылка Лизы, когда она сообразила, что ее-то отражения в зеркале нет!..

Прошло невероятно долгое, томительное мгновение леденящего ужаса; и вот из мрака прямо на Лизу выплыло незабываемое лицо Алексея.

Нет, то был не княжич Измайлов – румяный, беззаботный, и не Лех Волгарь – яростный, напряженный – это был еще один, неведомый прежде образ Алексея. Смуглое, перечеркнутое тонким шрамом лицо; голубой лед в прищуренных глазах; твердые, обветренные губы. Полуседые-полурусые волосы его были перехвачены на лбу кожаным узким ремешком, черный кожушок накинут на белую домотканую рубаху. Чуть поодаль Лиза с изумлением рассмотрела Миленко Шукало. Молодой серб раскуривал трубочку, задумчиво поглядывая на зубчатые вершины гор, подступавшие со всех сторон… Алексей смотрел вдаль. Но через мгновение лицо Алексея, отраженное в зеркале, покрылось рябью, расплылось, а вместо него Лиза вдруг увидела… себя!

С тихим стоном Лиза отшатнулась, зажмурилась, а когда вновь решилась открыть глаза, в зеркале уже ничего не было. Сколько ни вглядывалась, сколько ни терла его, оно никак не отозвалось на ее отчаяние и мольбу.

Лиза сплела похолодевшие пальцы, прижала к груди и внезапно ощутила легкий ожог пониже горла, как раз там, где когда-то приникало диковинное украшение, подаренное ей Сеид-Гиреем. И тотчас сообразила, что же именно напомнило ей странное Алексеево зеркальце, более похожее на металлическую пластинку: именно такого тускло-серебристого, неопределенного цвета был кубик – чудесный талисман Джамшида! И сабля, отнявшая жизнь у Сеид-Гирея, была такова же! Неужто в Алексеевых руках она сейчас видела третью заповедную реликвию – зеркало Джамшида?..

Лиза даже застонала от досады. Ну почему, ну почему ей открылось так мало?! Почему таким кратковременным было действие таинственного напитка? Не потому ли, что она мало выпила?

Лиза перевернула флакон, но из него не вылилось ни капли. Она в отчаянии огляделась и увидела в темном, застекленном шкафу еще один хрустальный сосуд, точь-в-точь такой, какой Джузеппе подал ей. Она радостно схватила его, вырвала пробку и одним глотком осушила.

Напиток был совсем другой, Лиза поняла тотчас. Ни следа мяты, ни следа горечи, похож на глоток ароматного дыма. Тем не менее она вцепилась в подлокотники кресла и снова уставилась в зыбкую стеклянную муть, но так ничего и не дождалась. Зелье не подействовало.

Колыхнулись занавеси, вошел Джузеппе. Сочувственно поглядел на смятенное Лизино лицо, кивнул успокаивающе; глаза его скользнули по столу, где валялись два пустых флакона.

Джузеппе вдруг так побледнел, что у Лизы захолонуло сердце: что, если она из любопытства да глупости проглотила какой-нибудь страшный яд?! И, словно нарочно усугубляя ее тревогу, Беппо чуть слышно пробормотал:

– Да, нельзя играть безнаказанно с демонами и феями. Из мира духов нельзя уйти так легко, как хотелось бы.

Лиза уж вовсе обмерла, но тут Джузеппе поднял на нее взор; и у нее отлегло от сердца: в его глазах появилась прежняя бархатная усмешка и как бы уважительное удивление.

– Зачем ты выпила это, Луидзина?

– Мое видение минуло так быстро, я хотела продлить его… А что это было за зелье?

Джузеппе чуть отвернулся, пытаясь скрыть улыбку.

– Ничего страшного, Луидзина, уверяю тебя. Ты напоминаешь мне тех фессалийских волшебниц, которые душу отдавали за видение… Зелье сие вовсе безвредно. Может статься, ты даже не заметишь его воздействия. А ежели все-таки заметишь, мы поговорим с тобою об этом позднее.

– Когда же? – надулась Лиза.

– Потом, когда увидимся в Санкт-Петербурге.

– Ты опять за свое?!

– Ну да, в Санкт-Петербурге, в тысяча семьсот семьдесят девятом или в тысяча семьсот восьмидесятом году. Тебе будет тридцать девять или сорок лет, и только тогда ты сумеешь по достоинству оценить последствия своей нынешней неосторожности. А теперь собирайся, Луидзина. Уже давно за полдень, и мне хочется еще погулять с тобою сегодня.

– Погулять? Но тебе как будто не нравилось мое платье? – Лиза мстительно передернула плечами, не трогаясь с места, а Беппо вынул из шкафа что-то шелестящее, шумящее, шелково-душистое.

– Это тебе. Одевайся поскорее, да пойдем. – Насмешливо добавил, выходя: – Если не сможешь сама затянуть корсет, кликни меня. Я охотно помогу.

* * *

Боже, о боже, какое это было платье! Голубое, сверкающее, с роскошным декольте и жемчужно-серыми кружевами на плечах, и атласными лентами, и вставками из тусклого серо-голубого шелка! Еще Лиза надела такие же шелковые туфельки, украшенные кружевными бантами, распустила волосы; и, когда глаза Беппо вдруг затуманились от восхищения, она почувствовала себя совершенно счастливой.

Они вышли из лавки не в ту тесную улочку, где, наверное, еще ловила незадачливых страдальцев благословенная консолатриче, а спустились по лестнице в небольшой садик, где вьющиеся розы взбирались по высоким и тонким кипарисам и сосенкам, соединяя их над полянкою вечнозеленым сквозным куполом. И в зеленовато-прозрачном сиянии волшебного дня Лиза долго взлетала на качелях-досочке, уложенных на две прочные веревки, и юбки ее, столь легкие, будто воздушные, пенились и колыхались, заслоняя от нее и зеленоватые блики солнца, и мраморных купидонов, кои подглядывали из зарослей, и Джузеппе, стоящего внизу и смотревшего на нее со странным выражением восторга и муки в темных, бархатных глазах; его тонкое лицо то вспыхивало улыбкою, когда их с Лизою взоры встречались; то искажалось гримасою мгновенного желания, когда высоко-высоко, почти под кронами сосен, вздувались, разлетались серые и голубые шелка, обнажая белизну стройных, сильных ног, с которых вдруг слетели туфельки…

Он поочередно поцеловал эти шелковые туфельки и почтительно помог Лизе вновь обуться. Она улыбнулась ему в ответ, тая в улыбке досаду, потому что хотела, чтобы он поцеловал ее. Но нипочем нельзя было ему этого показать. И не было в тот день в Риме девушки веселее, чем Лиза, когда они с Джузеппе вышли из зеленовато-сумеречного, будто дно морское, садика на маленькую площадь, где уже готовил свое представление бродячий кукольный театр.

Зрители: крестьяне, расторговавшиеся на ближнем базаре, Кампо ди Фьоре, лавочники, веселые девицы с малолетними кавалерами – никто не обратил ни малейшего внимания на эту пару, хотя тонкий, как мальчик, Беппо, в коричневом сюртуке, штанах с пуговицами под коленями, в белых чулках и башмаках с тяжелыми пряжками, и нарядная, как венецианская кукла, кудрявая, с огромными изумленными глазами, Лиза сразу бросались в глаза. Они примостились на краешке грубой скамейки, нетерпеливо ожидая, когда же раздвинется потертый, линялый занавес и начнется действие. Тишина прерывалась изредка смехом детей да возгласами продавца лакомств: «Caramelle, caramelleone!»

Это ожидание оказалось куда милее того, что за ним последовало. Едва над ширмою появилась, подпрыгивая на негнущихся ногах, деревянная кукла-марионетка, самый популярный у римского народа персонаж – Кассандрино, кокетливый, щеголеватый старичок, любитель приволокнуться за хорошенькими женщинами, который обрушил на зрителей ворох монологов, сцен отчаяния, угроз, упреков, дурачеств, выходок, как Лизе сделалось страшно. Конвульсии марионетки вселили в нее почти детский ужас. Увидев ее умоляющие, печальные глаза, Беппо поднялся и подал ей руку.

Они миновали еще один каменный коридор меж высоченных стен и через две минуты очутились на берегу Тибра. Перешли каменный мост, вышли в поле, огляделись…

Позади еще виднелся купол Святого Петра, левее – громада замка св. Ангела. Где-то звонили два колокола. Вокруг простирались поля и сады. По широкой дороге двигались украшенные бубенцами и колокольчиками повозки, нагруженные маленькими продолговатыми бочонками с излюбленными винами Кастелли Романи.

Но легкий и солнечный воздух Италии опьянил Лизу сильнее всякого вина! Как море с высокого берега, перед нею открывалась вся вольная равнина Кампаньи с прямыми лентами дорог, развалинами гробниц, бегущими арками акведуков, темными пятнами рощ и лучезарным небом, в котором сияла, точно берилл из шкатулки Джузеппе, гора Соракте.

Сейчас Кампанья ничуть не пугала Лизу, но все же где-то там оставалась остерия «Corona d’Argento». Неожиданно для себя самой Лиза рассказала Беппо о своих приключениях в Campagna di Roma, а потом, слово за слово, о вилле Роза, о Гаэтано и Чекине, о внезапной и так затянувшейся болезни Августы…

– Ты должна быть осторожнее, Луидзина, – встревожился Джузеппе. – Обещай мне это, хорошо? Где бы я отныне ни был, буду думать о тебе. Рядом с тобою всегда какая-то опасность, я вижу это… Возможно, она предназначается для кого-то другого, но ты тоже близко к ней… И вот еще что: непременно сними все с шеи своей подруги. Все – даже ее крестильный крест. Поняла? И вместо лекарств давай ей пить много красного кислого вина.