Повелитель разбитых сердец

Почему-то я решила, что вся веселая толпа пассажиров, состоящая из нижегородцев и пермяков (наш самолет летит, строго говоря, из Перми, Нижний – просто пункт краткой посадки), тоже двинет вместе со мной в Париж, а значит, во Франкфурте я просто-напросто пристроюсь в хвост более компетентным соотечественникам и вместе с ними доберусь до gate А-54 и вскоре, словно в сказке, попаду в волшебный город Париж… Однако, когда я миновала наконец «рукав» и оказалась сразу в здании аэропорта, мои попутчики куда-то исчезли, растворились в разноголосой, куда-то спешащей толпе, заполняющей аэропорт. Каждому нужны свои ворота! В Париж, такое ощущение, никто не летит… Какие-то мгновения я чувствую себя сущей Красной Шапочкой, заблудившейся в дремучем лесу.

А впрочем, не так уж он страшен, этот лес! Стены пестрят табличками со стрелочками и выразительными надписями: А 20–40, А 41–57, В 10–30 и все такое в этом же роде. Смекаю, что, хоть «ворот» в другие города и страны здесь огромное количество, надо просто смотреть на цифры и следовать по стрелочкам.

По идее, мне следовало бы со всех ног мчаться по направлению А 41–57, а уж там искать нужные мне цифры А-54. Но до конца регистрации еще полчаса. И мне совсем не хочется провести это время в каком-нибудь пошлом накопителе, в изоляции от веселого международного шума. Во-первых, я хочу есть: ведь я не завтракала дома – некогда было! – и не обедала в самолете. Мне ужасно жаль, что проспала импортный обед, хотя одна тетка громко возмущалась потом, когда мы уже шли по «рукаву», мол, еда была кошмарно скудная и невкусная, а вторая утешала ее: дескать, Люфтганзу все ругают, немцы ведь известные скупердяи. Но мне все равно жаль обеда. Тонкогубая немочка меня не разбудила, и теперь живот у меня здорово подвело. У меня вполне есть время потратить самую малость моих заботливо сбереженных баксов и евриков на какую-нибудь еду, тут ведь полно всяких завлекательных забегаловок. Но еще больше, чем есть, я хочу в туалет. И поэтому топаю по аэропорту, высматривая не столько стрелочки с надписью «А 41–57», сколько сакраментальную стилизованную фигурку. Но когда нахожу ее, то не верю глазам: около двери в вожделенное местечко змеится очередь человек в семь!

Мама дорогая! Даже в накопителе Нижегородского аэропорта, через который я пробегала рысью, около такой же дверцы не было ни единой души! А тут, в самом большом аэропорту Европы, в самом, можно сказать, ее сердце… Позорище! Чуть поодаль еще одна аналогичная дверь, но я вижу, как то одна, то другая нетерпеливая дама, подскочив к ней, разочарованно отбегает. Второй туалет закрыт. Черт, а вдруг всем этим теткам, которые стоят в очереди, нужно туда надолго?!

А тут меня осеняет. Gate А-54 – на другом этаже. Определенно там должен быть свой туалет! Может быть, в нем не такая напряженка?

Гордо отворачиваюсь от очереди и топаю по нужным мне стрелочкам. Заодно прохожу паспортный контроль, о котором я совершенно забыла, и, отойдя от стеклянных будок пограничников, оказываюсь около лифтовых кабинок. Вижу уже знакомые стрелочки, рядом цифру 3 и понимаю, что путь в Париж лежит через третий этаж этого необъятного аэропорта.

Лифт открывается, там уже стоят двое или трое пассажиров, вхожу я, за мной еще какие-то люди, каждый нажимает нужную ему кнопку, дверцы закрываются – и в эту минуту раздается довольно громкая мелодия. Как я понимаю, у кого-то из пассажиров звонит в кармане мобильник.

Странно – никто и ухом не ведет. А между тем мобильник просто-таки заливается! Интересно, какой дурак выбрал в качестве сигнала пошлую «Ламбаду», да еще в такой кретинской аранжировке? Про «Ламбаду», кстати, раньше был классный анекдот. Глухой дед долго смотрит по телевизору, как парень с девушкой танцуют «Ламбаду», и говорит в конце концов: «Ну нет, пока они не лягут, у них ничего не получится!»

С трудом сдерживаюсь, чтобы не хихикнуть, и вдруг замечаю, что все мои соседи по лифту как-то странно косятся на меня. У них на лицах довольно кислые ухмылки, и тут я осознаю, что «Ламбада» звучит не в чьем-то гипотетическом кармане, а в моей сумке с подарками.

Нет, как это может быть? У меня ведь нет мобильника…

И тут меня пронзает догадка. Да какой, к черту, мобильник! Это не мобильник поет, а мой крокодил!

Тот самый, который лежит у меня в сумке. Видимо, ворох барахла сдвинулся, и что-то – либо банка с икрой, либо коробка с «Птичьим молоком» – случайно нажало кнопочку на его брюхе, вот и заиграла музыка. Ну точно! Лелькин крокодил в свое время тоже надрывался «Ламбадой». Есть вечные ценности, я это уже говорила.

Я открываю сумку – и чуть не роняю ее, потому что крокодил не только поет, но и мигает своими выпученными глазищами. То есть еще и лампочки зажглись. Матерь Божия!

Какой-то не в меру любопытный немец – а может, и кто другой, бог их тут всех разберет, иностранцев! – заглядывает в мою сумку, видит иллюминацию и начинает хихикать. Я ощупью выключаю поющего и сияющего крокодила, а потом вскидываю глаза, чтобы испепелить взглядом бестактного дойча. Видимо, у меня очень добрый и ласковый взор, потому что дяденька мигом отводит свой. Разумеется, на меня пялился не только он, но я вожу глазами, словно горгона Медуза, и все поспешно отворачиваются: две толстухи латиноамериканского типа, два аналогичных мужика, тощий долговязый альбинос – наверняка выпускник Кембриджа или Оксфорда, я англичан именно такими себе и представляла! – лощеная дама непонятной мне национальной принадлежности с девичьей фигурой и совершенно старушечьим, морщинистым лицом… Короче, все быстренько опускают глаза, и только один человек смотрит на меня как-то недоверчиво, словно бы в растерянности. Он высокого роста, худощав, довольно смугл, у него узкое лицо, тонкие поджатые губы и темные глаза. Я его где-то видела раньше. А, наверное, он летел в одном со мной самолете, вот что. Типа, соотечественник. Как бы земляк…

Я делаю попытку неловко улыбнуться, и в то же мгновение выражение растерянности тает в его глазах, они прищуриваются и делаются похожими на два бритвенных лезвия. Возникает ощущение, что меня вот-вот полоснут по горлу…

Я цепенею. Я уже видела эти глаза! Я уже видела этого человека! Прошлой ночью, в нашем роддоме…

Неважно, что видела я его мельком. Неважно, что была ночь и я едва держалась на ногах от усталости. Как сказано в каком-то детективном романе – забыть глаза, которые смотрели на тебя поверх пистолетного дула, нельзя!

А эти глаза-бритвы смотрели на меня именно что поверх пистолетного дула. Потом человек, сжимавший в руке тот пистолет, застрелил Василия и исчез. Скрылся. Убежал…

Нет, улетел. Вместе со мной – во Франкфурт.

Боже мой! Но как он узнал, что лечу Люфтганзой в Париж? Ведь я сама до последней минуты этого не предполагала…

В ту же секунду я соображаю, что ничего он не узнал. Он спасал свою шкуру так же, как и я. Он ринулся прочь из роддома, убегая от преследования, ринулся куда глаза глядят и куда самолеты летят. А может быть, у него пути отхода были распланированы заранее? Да какая разница! То, что мы оба оказались во Франкфурте, – безумное, жуткое, страшное, случайное, роковое, фатальное совпадение, на какие так горазда жизнь и которые кажутся совершенно надуманными и неестественными, когда читаешь о них в какой-нибудь книге.

«Ну и загнул (или – загнула, ненужное зачеркнуть)!» – пренебрежительно говорим мы в адрес автора, когда его герои мотаются по всему белому свету и только и знай натыкаются друг на друга на земле, в небесах и на море, а порою и под водой, и в открытом космосе, и даже в иных мирах.

А вот лично я действительно нос к носу столкнулась в другой стране с человеком, который не убил меня только чудом. И это факт. Так распорядилась Судьба – автор романа под названием «Жизнь». И теперь у несостоявшегося убийцы есть все шансы исправить ошибку, а у меня – заполнить пробелы в своем образовании. Например, кое-что узнать о мире ином…

Господи! Зачем я полетела Люфтганзой? Зачем я потащилась в «Супер-слотс» и выиграла деньги? Зачем я спасла ворону? Все из-за нее!

Меня кто-то толкает. Лифт остановился. Люди собираются выходить. Но ведь люди – мое спасение! Он не будет убивать меня на глазах у всех! Наверняка загонит меня в какой-нибудь пустой угол, и тогда…

Но я не дам загнать себя в пустой угол. Я ни на минуту не должна оставаться одна!

Я отпихиваю выпускника Кембриджа и не в меру любопытного дойча, наступаю на ногу латиноамериканской толстухе и первой выскакиваю из лифта. Господи, где там мои стрелочки, мои буковки и циферки? Лечу что было сил по коридору – точной копии того, откуда я только что прибыла, даже очередь в туалет совершенно такая же! И вдруг вижу надпись: «А-54».

Вот и стойка регистрации. «PARIS, 4940» – значится на табло. Это номер моего рейса. Место моего назначения. Вот он, вход (вернее – выход, спасительный выход!) в Париж!

Оглядываюсь – но бессмысленно искать в толпе моего преследователя. Он отнюдь не пыхтит за мной след в след, наставив на меня пистолет. Он затерялся среди людей, и на какой-то миг мне даже начинает казаться, что все мне привиделось: бритвенные лезвия его глаз, мгновенное изумление на узком сухом лице, которое враз сменилось жуткой радостью людоеда…

Это не сон. Нет, к сожалению, не сон. И то, что случилось прошлой ночью, – случилось наяву.

Где он? Где мой преследователь, убийца? А может быть, он потерял мой след? Отстал?

Подбегаю к стойке, сую очередной люфтганзовской даме билет, проскакиваю контроль безопасности. На сей раз крокодил не вызывает никакого интереса, и слава богу. Скорей бы в спасительный накопитель!

– Куда мне идти? – спрашиваю на своем весьма условном английском.

– Присядьте здесь, – отвечает служительница (ее произношение не в пример лучше моего), обводя широким жестом несколько кресел, которые окружают стойку. В креслах уже сидят десятка два людей с сумками. Не сразу соображаю, что они тоже летят моим рейсом и ждут, когда начнется посадка.

Боже ты мой! В этой несчастной Европе даже накопителя нет! И если убийца и потерял мой след на какие-то минуты, то он очень быстро его отыщет. Да и след ему никакой не нужен. Вот она я, собственной персоной, на виду! В панике озираюсь – и вижу чуть невдалеке от стойки дверку с той самой фигуркой, около которой нынче во Франкфурте такой нездоровый ажиотаж. И никакой очереди!

Вбегаю в туалет и запираюсь в кабинке. Сначала меня так колотит, что я едва не забываю воспользоваться ситуацией. А потом сижу в кабинке, затаясь и дрожа: а если он ворвется в туалет и убьет меня здесь, на унитазе?

Позорно, ужасно!

Но обошлось: минут через пять объявили посадку на мой рейс. Пулей вылетаю из туалета и – бегом в самолет. Чуть ли не первая плюхаюсь на свое место и пристально оглядываю пассажиров, которые тоже намерены лететь в Париж. Самолет небольшой, салон в нем один, поэтому никто не минует моего настороженного ока.

«Ну и что ж ты будешь делать, подруга, если все же увидишь его здесь?» – несколько раз спрашиваю я себя, вполне готовая впасть в истерику. И не нахожу ответа.

Время идет. Все сели, уже светятся заветные табло: «No smoking! Fasten belts!» Стюардессы знакомят с правилами поведения в аварийной ситуации, командир корабля мурлычет не только по-немецки и по-английски, но и по-французски, и это действует на меня успокаивающе. Все нормально, все спокойно! Его нет, его нет, его нет…

Значит, Судьба-автор решила, что два совпадения подряд за такой короткий промежуток времени – слишком большая натяжка. Таким образом, у меня еще есть время пожить. Если он потерял мой след и не знает, что я полетела в Париж, есть шанс пожить подольше. Все же есть!

Стюардессы почти без передышки снуют туда-сюда с напитками: кофе, чай, вино, виски, пиво, минеральная вода, – а потом разносят пакеты с крошечными рогаликами и сандвичами с мясом или сыром. Мне достаются рогалики, проглатываю их в одну секунду и жалею, что их так мало. Но не станешь же тут просить добавку!

Ну, если я заговорила о добавке, то, стало быть, пациент скорее жив…

Кажется, я ускользнула от убийцы второй раз. И если мне удастся зацепиться за какого-нибудь мсье в Париже… Точно, мне обязательно нужно остаться во Франции. Любой ценой! Пусть убийца ищет меня в аэропорту, пусть возвращается в Россию – меня там больше нет. И, надеюсь, не будет. Лельку мне родители привезут, если что.

Нет, едва ли этот гад вернется в Россию. Знает же, что его ищут, террориста проклятого!

А вдруг он хочет совершить очередной теракт во Франкфурте?

О господи, но меня-то там уже нету! Нету! Я лечу в Париж. И, может быть, по милости божьей никогда больше не увижу эти страшные глаза?

А если увижу, то хотя бы не очень скоро?..

10 мая 1793 года, замок Сен-Фаржо в Бургундии, Франция. Из дневника Шарлотты Лепелетье де Фор де Сен-Фаржо

Иногда мне хочется спросить господа – чем его прогневила наша семья, почему он обрушивает на нас все новые и новые испытания? Или мы продолжаем отвечать за грех моего брата, предавшего не только всех нас и свое сословие, но и короля, и веру, и отечество свое? Однако, если рассуждать логически, как нам советуют господа философы, именно господь попустил Луи-Мишеля встать на путь предательства, ведь все в руках господа нашего. Хорошо, предположим, вскоре Творец спохватился и послал поперек пути «гражданина Лепелетье» своего карающего ангела в лице королевского гвардейца Пари. Однако что происходит потом? Умирает глава нашего рода – мой отец. Теперь умерла жена Луи-Мишеля, и я не могу понять, что стало причиной скоротечной чахотки, в три месяца сведшей в могилу молодую, цветущую женщину: то ли гибель мужа, то ли его позорная слава. Король… наш король казнен! Говорят, скоро настанет черед королевы, которая еще томится в Консьержери [24 - Тюрьма для государственных преступников в Париже, на острове Сите.]. А недавно пришло известие, что Пари, по пятам которого так и рыскали эти кровавые псы – революционеры, гнавшие его беспощадно по всей Франции, не давая передышки, не вынес больше жизни льва, затравленного шакалами, – застрелился в какой-то жалкой гостинице в провинции. Ну что ж, это поступок настоящего мужчины: он не позволил революционерам насладиться новым мерзким представлением, подобием того, кое они учинили, обвиняя французского короля во всех грехах, содеянных его предками. Да, Пари поступил как истинный дворянин… Но как все это попустил господь?!