Проклятие безумной царевны

Вирка! В своей старой, линялой кофтенке, в подоткнутой выше колен юбке, растрепанная, с облупившимся от солнца носом… Рядом знакомые мне по собранию в подвале «Парижского шика» Югов и Прохоров, еще двое каких-то парней, которые бесцеремонно разглядывали меня. Я застеснялась своего открытого костюма с коротенькой юбочкой, едва прикрывающей бедра, и поспешно напялила сарафан.

– Ребята, оттащите лодку подальше на берег, шоб не снесло да реквизит не промок, – скомандовала Вирка и весело повернулась ко мне:

– Скучаешь? Зря сюда укатила. У нас в городе весело!

– Сегодня приезжал отец, рассказывал, как у вас весело, – сухо ответила я, изо всех сил стараясь скрыть, что рада ее приезду. Конечно, мне до смерти захотелось спросить про Инсарова, однако я лучше язык бы себе откусила, чем завела бы о нем разговор.

Вирка взглянула на меня хитро:

– Небось скучаешь по Инсарову? Да наплюй и разотри. А между прочим, он больше не Инсаров. У него теперь новый псевдоним: Тобольский.

– Почему? – изумилась я.

– Да он родом из Тобольска, оказывается, – небрежно объяснила Вирка. – Мне без разницы, Инсаров он или Тобольский! Он, конечно, в своем деле ушлый хавчик, но эсер есть эсер, никакого в нем куражу и азарта, скучно с ним. А уж как мужик – таки вообще никто, нигде и никогда.

– А ты откуда знаешь, Вега, какой он мужик? Пговегяла, шо ли? – спросил Прохоров, как всегда, устрашающе грассируя.

Я вспомнила, как Вирка хвалила его актерские способности, мол, он говорит очень чисто, когда на сцене, – и это воспоминание почему-то помогло мне собрать остатки гордости и независимо пожать плечами:

– Меня это не интересует.

– Ну-ну, – издевательски протянула Вирка. – Ладно, кто куда, а я купаться!

Она мигом скинула кофточку, спустила юбку – и вдруг оказалась совершенно голой. Ни рубашки, ни штанишек на ней не было. Даже не подумав прикрыть стыдное место, густо и черно курчавившееся, она повернулась и помчалась в воду, смешно подпрыгивая на колючей гальке.

Что я, что парни таращились на ее загорелую, худющую, с отчетливо выступающими позвонками спину и тощенькие ягодицы, натурально разинув рты.

– Тьфу, оторва! – возмущенно возопила лежавшая неподалеку дачница, прикрытая от яркого солнца широким ситцевым капотом. – Ни стыда ни совести!

– Геволюционегы отвеггают стыд как пегежиток пгошлого! – вскричал Прохоров, сбрасывая рубашку и ветхие брюки, закатанные до колен. Совсем растелешиться он, впрочем, не решился и помчался в воду в исподниках.

Его примеру последовали и остальные парни. Черная мокрая блестящая голова Вирки качалась на волнах уже довольно далеко от берега; парни ретивыми саженками догоняли ее.

– Геволюционегы! – презрительно передразнила дачница, приподнявшись и глядя на сверкающее море из-под руки, а потом громогласно изрекла: – Ох, раскорячат девку эти геволюционеры, как пить дать! Все по очереди и раскорячат, а то и зараз! Хотя ей небось не привыкать, такие хабалки у ейных мамы с папой уже сразу не девками родятся!

И она снова улеглась, заботливо расправив завернувшийся капот, а я схватила сандалии и полезла в гору с очумелой скоростью, словно Вирка могла догнать меня и затащить в море, как тогда затащила на их дурацкое собрание в подвал. Я бежала со всех ног, задыхаясь не то от пыли, не то от горя и ревности. Иногда все вокруг начинало расплываться, я смахивала слезы и ужасно злилась на себя за то, что плачу.

Было бы из-за чего!

Да, было…

Он даже псевдоним изменил! Единственное, что нас связывало!

Навстречу бешеными скачками, вздымая клубы рыжей пыли, спускался какой-то парень. Поскользнулся, чуть не сбив меня с ног и сам чуть не упав. Взмахнул, чтобы удержаться, грязными, почти черными руками, но все же устоял и с еще большей прытью понесся вниз.

Дойдя до дому, я чуть не упала у калитки в скользкой грязной луже: почему-то с шелковицы ссыпалось много ягоды, да еще ее кто-то растоптал.

Я набрала воды из цистерны, чтобы обмыться и простирнуть просоленное и пропыленное платье, да и успокоиться немного. Повесила его сушить и в одном купальном костюме пошла в дом.

– Надо было обсохнуть как следует, – сказала мама, стоявшая на крыльце, держась за перила.

– А что ты без палки вышла?

Я быстро переоделась в халатишко и только тогда обернулась к маме, надеясь, что с лица уже исчезли следы слез.

– Да она сломалась, – засмеялась мама. – Вон обломок на кухне валяется. Ничего, мне уже лучше.

И она, припадая на перевязанную ногу, потащилась в комнату, к дивану.

Я вошла на кухню, подняла с полу суковатый обломок, лежавший у печки, огляделась в поисках второй половины и вдруг обнаружила ее на ступеньках, ведущих на чердак.

– Ты что, обратно на чердак лазила? – возмутилась я. – Там обратно что-то шуршало?!

– Не говори «обратно», это ужасно! – плаксиво возмутилась мама, которую страшно раздражал одесский словарь, и при ней мне приходилось следить за языком. – Да, там снова что-то шуршало. Я даже вздремнуть не могла. Знаешь, как страшно было! И я снова туда поднялась.

– Нашла крыс?

– Нет.

– Ну и хорошо, – вздохнула я. – Лежи, а я суп сварю.

Я переоделась и взялась за приготовление ужина. Примус еле-еле горел: керосин был на исходе, а на станцию бочка придет только послезавтра. Вот странно: почти во всех дачах Большого Фонтана было проведено электричество, которое пусть и тускловато, и моргая, но горело, а керосин подвозили раз в неделю. Конечно, это я виновата, прозевала.

Только в сумерках суп был готов.

Мама, прихрамывая, дошла до стула и села, мы поели, правда, без особого аппетита, почти полкастрюли осталось. Я взяла полотенце, чтобы прихватить еще горячую кастрюлю и снести на ледник: ночи были жаркие, не хотелось, чтобы суп прокис. Вдруг заскрипел песок садовой дорожки под чьими-то быстрыми шагами, потом кто-то тяжело прошел по крыльцу, заколотил в дверь:

– Открывайте! Народная милиция!

Мама приподнялась за столом, испуганно уставилась на дверь:

– Милиция? Что случилось? Надя, открой!

Но я не двинулась с места. Мгновенно вспомнились слова отца: грабители являлись в квартиры под видом милиции. А вдруг?…

Метнулась в комнату, схватила мамину сумочку, где лежали все наши деньги (в шутку мы называли ее «денежная суммочка»), сдернула маму с табуретки, бросила на сиденье сумку:

– Сиди и не вставай ни за что!

– Открывайте, быстро, а то будем ломать дверь!

Что-то остро блеснуло… да это же ее серьги.

Хитроумная мадам Волчок немедленно вспомнилась мне.

– Серьги сними, быстро! – шепнула я.

Мама мигом выдернула серьги из ушей, я схватила их, пометалась взглядом по кухне, потом бросила их в кастрюльку с супом, брякнула сверху крышку и только тогда пошла к двери.