Мимолетное сияние (Марина Мнишек)

Однако он все же сделал хорошую мину при плохой игре и отправил неверному зятю разгневанное послание. Нет, Мнишек, как истинный иезуит, достойный ученик учителей своих, не угрожал, не стращал Дмитрия. Однако новому русскому царю сразу стало понятно: отец Марины не просто рассержен. Он в ярости! И если Дмитрий не внемлет предупреждению, Мнишек посчитает, что он нарушает принятые меж ними соглашения, а значит, сам сочтет себя вправе нарушить главное свое слово: отпустить из Польши дочь.

Мнишек сделал верный ход! Одна мысль о том, что он, быть может, больше никогда не увидит Марину, заставляла дыхание Дмитрия пресечься.

Он и сам знал, что в его любви к Марине было нечто роковое, нечто пугающее его самого. Наваждение, может быть, бесовское наваждение, но… Она была его путеводной звездой, смыслом и венцом всех страданий, которые претерпел он в стремлении к престолу. Подобную роковую любовь чувствовал, наверное, Антоний к Клеопатре. Может быть, предвидел, что эта любовь погубит его, но не мог избавиться от нее.

Ксения была в тот же день отправлена в Кирилло-Белозерскую обитель, а там пострижена в монахини под именем Ольга. Такой жертвой Дмитрий дал знать Мнишеку, что по-прежнему ставит свое обручение с Мариной превыше всего на свете!

С другой стороны, теперь и вельможному пану-обманщику некуда было деться. И вот наконец-то в апреле 1606 года, через год после того, как претендент отвоевал наследственный престол и сделался русским царем, из Кракова выехал многочисленный поезд государевой невесты. Свита самого пана воеводы, конная и пешая, состояла из 445 человек и 411 лошадей. В свите Марианны был 251 человек и столько же лошадей. Почти все шляхтичи также имели своих слуг и панков чином поплоше, иной раз их число доходило до полусотни.

При Марианне были ее статс-дамы, Ядвига и Люция Тарло, фрейлина Ванда Хмелевская, несколько знатных девиц, а также гофмейстерина и наперсница Барбара Казановская. Вскорости должны были прибыть жены более мелкой шляхты, которым тоже предстояло поступить в услужение к будущей русской царице.

Были здесь также в большом количестве и священники, и торговцы, и суконщики, и ювелиры, и аптекарь, он же кондитер, пирожник и водочник. Ни много ни мало, а около двух тысяч путников, полных надежд на удачу и наслаждения, хотя и не без опасений за будущее, двигались к цели – к Москве.

А о чем же в это время думала, на что надеялась та, ради которой было предпринято и все это путешествие, и – в немалой степени! – само свержение Бориса, и завоевание Дмитрием российского престола?

Трепетала ли она от нетерпения, предвкушая встречу с человеком, который ради нее свершал подвиги, достойные сказочных героев? Мучилась ли от разлуки – вечной разлуки – с родной землей? Боялась ли того нового и неизведанного, что ожидало ее теперь? Ведь путешествие было опасным: например, при переправе через Днепр на паромах один из них, слишком тяжело нагруженный, перевернулся и утонул, а на нем погибло и пятнадцать человек…

Она находилась в истинном смятении чувств, и впервые непоколебимая уверенность ее в себе пошатнулась.

Главным свойством натуры Марианны Мнишек было глубокое, неискоренимое честолюбие. Она верила, что рождена для великой доли, именно потому свысока относилась к обычному предназначению женщины: стать хорошей женой и доброй матерью. Оказывается, предчувствия ее не обманули! Ей была уготована миссия не только сделаться русской царицей, но и привести к подножию святого Петра[3 - Иносказательное название католической веры.] огромную массу народа, глубоко укоренившегося в православии. И она не сомневалась, что своими чарами сумеет заставить Дмитрия исполнить обещанное!

Ну, скажем так: почти не сомневалась… Ведь пока что Марианна не очень хорошо знала мужчин. Стрелять глазками и поводить плечиками в танце, скакать верхом на охоте, опережая других, веселить остроумной беседой – это одно. А вот сделаться жизненно необходимой мужчине, завладеть всеми его мыслями и чувствами так, чтобы он и помыслить не мог более ни о ком, – это совсем иное! Она умела только мучить мужчин своей красотой и холодностью, но давать им радость она не была научена. И она боялась, что супруг разочаруется в ней и станет искать утешения в других объятиях.

Марианна впервые задумалась о том, что уже совсем скоро, недели через две, будет отпразднована их с Дмитрием свадьба и привычные отношения – пылкие с его стороны и прохладные с ее – должны будут совершенно измениться. Они станут супругами, возлягут на ложе, и Марианна узнает, что такое мужская любовь…

А что, если бог не дал ей того, что непременно должно быть в каждой женщине: умения не только поймать, но и удержать при себе мужчину? Многие скажут, что кокетство и любовная игра хороши только для жениха и невесты, однако Марианна, просвещенная многоопытной фрейлиной Барбарой Казановской, усвоила, что это заблуждение. Те дамы, которые впадают в него, обречены на страдания видеть, как их супруг становится к ним все более равнодушным, а потом начинает искать для развлечения и радости других особ. Они частенько не годятся в подметки его законной жене, однако с ними он чувствует себя гораздо лучше и приятнее.

– Видите ли, моя дорогая, – говорила Барбара, – мужчины – странные создания. Они женятся на невинных скромницах, однако втихомолку желают, чтобы на супружеском ложе те вели себя как истинные блудницы.

Марианна задумчиво качала головой. О, Россия – безумная страна! Здесь принято заточать неугодных жен в монастыри или вовсе уничтожать их. Марианна слышала о бабке Дмитрия, Елене Глинской. Чтобы жениться на ней, великий князь Василий Иванович заточил в монастырь свою прежнюю супругу – Соломонию Сабурову. Марианна совершенно не желала, чтобы ей хотя бы отдаленно грозила такая участь. Она мечтала остаться для мужа единственной! И решила для себя, что, если понадобится, она станет блудницей! Только бы сделаться наконец женой русского царя.

Царя?..

Верила ли она, что в самом деле выходит замуж за истинного сына Грозного?

Размышления на эту тему Марианна таила даже от себя самой, но они вернулись к ней с новой силой, когда, уже прибыв в Москву, она оказалась в Вознесенском монастыре в Кремле. Здесь жила инокиня Марфа, седьмая жена Ивана Грозного, мать Дмитрия.

Именно свидетельство этой женщины оказалось решающим для того, чтобы Россия признала в претенденте истинного царевича. Но подлинно ли мать узнала своего сына через пятнадцать лет? Или просто притворилась – из страха, из желания выбраться наконец из глухого, страшного лесного монастыря, где провела многие годы, из желания обрести почет и уважение, сквитаться со своими обидчиками? Никто этого не знал, кроме инокини Марфы, и Марианна очень хотела повидаться с ней, посмотреть в глаза, отыскать таившуюся в них истину…

Хоть монахини и пытались казаться приветливыми, встречая царскую невесту, это им удавалось плохо.

Инокиня Марфа, бывшая царица Марья Нагая, с трудом скрывала ужас при виде Марины (теперь полячку все называли только так – на русский лад) в ее кринолине – новейшая парижская модель! – и с новомодной прической.

А Марина в монастыре тоже едва сдерживала страх и даже говорила чуть слышно, словно у нее сел голос под гнетом тяжелых бревенчатых стен, так и нависавших со всех сторон. И потолки здесь оказались такие низкие, что человеку ростом повыше выпрямиться было бы невозможно. О, теперь-то Марина вполне понимала матушку Дмитрия. Окажись она на ее месте, она бы, наверное, тоже кого угодно, даже какого-нибудь неведомого проходимца, признала бы сыном, только чтобы вновь вернуться к благополучной жизни в почете! Тем более если бы это признание принесло счастье не только ей, но и целому народу! Ведь в России после смерти Годунова могла воцариться настоящая смута. Дмитрий установил в государстве порядок…

К сожалению, ни мать, ни невеста царя не смогли решиться поговорить откровенно, да и невозможно было сие, а между тем у инокини Марфы было что рассказать и чем разрешить сомнения Марины. Человек, которого она называла сыном своим и Ивана Грозного, истинно был им!

…На другой же день после смерти Грозного все Нагие вместе с Дмитрием были сосланы в Углич – подальше от Москвы. И вот тогда Богдан Яковлевич Бельский, опекун маленького царевича, понял, что Годунов способен на все. Он овладел и душой, и разумом доверчивого, слабого Федора… Но всевластие Годунова простирается лишь до тех пор, пока Федор жив, размышлял Бельский. Не быть ему спокойну, пока в Угличе подрастает следующий наследник русского трона. Ведь Дмитрий (а вернее, его опекуны) сметет Годунова с пути, когда доберется до власти, и не просто сметет, а оставит от него лишь пятно кровавое. Ну не может, никак не может Годунов допустить, чтобы Дмитрий остался жив!

И предчувствия не обманули Бельского: спустя пять лет Осип Волохов, сын няньки царевича Василисы, а также дьяк Михаил Битяговский с сыном Данилой покусились на жизнь Дмитрия, попытались ему горло перерезать. Это увидел с колокольни церковный сторож и ударил в набат. Народ кинулся во дворец царевича. Все были убеждены, что Дмитрий пал от рук убийц, и забили Битяговских и Волоховых до смерти. В поднявшейся суматохе Афанасий Нагой, брат царицы Марьи Федоровны, унес раненого мальчика и бежал с ним из Углича. Народу отвели глаза, похоронили пустой гроб. Ведь если признаться, что Дмитрий жив, Годунов рано или поздно подошлет новых убийц! Приехали из Москвы расследователи во главе с князем Василием Шуйским. Нагие думали, что тут-то конец их замыслам, однако расследователи даже не пожелали взглянуть на мертвое тело. Немедленно постановили, что царевич страдал падучей болезнью и сам себя зарезал, играя в тычку. За то, что недосмотрели за ним, Нагие после пыток были разосланы по дальним далям, Марья – насильно пострижена под именем Марфа в богом забытом Выксунском монастыре… В ссылку отправились почти все угличане и даже колокол – тот самый, что оповестил народ о свершившемся злодеянии. За то он и пострадал: лишился ушек (точно государев преступник, коему рвут ноздри и режут уши, навечно клеймя позором!) и был отвезен в Сибирь – в Тобольск.

Не более пяти-шести человек знали, что Афанасий Нагой спрятал раненого Дмитрия у бояр Романовых, ненавистников Годунова и родичей первой жены Ивана Грозного, Анастасии Романовны Захарьиной. Но еще меньше народу знало, что в Угличе покушались вовсе не на подлинного Дмитрия! На его месте в Угличе жил Юрий Отрепьев – сын бедных дворян Нелидовых-Отрепьевых.

Подмена была совершена давно – еще по пути в Углич. Именно тогда хитромудрый Бельский решил обезопасить царевича от любых козней Годунова и привез в Углич сына полунищего дворянина. Конечно, Бельский и братья Романовы, Федор да Александр, следили за жизнью юноши, который воспитывался сначала в глуши, у доверенных людей, не знающих, что за птенец подброшен в их гнездо, а потом был помещен в Чудов монастырь, под присмотр настоятеля отца Пафнутия. С его молчаливого одобрения инок Григорий (таково было имя Дмитрия в святом крещении) воспитывался скорее как боярский или дворянский сын, а не как монах. С его же попущения сей инок однажды исчез из Чудова монастыря вместе с братом Варлаамом, желавшим непременно добраться до святой земли, и вскоре оказался в Южной Руси, а затем и в Польше…

Что касается подменыша, то его после спасения приютили у боярина Александра Никитича Романова, однако Юшка Отрепьев оказался истинным сукиным сыном: поссорившись с хозяином, донес на своего благодетеля: он-де прячет у себя колдовские травы. Этого было достаточно, чтобы Борис Годунов, ненавидевший всех Романовых, которые противились его восхождению на престол, расправился с ними. Юшку постригли в монахи – по странному совпадению, тоже под именем Григория! Он бежал из монастыря и выдавал себя за чудом спасшегося царевича. Отсюда и взялась та путаница вокруг имени Дмитрия, из-за которой многие несведущие люди называли его самозванцем Гришкой Отрепьевым…

Увы, мать и невеста Дмитрия были слишком разными людьми, слишком не доверяли друг другу, чтобы найти общий язык да и хотя бы просто приветливым словом перемолвиться. Довольно было и того, что Марина вообще нашла в себе силы побывать в Вознесенском монастыре! В этом зловещем помещении ее фрейлины впали в глубокое уныние, госпожа Хмелевская плакала, не осушая глаз. В довершение их бедствий нежные желудки паненок очень страдали от грубой монастырской пищи. Правда, через пару дней Дмитрий прислал к своей невесте польских поваров, а также ларчик с драгоценностями, которые она разделила между своими дамами и этим несколько утешила их.

Но вот мучительная неделя истекла, и 7 мая 1606 года состоялась коронация государевой невесты.

Да, все происходило именно в таком порядке: сначала венчание на царство, а потом венчание с царем, и Марина знала, что прежде никому еще, ни одной царице московской не было оказано такой чести, как ей. Ни Софье Палеолог, византийской жене Ивана III, ни Елене Глинской, ради которой великий князь Василий Иванович натворил множество безумств, ни Анастасии, любимейшей жене Ивана Грозного, ни Ирине Годуновой, которой муж ее, Федор Иванович, был необычайно предан, ни Марье Григорьевне Годуновой, жене царя Бориса… Они все были мужние жены – царицы лишь постольку, что стали женами царей. А Марина была венчана на царство независимо от брачного союза. В случае развода она осталась бы царицей, а если бы Дмитрий умер, она могла бы царствовать без него. Она была миропомазана, она возложила на плечи бармы Мономаха, она прошла чрез врата, доступные только государям!

А на другой день она венчалась с царем по православному обряду.

Невеста в тот день была одета по-русски, и все оказались потрясены роскошью ее парадного платья. Бархатное, вишневого цвета, с длинными рукавами, оно было столь густо усажено драгоценными каменьями, что местами трудно было различить цвет материи. На ногах Марины были сафьяновые сапоги с высокими каблуками, унизанными жемчугом; голова была убрана золотой с каменьями повязкой, переплетенной с волосами по польскому образцу. Говорили, что повязка эта стоила семьдесят тысяч рублей – громадная сумма, немыслимая, но Марина уже устала удивляться окружающей ее роскоши.

Ничего подобного никогда, даже в самых смелых своих мечтаниях, даже при получении необыкновенно щедрых и богатых подарков Дмитрия, она прежде не могла даже вообразить.

Но с того мгновения, как невзрачный хлопец бросил ей под ноги свой кунтуш – и сердце! – жизнь ее стала одним непрерывным взлетом. Как же больно будет сорваться! Нет, оборони боже! Однако не шло из головы тягостное предзнаменование: когда отец, воевода сандомирский, въезжал во дворец в великолепной карете, белый конь, который вез его, вдруг пал…