Мышьяк за ваше здоровье

– Эй, закурить есть?

Голос, развязный, грубый голос прозвучал так внезапно, так близко, что ночной прохожий резко дернулся в сторону, завертел головой, пытаясь обнаружить спросившего. Кусты смыкались с обеих сторон аллеи, ночное звездное небо казалось почти светлым по сравнению с этой сплошной темнотой, в которой ничего не различить.

– Чего вертишься? Закурить есть, спрашиваю?

Показалось, сейчас голос раздался уже с другой стороны. Человек настороженно поворачивал голову, замирая всем своим существом от необъяснимого страха. Нет, в самом деле – что такого случилось? Кто-то просит закурить. Темно, здесь слишком темно, он не видит лица спросившего, но это значит, что никто не увидит и его собственного лица.

– Я не курю, – выдавил он наконец, почувствовав, что молчание затянулось и он выглядит нелепо.

– Не куришь? А чо ты не куришь, а? И на кой хрен ты тут бродишь, если не куришь?

Это был уже другой голос, такой же грубый и отрывистый, с этим назойливым протяжным чоканьем, с каким говорили почти все местные, особенно из простых, произнося даже не «чо», а как бы «чо-ой». Вдобавок незнакомец явно был пьян, даже по голосу чувствовалось, что он едва справляется со слюнявыми губами. Ночной прохожий мельком подумал, что раньше он не был так чувствителен к голосам, это началось с тех пор, как он стал затворником, – теперь мир для него прежде всего звучит и пахнет, а уж потом видится. Додумать не успел – чья-то рука вцепилась в плечо, рванула, поворачивая, – перед глазами замаячило слабо различимое пятно чужого лица.

– Я же сказал, не курю, – выдавил он, пытаясь сохранить спокойствие, пытаясь удержать руки, чтобы не прижать их к лицу, заслоняя его. Бояться нечего. Темно, темно, если он никого и ничего толком не видит, то и они не видят ничего!

– Он не ку-урит! А мы ку-урим, правда, керя?

С души повело от перегара, от расползающихся слов, от нелепости, обыденности и даже пошлости ситуации, в которую он попал. Анна предупреждала, что эти ночные шатания не доведут до добра, но не мог же он сиднем сидеть, невозможно провести остаток жизни в четырех стенах, ему был нужен воздух, пусть и темный!

Ну, кажется, сейчас он надышится всласть. Мужикам было все равно, курит он или нет, – хмель бродил в их головах, им хотелось выпустить на волю этого пьяного беса, они, наверное, даже не соображали, что делают. Его ударили в живот – он не успел прикрыться, согнулся, болезненно ловя ртом воздух, хрипя что-то нечленораздельное, а сам подумал с обидой: «Почему не в лицо?! Вдруг сорвали бы…»

Его ударили по шее, он рухнул лицом в траву – без памяти.

Двое какое-то время сладострастно пинали неподвижное тело, но очень скоро их пыл начал остывать. Они хотели криков, хрипов, стонов, мольбы о пощаде, а еще пуще – сопротивления, они хотели дать выход забродившей в душах ненависти – к чему, к кому? Да так, к жистянке, к житухе, вообще, словом, ненависти, – а этот свалился мешок мешком… скучно, скучно…

– Загнулся, что ли? – без особого любопытства спросил один, утирая со лба боевую, удалую испарину.

– А хрен ли тебе с того? – пробормотал другой, вглядываясь в безвольно откинутую руку избитого. – Эй, глянь, какие тикалки.

– На кой они ему теперь? – вынес приговор первый, и руку от часов освободили.

– Да и мошна ему теперь ни к чему, – сообщил его приятель, проворно снуя по карманам легкой куртки и брюк, в которые был одет лежащий на траве человек. Он только начал открывать бумажник, как за кустами пронеслось фиолетовое сияние, сопровождаемое курлыканьем сирены.

Двое, не сговариваясь, прянули в кусты, понеслись, низко пригибаясь под нависшими ветвями, куда-то прочь, в тишину и совсем уж полную тьму. Через какое-то время приостановились, тяжело дыша, озираясь.

– А чего это мы рванули? – спросил один, пытаясь понять, куда это их занесло.

– Так менты же!

– Какие тебе менты, «Скорая» это была! У ментов сирена воет, а у этих курлычет.

– Воет это у пожарки.

– Да хрен с ними со всеми. Чего взяли-то?

Больше на ощупь, чем что-то различая глазом, проверили бумажник, пошелестели купюрами. Вроде ничего, нормальная добыча. Часы хорошие, тяжелые, явно дорогие. Но в этой темнотище не разглядишь.

– Давай ко мне, – предложил один. – Поглядим, чего там путного.

– Давай.

Они уверенно прошли темным перелеском до насыпи, перебежали через железнодорожные пути и канули среди улиц дачного поселка.

АВГУСТ 2001 ГОДА, ЗЕЛЕНЫЙ ГОРОД

Человек лежал ничком, зарывшись лицом в траву, и глухо, сдавленно стонал.

– Бомжара? Синий? – попытался определить его социальный статус подоспевший Витек.

– Поверни машину, включи фары, – скомандовал Александр, сноровисто ощупывая голову и спину лежащего.

Даже не видя, он понял, что это не бомж, не пьяный, не нарк, обкурившийся или обколовшийся. Легкий запах хорошего парфюма, ничего другого он не учуял. Волосы на ощупь чистые, одежда хорошего качества. Сердце прихватило у ночного прохожего? Скорее всего. Или инсульт? Хотя нет, пульс слабый, нитевидный. Кожа сухая, теплая, слегка отечная. Перевернул его, пытаясь разглядеть черты лица. Нет, слишком темно. Приподнял веко – смутно белели закаченные глаза. А не напали ли на ночного прохожего страшные лесные разбойники? Похоже… Изо рта сочится струйка крови, разбита губа. Надо с ним поосторожнее – вдруг сотрясение мозга? Да где там Витек со своими фарами?

Ударило по глазам так внезапно, что Александр зажмурился и даже рукой заслонился. Ну не придурок ли – сразу врубать полный свет?!

Пришлось посидеть немного, проморгаться. Прикрываясь ладонью, как щитком, Александр вгляделся в лицо бесчувственного – негр, что ли? И тут же блеснули щеки тусклой бронзой… Александр не поверил глазам – полное впечатление, что лицо скрыто под тончайшей металлической маской, буквально прилипшей к коже, либо покрыто «бронзовкой», словно багетная рама. Как это было в знаменитом фильме про Джеймса Бонда? Какой-то чокнутый Голдфингер покрывал тела ослушников тонким слоем золотой краски, которая закупоривала поры, прекращала доступ воздуха в организм, человек задыхался и умирал…

Александр невольно посмотрел на кончики своих пальцев – не осталось ли на них бронзовой пыльцы? Нет, чисто, есть только странное ощущение особенной сухости кожи.

– Слушай, Алехан, это негритос, что ли? – послышался голос Витька. – Или загорел так? Ё-пэ-рэ-сэ-тэ, ж-жуть какая…

Александр медленно покачал головой. Он не верил своим глазам! В жизни такого не видел, только читал в медицинских учебниках, видел фотографии в атласах, посвященных редким болезням. На лицо словно бы бронзовая маска надета… Неужели болезнь Аддисона? Сколько слышал Александр, только она одна дает клиническую картину такой выраженной меланопатии.[1 - Меланопатия, меланоз – избыточное накопление в коже пигментов меланина, обеспечивающих ее более темную окраску.] Правду Витек сказал – жуть… Особенно учитывая, что лицо у человека отнюдь не молодое: набрякшие складки, морщины, мешки под глазами, и все это в свете фар играет оттенками бронзы, от золотистых до аспидных.

Век бы такого не видеть, честное слово!

Александр, преодолевая брезгливость, легонько похлопал по бронзовым щекам, но напрасно: человек не приходил в сознание.

– Ладно, открой салон, давай-ка его положим и посмотрим толком, что и как, – велел он. – Бери под коленки, вот так… раз-два, взяли!

Человек был долговяз, но не тяжел. Втащили его в салон без особых усилий, а вот с носилок он свешивался значительно. В свете лампочки бронзовая маска смотрелась еще страшнее. Александр измерил давление – ну, 50 на 80, что-то плохо… Пульс по-прежнему метался, как у зайчика. Александр склонился ближе к лицу больного, осторожно потянул ноздрями.

– Да ну, Алехан, не похож он на пьяного, – вмешался Витек. – Даже я чую, что не пахнет водярой.

– При чем тут водяра? – буркнул Александр, осторожно поворачивая голову больного. – Я проверял, не пахнет ли ацетоном…

– А, так он все-таки синий! – разочарованно протянул Витек, разумея в данном случае неформального, допившегося подручными средствами до потери сознания алкаша.

– Ты что, не видишь, что он бронзовый? – Александр ощупывал кожу больного. Сухая-то сухая, но все-таки обезвоженной ее не назовешь. – Не синий, а бронзовый! Я поначалу испугался, что у него аддисонический криз, но ацетоном изо рта не пахнет, рвоты, сам видишь, нет, и синдрома менингита нет, тело расслаблено. При кризе человек может погибнуть в считанные минуты, если вовремя помощь не оказать, а у нас с тобой изотонического раствора не имеется. Могло статься, что и до больницы не довезли бы. Но, наверное, дело не в кризе – поработали тут лихие люди…

Он сначала охлопал карманы бронзового, потом вывернул их. Пусто-пусто. Конечно, вряд ли человек ночной порой отправится на прогулку с полным набором документов, а все же не исключено, что его обобрали те же, кто избил. Вот и на запястье левой руки царапина – похоже, стаскивали браслет с часами. Судя по одежде, часики могли быть весьма нехилые.

– Поехали, Витек, – велел Александр. – Сегодня у нас кто дежурит, Пятая градская? Отвезем туда нашего бронзового, пусть посмотрят, что у него с головой, все-таки опасаюсь, как бы криз не просмотреть. Заодно нехай полюбуются на клиническую картину – думаю, многие, как и я, про аддисонову болезнь только в учебниках читали…

И невольно вздрогнул, когда что-то вдруг с силой стиснуло его руку.

Зыркнул глазами – здрасьте, очнулся бронзовый! Глаза, еще мутные, разбегаются, так и норовят снова закатиться, но он пытается сфокусировать взгляд, и его усилия сводят пугающей гримасой и без того страшное лицо. «Гуинплен! – вынырнуло имя из глубин памяти. – Гуинплен, человек, который смеется! Вряд ли он мог быть страшнее этого бронзового…»

– Н-не на… – чуть слышно выдавил человек. Казалось, на то, чтобы держать Александра за руку, уходили все его силы, на речь ничего не оставалось. – Не на-до в бо…