Проклятие Гиацинтов

– Честно говоря, – подал голос этот человек, – сначала я думал, они ее заметут-таки. Даже обрадовался: вот и коза отпущения нашлась. Ментам же главное, чтобы был подозреваемый, а уж потом они на него таких собак навешают, что – мама, не горюй.

Того, кто считал себя убийцей, аж трясло от волнения: ведь он исполнил свою давнюю мечту! Сколько раз он видел этот миг в воображении… И все же у него сохло в горле от непонятной тоски. Ну да, оказывается, даже убить своего давнего врага не так уж просто…

– Да, – задумчиво проговорил один из «пособников». – Редкостного обаяния дама, хоть и с разбитым носом. Был у нее шанс загреметь в обезьянник, но ведь вывернулась же, а?

– Кто она такая? – с досадой спросил «убийца».

– Это писательница местная, – прозвучал ответ. – Алёна Дмитриева. Между прочим, детективы пишет.

– Что, серьезно? – насторожился «убийца». – Детективы?! Так у нее, наверное, логическое мышление развито, думать умеет, концы с концами сводить… Может, с ней лучше не это, ну, не связываться? А?

– Не переживай, – легко отмахнулся «пособник». – Насколько я слышал, эта дама думает не головой, а исключительно передком, и если ее интересует связывание каких-то концов, то только мужских. Причем чем этих концов больше, тем лучше. Обыкновенная нимфоманка, натуралка, репутацией своей не дорожит, рассудком не блещет, да и писательница, честно говоря, не из первого эшелона: гонорары у нее копеечные, одевается, конечно, не на Центральном рынке, но и не в бутиках на Покровке и даже не в «Этажах». По слухам, обладает редкостными способностями ввязываться в неприятности. Да вы сами только что видели – это правда. Ладно, господа. Поехали. Сделал дело – гуляй смело!

За десять лет до описываемых событий

Что такое секс, Лерон узнала, когда ей исполнилось пятнадцать. В тот день по их деревне нестройною гурьбой, но решительным шагом прошлось около полусотни совершенно голых мужчин и женщин. Все они направлялись к Волге, к Белой полоске.

Белой полоской в туристских путеводителях по нижнегорьковской области назывался замечательный пляж, протянувшийся на километр и ограниченный двумя лесистыми и скалистыми выступами. Городские при виде его ахали: уникально, мол! Да уж, небось и впрямь уникально: на грязно-сером галечно-каменистом побережье вдруг увидеть этот мелкий, мелово-белый, словно просеянный, плотный песок… Глаза слепило, особенно когда ветер и солнце играли, гонялись друг за другом в глянцево-синей, тугой, раззадоренной их игрой волжской волне. Деревенские к Белой полоске, впрочем, относились неприязненно и бывали там редко по причинам, которые будут указаны чуть ниже, но приезжих она приводила в восторг.

Один отпускник, за месяц до этого живший на постое у прабабки Лерон, назвал Белую полоску Берегом Слоновой Кости. Прабабка, услышав это, уронила на пол челюсть… и никакой, между прочим, хохмы тут нет, это не метафора, а реальный факт, ведь челюсть была вставная, правда, сработанная неладно, топорно, вот она и вываливалась в самый неподходящий момент. Прабабка сначала ругалась на чем свет стоит, но с годами привыкла отыскивать родимые зубки под столом или под кроватью, бежать бегом к рукомойнику (она была старушка чистоплотная), ополаскивать – и снова вставлять на место. Звучит сие, может быть, не очень красиво, однако седенькой, розовенькой, гладенькой, чистенькой Лероновой прабабушке (не баба-яга какая-нибудь, а просто тебе мисс Марп а ля рюсс!) люди это охотно прощали, брезгливо не косоротились, а взирали на нее снисходительно: мол, неведомо, какими мы сами станем в столь преклонные года: бабуле недавно сравнялось девяносто пять. – Возможно, не токмо челюсти терять начнем, но и вообще утратим способность связно мыслить. А прабабушка мыслила оч-чень даже связно, в чем всякий сможет вскоре убедиться. Одна беда: без челюсти она почти не могла говорить, изо рта текла какая-то звуковая каша, поэтому общение с бабулей в таких случаях становилось затруднительным. Вот и сейчас: городскому, который Белую полосу назвал Берегом Слоновой Кости, пришлось подождать, пока прабабушка придет в форму и сможет членораздельно выговорить, всплеснув изумленно руками:

– Да откуда ж ты знаешь про это, милай, про Слонову-то кость? Неужто и в городе про наши кудесы наслышаны?

– Кудесы – это что ж такое? – поинтересовался городской. – Это по-каковски?

– Да по-нашенски, по-русски, – пояснила бабуля. – Чудеса, не то кудесы. Нешто не слыхал?

– Не, не слыхал, – покачал он головой.

– Ну ладно, молодой ишшо, – пожалела его бабуля, которой, с вершин ее возраста, этот тридцатилетний мужчина казался, конечно, сущим младенцем. С другой стороны, пятнадцатилетней Лерон он чудился ветхозаветным старцем… вот так, на собственном опыте, она постигала постулат об относительности времени. – Все у тебя ишшо впереди! Однако давай, рассказывай: откель знаешь про Слонову Кость?

– Ну, об этом все знают, – пожал плечами городской. – Всякий образованный человек, я имею в виду, – тотчас поправился он. – Берег Слоновой Кости находится в Африке, в Южно-Африканской Республике. Там добывают алмазы, ну, а поскольку там водится много слонов, то…

Тут городской осекся и обиженно надулся, потому что бабуля расхохоталась. Впрочем, спустя минуту надутость его исчезла, потому что смеялась она чрезвычайно заразительно, и вот уже городской начал точно так же меленько морщиться и трястись, как она, хехекать и хихикать, сам не зная, по какой причине, просто оттого, что так захотелось, а еще ему показалось, что он и впрямь сморозил некую чушь, что Берег Слоновой Кости – вовсе не то, о чем он подумал, а нечто совершенно иное. Но что?

Через мгновение он узнал – что.

– Голубчик, – задушевно сказала прабабка. – Сколько годов на свете живу, а всё диву даюсь: отколь вы, городские, столько чепухи в голову набираете? Ну чисто собаки, что в репьях валялись и понацепляли их на себя! Какие тебе алмазы? Какая Африка? Слон – это был наш парень такой, деревенский, я его помню, мы с ним когда-то в одной луже плюхались, потом за овином рубахи задирали, показывали друг дружке, чем мальчишка от девчонки отличается, потом… – Она пожевала губами, не то по стариковской привычке, не то проглотив какое-то скоромное воспоминание, и лукаво подмигнула. – Ну, в те поры, конешное дело, его звали просто Кешка, Иннокентий, а Слон – это уже потом так кликать стали, когда начались у парня в голове туман и шатания. Он не жил, а слоном по жизни слонялся. Нет чтобы вовремя жениться, как все добрые люди делают, да и найти плоти утоление, он прилепился сердцем не к бабе, а к такому же парню, как он, только помоложе.

– Да что вы говорите?! – изумился городской. – К парню? Мать честная… Неужели и в прежние времена такое было? И в России?! А я-то думал, это болезнь нового времени… Хотя что я говорю? – одернул он самого себя. – Какой-то из дядьев последнего царя этим весьма увлекался, ну а в древности вообще, куда ни плюнь, попадешь в голубого… римляне всякие там, персы… древние греки, во! Даже Аполлон в мальчиков влюблялся, в этих, как их… – Он пощелкал пальцами, помогая себе вспомнить, но так и не смог.

– Аполлон? – хихикнула прабабушка. – Аполлон – да, он красавчиков еще как жаловал, Кипариса с Гиакинфом!

Тут вновь послышался удар челюсти об пол… на сей раз это была челюсть городского, и упала она не в прямом смысле, а в фигуральном.

– Как же, как же, было дело! – продолжала бабуля. – Ох, и похабник он оказался, отец Аполлон-то! При сане, при попадье, при детках-поповичах – а пригожих мальчишек из церковного хора так и норовил во грех вовлечь. Кипарис с Гиакинфом ликами были – ну чисто ангелы небесные! Не уберег, однако, их ангельский облик, опаскудил мальцов Аполлоша. Прознав про енто дело, наши мужички, отцы тех парнишек, привязали однажды ему камень на шею – да и отправили к водяному батюшке акафисты петь. Но успел он, успел-таки и Кешку приучить к похабству-непотребству. Однако ж про то никто до поры не знал, был он Кеша и Кеша, парень и парень, на вечорках девок лапал, как и положено, покуда не свихнулся из-за одного мальчонки. Егором того звали, как щас помню. Когда ж енто было?.. Лет уж восемьдесят миновало, не соврать бы… Ага, ага, аккурат в восемнадцатом, летом. Гражданская шла уже, но и жизнь тоже продолжалась… Егоровы родители из-под Питера приехали, там совсем солоно было, ну, они избу покупать вздумали в наших краях. А прежние ее хозяева Кешу подрядили крышу подлатать – чтоб поприглядней изба была, чтобы взять подороже за нее. Ну, енту крышу на избе он подлатал, зато в собственной прореха сделалась. Родители Егоршины поначалу не уразумели, что к чему, но это лишь до поры. Когда Кеша к Егору полез, тот крик поднял такой, что не только домашние – полдеревни сбежалось. Помяли бока незадачливому любовничку. Конечно, сделка расстроилась. Хозяева, которым избу продать не удалось, так-то навтыкали Кеше с расстройства, что он с тех пор ходил, на одну сторону скособочившись. Был красавец – стал крюк кривой. И в мозгах смятение устроилось – не мог Егоршу позабыть. Любовь, знать, не картошка, будь ты хоть истинный мужик, хоть пидарас! Слонялся все по бережку, по белому песочку, да плакал. Слезами плакал, сама видела! Тогда его Слоном и прозвали. А почему он по берегу слонялся – потому, что там Егоршу в первый раз увидал, когда тот купался телешом. Вот и бродил там… а однажды исчез.

– Утопился? – догадался городской.

– Может, и утопился. Только волнами его на брег не выкинуло. Пропал-сгинул! И прошел слух, будто продал Слон душу нечисти, чтоб снова Егорку увидать, и не просто увидать, а к рукам прибрать. Продал!.. Но ведь нечистый – он даром что враг рода человеческого, а похабства-непотребства все ж не любит. Мужика на грех с чужой женой сподвигнуть – это с дорогой душой, завсегда пожалуйста, а когда промеж мущщинами… видать, и ему, козлоногому, сие невмоготу зреть. Видать, и он пидарасов не переносит. Душу, значит, Слонову нечистый забрал, а взамен ничего ему не дал. Ничегошеньки! Насмеялся над страдальцем – и был таков! Но мало того что душу отнял – Слоново тело по косточкам разобрал. Лишь только сделка совершилась, лишь только поставил грешник на договоре кровавый крест, как тотчас кровь его черной пылью собралась и ветром ее унесло, словно прах, как и положено, – пояснила прабабка со знанием дела, – ну, а тулово развалилось на мелкие клочки-кусочки. И с песком смешалось. С тех пор нет-нет, да и найдут косточку Слона то там, то сям. Оттого и берег, вишь ты, промеж своими так прозывается: Берег Слоновой Кости.

– Жуть какая! – передернулся городской. – И что, прямо так вот в песке находят то ребра, то мослы… ну, не знаю, то позвонки? Да нет! Это вы мне лапшу на уши вешаете! – вскричал он вдруг. – Говорите, это было в 1918-м, что ли? Ни хе… Извините, бабушка. Я хочу сказать, ничего себе! Может, это вовсе и не вашего Слона останки, а каких-нибудь собак бродячих или вообще давно сгнивших покойников? За столько-то лет кого тут только не прикончили небось!

– Ох, не говори! – вздохнула бабуля. – Бывало всякое! На этом берегу то белые красных стреляли, то красные белых, то взрывы устраивали, полберега разворотили, да и в наши дни, чтоб смертоубийство какое-то свершить – народ сюда тянет, просто хлебом не корми. То мужик сударика женки своей топором зарубит. – Судариками называли на деревне бабьих хахалей. – То баба в мужнину полюбовницу пальнет… ох, лихие у нас нравы, родимый… всякое случалось! Однако ж я тебе вот что скажу. Не абы какие ребра-черепушки Слона рассеяны в белом песочке, ох, не абы! Вот сколько костей в человеке может быть, скажи мне?

– А черт его знает, – пробормотал городской, да и Лерон, отличница, плечами пожала: может, двести?

– То-то, что черт знает, – кивнула бабуля. – Все кости Слоновы кознями нечистой силы обратились в одно и то же. В одну и ту же кость! И только ее стали отныне находить в белом песочке на берегу. Раз уж сто, а то и больше находили – а она все отыскивается там снова да снова, опять и опять…

– И что ж это за кость? Как она выглядит? – недоверчиво спросил городской. – Расскажите!

– Внучка, выдь! – скомандовала прабабка. – Не погань слух!

– Бабуль, да нешто я малолетка? – проворчала Лерон, однако все же послушалась: не потому, что опасалась слух опоганить (как всякое местное дитё, она историю о Слоне знала с младенчества во всех подробностях!), а просто чтобы бабулю не огорчать, главное же – надоели липкие взгляды городского, ползавшие по ее ногам.

Но далеко она не ушла: чуть прикрыв за собой дверь, остановилась в сенях и услышала, как бабуля таинственным голосом сообщила городскому, что всякая кость Слонова обернулась каменьем херью. И оное каменье постоянно обнаруживается в песке – тут и там.

Придут, скажем, ребятишки в белом песочке на берег поиграться, начнут кремушки искать, ямки копать и башни строить да наткнутся на каменье херь. Плохо дело!.. Такие парнишки, когда подрастут, непременно заделаются блудилами и горькими пьяницами, ну а девчонки вырастут потаскушками и беззастенчиво пойдут по рукам. Путь-дорога им одна будет: в город, в Нижний Горький, где народ – спившийся и скурвившийся, как и положено городским. А иные-прочие, особо старательные и талантливые, могут даже перебраться во всероссийское гноилище и поганище – Москву.

Услышав эти слова, Лерон сердито свела брови. Она не согласна была, что Москва – гноилище и поганище. Москва – это столица, это… это блеск!!! В телевизоре посмотришь, какие там мужчины и женщины, – слезами зависти изойдешь, что не живешь там или хотя бы в Нижнем Горьком. Но разве с бабкой поспоришь? Лучше и не пытаться. Лучше молчать, пока косу по волоску не выдрала и всю задницу до синяков не излупила, бабке ведь даром что девяносто пять, даром что ветром ее вроде бы сдунет: силища у нее в руках – куда тебе пятнадцатилетней Лерон! К счастью, дралась бабуля очень редко, Лерон она и не била никогда… вот прадеда два года тому так навернула в висок, что он копыта мигом откинул! Правда, участковый, дядя Евгений, везде записал во всех протоколах, что прадед сам с крыльца свалился. Да разве мог он иначе написать, коли бабуля доводилась ему родной бабкою?! Дед, конечно, тоже был родным… А все-таки дядя Евгений на деда имел зуб, ибо старикан был снохачом из снохачей и именно с женой дяди Евгения застигла его прабабка перед тем, как отправить на тот свет.

Вся деревня знала, что дядя Евгений покрыл преступление, и вся деревня его за это уважала. Жена его, поблядушка, да и прадед, если на то пошло, были чужие, заволжские, левобережные, а бабка и сам дядя Евгений – свои до мозга костей: здесь, в Правобережной, родились, здесь выросли, здесь и похоронены будут на своем кладбище, возле церкви Матушки-Троеручницы…

Левобережных отчего-то испокон веков увозили хоронить за Волгу. Туда отвезли и прадеда, а поблядушка, с которой дядя Евгений мигом оформил развод, сама уехала.

Между тем, пока Лерон размышляла, бабка продолжала рассказывать про Белую полоску (Берег Слоновой Кости тож) и каменье херь.

Если отыщет сие каменье девка-невеста, жди скандала после первой брачной ночи: непременно распочатой окажется. Конечно, она начнет плакать-кричать, мол, не было у меня никого, мол, не давала никому, и это правда: не она виновна – каменье херь!

Коли наткнется на оное каменье мужняя жена, то вскоре забеременеет и родит, однако сын али дочь окажется ни в мать, ни в отца, а либо в соседа, либо вовсе в какого-нибудь проезжего молодца. И напрасно женка станет бить себя в белые груди, доказывая, что ни-ни-ни – ни сном, ни духом не допускала греха: никто ей не поверит. А зря, ибо виновница случившегося не она, а каменье херь.

– Ну и словечко! – хохотнул городской. – И на что ж это каменье херь похоже?

– А сам не догадываешься? – спокойно вопросила бабуля.

– Неужели на… хм-хм?.. – Городской смущенно запнулся.

– Во-во, – сказала бабуля. – На енто самое, что у мужика в штанах свернувшись лежит да знай ждет своего часу, чтобы баб во грех ввести. Величины каменье бывает разной: какое – в вершок, какое – в пядь, но, сам понимаешь, дело не в размере…

– …а в технике, – ляпнул городской что-то непонятное.

– Это уж точно, – хмыкнула бабуля, которая, похоже, его превосходно поняла. – Большую херь найдешь или малую – конец один, и не шибко хороший. Теперь ты знаешь, почему у нас Белую полоску Берегом Слоновой Кости зовут и почему туда никто ходить не любит. Вот разве что вы, приезжие, лезете туда, будто для вас там медом намазано… Даже какие-то студенты, помню, приезжали, легенду про Слона записывали, говорят, это местный фольклор, даже книжку прислать обещали, в которой этот фольклор, значит, напечатают, да так и не прислали. Не то забыли, не то сказали им, чтоб книжку не похабили…

– А вот интересно, из чужих кто-нибудь находил каменье херь? – задумчиво спросил городской. – И действует ли она на них так же, как на местных?

– Сие, милочек, мне неведомо, – с сожалением промолвила бабуля. – Вот разве ты расскажешь через годок-другой, что с тобой приключилось?

– Я? – изумился городской. – А почему я?