Дом проклятых душ

Муж да жена знали, кого винить за такие бедствия! В свое время была эта женщина, Дарьюшка, сговорена за двоюродного брата своего нынешнего мужа, Аксена Чадаева, да отказала ему чуть ли не на пороге церкви и сбежала с другим, с этим самым Богдановым, за него вскоре и вышла.

Но прежний жених ее был человек непростой. Ходили слухи, что он еще мальцом несмышленым, когда бабка его помирала, подошел к ней сдуру да и взялся за руку, которую она к нему тянула. А бабка-то ведьмой была! Вот она свой дар ему и передала.

Известно, что всякая ведьма и всякий колдун перед смертью стараются навязать кому-нибудь свою злую чародейную силу, иначе ей или ему придется долго мучиться, да и мать сыра земля его не примет. Поэтому люди знающие да осторожные ни за что не возьмут у злодейки или злодея из рук какую-нибудь вещь. Даже сами родные стараются держаться подальше и, если умирающий попросит пить, не дают ковшик из своих рук: поставят его так, чтобы ведьма или колдун сами могли до воды дотянуться.

Если же те перед смертью не передадут никому своего дара, то ох как намучаются, умирая! Но в конце концов придет перед последним вздохом умирающего черт, сдерет с него кожу, одну ее только и оставив в доме, а тело утащит в преисподнюю. Ну и душу на вечные мучения – это уж само собой!

Вообще считается, что ведьма непременно должна какую-то вещь передать, чтобы взявшего заколдовать, но на самом деле вовсе не так: довольно и руки коснуться. Оттого и ковшик с водой родичи сами не дают, чтобы умирающий до неосторожного милостивца не дотронулся!

Малыш, конечно, этого не знал, взял бабку за руку, ведьма померла – а он перенял ее силу.

Знать, это суждено было. Все вышло по пословице: ловит волк роковую овцу! Не зря в фамилии Чадаев слышится слово «ад». А что такое ад? Обиталище сатанинское!

Однако, поскольку был мальчик еще душой невинной, его удалось вовремя в церкви отчитать. Но сила адская настолько велика, что она рано или поздно себя проявит. Со временем, подрастая, начал Аксен лицом темнеть, и волосы его, прежде белесые, сделались черными, да и голубые прежде глаза почернели. С тех пор и привязалось к нему прозвище Черномазый. И никто при этом не вспомнил, что это одно из имен врага рода человеческого, который за этим мальчиком, как и за всяким посвященным ему, приглядывал и знал: стоит такому человеку пожелать зла другому – тут вся его невинность и пропадет, а враг рода человеческого при нем окажется!

И вот невеста Аксена к другому ушла. Он проклял и ее, и мужа ее, и всю семью, не зная, что его устами глаголет сатана. А может, и зная, но это его не остановило: дурное дело начать нехитро, а вот бросить мудрено.

Шло время, и однажды Богданова на пожаре бревном придавило, да так, что лежал при смерти. И мало того что никто семье помочь не хотел – еще и винили бедолагу: мол, уж не его ли небрежением пожар содеялся? А может, он и поджог совершил? Не за это ли его Бог покарал?..

И вот дело дошло до того, что чуть ли не соборовать надо несчастного. Жена его от горя света белого не видит, как вдруг входит в их бедный дом Аксен Черномазый.

От страха Дарьюшка едва на месте не умерла: стала детей руками прикрывать, как наседка крыльями цыплят прикрывает от внезапно налетевшего коршуна, – однако Аксен отдал ей поясной поклон и сказал, что пришел повиниться в грехе своем и взять назад свое проклятие.

– С завтрашнего дня, – сказал он, – все зло, которое я вам пожелал, от вас отойдет. Будете жить-поживать да добра наживать, будто в сказке! Удача к вам вернется, да и деньжат я оставлю, чтобы голодать-холодать больше не пришлось. А взамен отдай мне, Дарьюшка, одного из своих сыновей. Я, вишь, бездетным живу, таким, видно, и помру, а хочется иметь рядом с собой родимую душу. Я тебя, Дарьюшка, по сей день люблю – и сына твоего буду любить как родного! Ну а откажешь мне – повернусь и уйду, слова не скажу, только уж тогда проклятье мое с вами останется.

Ну, когда в семье семеро по лавкам сидят да муж при смерти лежит, вряд ли станет женщина долго думать. Конечно, грех детьми торговать, но лучше одному пропасть, чем всем.

– Которого возьмешь? – спросила бедняжка, заливаясь слезами.

– А того, кто мне первым громовую стрелу принесет, – отвечал Черномазый.

– Так вот же она! – воскликнул второй сын, Антипка, и вынул из кармана своих дырявых штанов громовую стрелку. – Вчера после грозы на бережку нашел!

Что такое громовая стрелка, знает каждый. Ударит молния в песок во время грозы – тот и спекается камнем. Некоторые говорят, что это Илья-громовник в беса метил, да промахнулся, а иные, наоборот, уверены, что это черт забавлялся да и тыкал молнией в землю. Не зря громовую стрелку еще чертовым пальцем называют… Аксен Черномазый, сатанинский слуга, искал себе того из мальчиков, на кого черт своим пальцем указал. Таковым оказался Антипка – его Черномазый и забрал, оставив своей прежней невесте немалую мошну.

Да вот ведь беда какая: чуть не все деньги ушли на похороны хозяина, потому что чуть только ступил Черномазый за порог, уведя за собой Антипа, так Богданов дух испустил. Что ж, обещал колдун проклятие только с завтрашнего дня снять – и снял! А что хозяин нынче помер, так, знать, ведь судьба его такая…

Но и в самом деле: с тех пор зажила семья если не в счастье, то в кое-каком довольстве.

* * *

Испуг Машин объяснялся понятно – кого не напугали бы этакие страсти?! А удивлена она была потому, что сообразила: сон перенес ее в Завитую – деревню ее детства, где некогда жили ее дед с бабкой. После их смерти прошло уже много лет, Маша в Завитую давным-давно и носа не казала, однако воспоминания детства живут в нас на диво крепко! Пусть и затаятся они порою, сглаженные новыми впечатлениями, однако рано или поздно зазвучит в памяти наш детский голосок, засияет наша улыбка, исполненная радостью перед картиной мира, а то и прольется слеза первой, незабываемой обиды, или сожмется сердце от необъяснимого страха, или займется оно от неведомого прежде восторга, нежности и любви. Все разом эти впечатления и воспоминания нахлынули вдруг на Машу – удивительно яркие, свежие, словно бы только вчера испытанные.

Есть такое выражение – «когда деревья были большими», а для Маши давность тех лет обозначалась словами «когда береза еще не сгорела». На дворе у ее деда и бабки росла огромная, в два ствола, старая береза, под сенью которой выросли и мама, и тетя Машина, и сама Маша, и ее друзья… Но в березу ударило молнией, дерево загорелось, потом и двор, и дом, на пожаре надорвался и вскоре умер дед, бабушку забрала к себе тетя Юля, жившая с семьей в уральской деревне: в город, где жили Маша и ее родители, бабушка не захотела ехать нипочем, она городскую жизнь ненавидела… Потом бабушка умерла, потом Машины родители погибли в автомобильной катастрофе – так она и осталась одна.

Дела ее тетки сложились более благополучно: у нее была хорошая семья, их фермерское хозяйство крепко стояло на ногах, однако навещать родные места она нипочем не хотела, отговариваясь непрестанными хлопотами и заботами. Впрочем, и сама Маша родную Завитую не часто вспоминала, потому что мы для чистого самосохранения всегда спешим забыть тягостное и мучительное, – а теперь вот вспомнила.

Вот только приземистого дома у околицы – дома с покосившимся деревянным петухом на коньке крыши, она совершенно не помнила, – хотя каждый дом, каждый проулок в деревне своего детства знала отлично.

А впрочем, ведь это был всего лишь сон…

Невероятная все-таки каша ей приснилась! Этот человек в красной рубашке, с золотой серьгой и со странным оружием, которое почему-то хотелось назвать пистолью, словно бы явился из какого-нибудь XVIII или даже XVII века. Интересно, это его звали Иван Горностай или женщина с козьими ногами подала сигнал кому-то другому, носившему это имя? А она, конечно, была типичной ведьмой, из тех, что существуют во всякие времена, вернее, вне времени. Однако при этом деревня, за исключением дома с петухом, выглядела почти так же, как выглядела во времена счастливого, счастливейшего Машиного детства…

Ранний июньский рассвет уже не давал Маше уснуть: она лежала, смежив веки, с нежностью вспоминала те далекие дни, ругательски ругая себя за то, что ни разу за все минувшие годы не собралась навестить родные места, и испытывая не просто острую, но небывало острую тоску по тем временам и тем местам. Захотелось хотя бы фотографии старые посмотреть. Такие фотографии вообще-то оставались, однако сейчас их у Маши не было. Примерно год назад у Маши их забрал Ж?ка, как всю жизнь звали Пашку Жукова – земляка, друга детства.

Раньше они с Машей и с Галкой Чатушкиной, их соседкой, были неразлейвода. Но взрослая жизнь разводит людей, у каждого появляются свои заботы, которые важнее детской дружбы. Родители Пашкины уехали в Нижний Новгород и его увезли, потом и Чатушкины, и Мироновы туда перебрались. Пашка женился на Галке, Маша гуляла у них на свадьбе, сначала весело приятельствовала с молодой семьей, однако у городской жизни свои законы, и как-то само собой оказалось возможным не только не видеться целый год, но даже и не перезваниваться.

Помнится, Жука забрал старые снимки для того, чтобы их оцифровать, однако как в воду канул с ними вместе. Маша решила сегодня же непременно с Жукой созвониться и снимки у него забрать, оцифрованы они или нет. Конечно, не совсем удобно возобновлять прежние дружеские отношения под таким незначительным предлогом, однако Маша вспомнила, что у Галочки Жуковой, бывшей Чатушкиной, вчера-сегодня-завтра день рождения – то ли он был, то ли есть, то ли вот-вот настанет.

Весьма приличный предлог нагрянуть к приятелям и как бы между делом спросить о фотографиях.

Конечно, в наше время всеобщей мобильной связи в гости без предупреждения ходят только соседки по подъезду, и то лишь самые замшелые, поэтому Маша сначала позвонила Жуке. Однако в ответ услышала: «Ваш номер заблокирован».

Вот те на! С какого бы это перепугу?!

Ответ мог быть только один: Жука что-то перепутал и заблокировал подружку детских лет вместо кого-то другого. А может, телефон сам такую пакость учинил: у Маши случилась однажды такая неприятная история с номером Ниночки Селезневой, и убедить Ниночку в том, что Машин «Самсунг» почему-то сам по себе невзлюбил абонента Селезневу, без всякого участия хозяйки, было очень сложно. Поэтому Маша ничуть не обиделась, пожалела, что у нее нет номера телефона Галочки, – и решила, раз так, навестить Жуковых без предупреждения, вынужденно наплевав на политес.

Воспоминаниями о сне и предвкушением встречи с Жукой Маша была настолько занята, что начисто забыла о вчерашнем провалившемся свидании с Толиком и необходимости о нем отчитываться, тем паче что Ниночка Селезнева, оказывается, вчера простудилась под кондиционером и с утра пораньше ушла на больничный, не успев распустить сплетни по их женскому коллективу, до сплетен, понятное дело, весьма охочему. Так что Маша спокойно вычитала необходимые тексты и сразу после работы отправилась к Жуковым, прихватив в ближайшем магазине хорошенький шоколадный тортик и бутылку отличного белого инкерманского вина: сам Бог велел, поскольку Крым наш.

Из дневника Василия Жукова, 1930 год

От многих прежних привычек удалось мне избавиться, заметая следы былого ради спасения жизни нынешней! Ногти у меня вечно обломанные и грязные, клочковатая, неопрятная борода наросла на лице, волосы стригу сам ужасными ножницами в какую-то патриархальную скобку, да и к одежде, которую только лапотиной в былые времена и назвал бы, уже отношусь без малейшей брезгливости. Последнюю привычку сохранил из жизни прежней: вести дневник.

Впрочем, настоящим дневником его не назовешь: это раньше я исправно марал бумагу ежедневно, записывая самую незначительную малость, а теперь мне не до того. Времени жизнь нынешняя мало оставляет на досужие занятия. И все же я считаю своим долгом записать все, что происходило со мной с тех пор, как я приехал в Завитую и постарался здесь прижиться.

Прижиться, раствориться, потеряться… В той жизни, которую я оставил, вернее, которую у меня отняли, это называлось мимикрия. Теперь мне этих слов лучше не употреблять. Тот скромный счетовод сельского совета, которым я стал, их знать не может!

Он небритый, усталый, в поношенной косоворотке, в стоптанных, грубо заплатанных сапогах.

Старенький пиджак болтается на его некогда широких, а сейчас худых, поникших плечах.

Он или сидит в конторе, считая трудодни, или, заменяя прихворнувшего бригадира (а тот прихварывает часто, едва ли не каждый день посылает своего мальчонку в сельсовет – мол, занедужил тятька, не придет!), соскочит с постели, едва забрезжит рассвет, и побежит по домам: звать баб просо полоть или сено сгребать…

А их не дозовешься, на полях не дождешься! Отказываются выходить по наряду, хоть режь их! У большинства мужья на «железке» работают, там деньги неплохие платят. Каждая хозяйка своим огородом занята.

Бригадир Лаврентьич тоже «хворает» не просто так: он против слова жены пикнуть боится, а ей собственные две черные козы дороже всего на свете. Вот и он их то пасет, то корм на зиму для них заготавливает, то сарайчик ладит, чтобы не замерзли его красавицы. И ничем его не убедишь, ничем не застращаешь!

Однако ссориться с этой властной бабой я не решался. Честно признаюсь, по меркантильным соображениям. Она пекла такие пироги… Даже с лебедой и крапивой, ей-богу, приходилось мне едать, и все было вкусно. А уж с земляникой-то!..

Словом, на Лаврентьича я не слишком нажимал.

Постепенно ко мне вообще перешли бригадирские обязанности, и вечерами я до поздней ночи засиживался за бумагами, подсчетами трудодней и перенесением сведений в отчетные документы. Та только радость, что есть у меня бумага – вести мои записки, да и в химических карандашах нехватки не чувствую.

Впрочем, и в бригадирской моей работе нет худа без добра. Благодаря ей сделался я вхож в каждый дом. Хозяева меня привечают, хотя о сторожевых псах этого сказать нельзя. Отчего-то они меня терпеть не могут.

Особенно усердствует один – правда, не сторожевой, а бродячий, ничейный. Он то убежит из Завитой, то снова в ней появится. Летом небось давит в лесу мелкое зверье. Зимой ютится в стогах сена, живет, как говорится, мирским подаянием.

В самом деле, почему-то в деревне его почти все подкармливают, особенно Лаврентьич старается – бригадир. Как-то раз я видел, как он пса кормит да бормочет: