Ведьмин коготь

– Не говори пока ничего, просто слушай. Не волнуйся ни о чем, я о тебе позабочусь. Тут из милиции приходили…

Рая с ужасом на нее посмотрела: стоило только представить, что надо будет чужим, посторонним людям рассказывать о том, как возились на ней, слюнявили и поганили ее два гнусных психа и как она потом попыталась покончить с собой… да, не зря матушка-покойница называла неумехой, у которой руки не туда вставлены, если даже этого сделать Рая не смогла!

– Да не к тебе они приходили, – улыбнулась Людмила Павловна. – О тебе никто не знает, кроме нас с Алевтиной Федоровной. А приходили они потому, что Попов и Капитонов подрались да с лестницы свалились. И вот же как не повезло им: оба шеи сломали да померли.

– Не померли, а подохли, – чуть слышно просипела Рая, потому что Попов и Капитонов – это были те самые подонки, которые ее изнасиловали.

– Подохли, подохли, – весело блестя глазами, согласилась Людмила Павловна, и Рая, неизвестно почему, поняла, что здесь не обошлось без Людмилы Павловны.

Вот подумала так – и тотчас поверила в это, потому что в Людмиле Павловне всегда была некая особенная таинственность, опасная, но при этом чарующая, причем по больнице ходили смутные слушки о том, что она с некоторыми пациентами проделывает какие-то опыты… может людей заставить сделать то, что она им приказывает… а что, если она и этим двум сволочам приказала с лестницы кинуться? Захотела за Раю заступиться – и приказала! И за это заступничество, Рая знала, она будет Людмиле Павловне благодарна по гроб жизни! Вот только как жалкая судомойка сможет отблагодарить доктора Абрамову?

К ее изумлению, случай вскоре представился, да какой случай! Людмила Павловна открыла Рае свою тайну: она была беременна, и совсем скоро предстояло ей рожать. Однако Людмила Павловна по какой-то причине ни за что не хотела, чтобы окружающие об этом знали. Она опасалась чего-то – и для себя, и для ребенка. И предложила Раисе стать няней для будущего дитяти, помогать Людмиле Павловне скрывать его существование от всех остальных. Содействовать им должна была Алевтина Федоровна. Она помогла обеспечить Людмиле Павловне тайные роды, а потом выкрала у своей племянницы Эльки Чернышовой документы и зарегистрировала Эльку как мать младенца (его назвали Романом), однако фамилию ему записала не Чернышов – а Роман Павлович Верьгиз. При этом в графе «Отец» стоял прочерк, однако на сей счет у Раи имелись некие подозрения, о которых она, впрочем, благоразумно помалкивала.

Рая жила с маленьким Ромкой в квартире, снятой для нее Людмилой Павловной на улице Ленинградской, неподалеку от психиатрической больницы, так что Людмила Павловна – хозяйка, как ее про себя называла Рая, – могла забегать к сыну довольно часто, хоть и украдкой.

Рая была довольна своей новой жизнью – спокойной, чистой, сытой. Она не задумывалась о будущем, она любила Ромку как родного, да и он привязался к ней куда сильнее, чем к Алевтине Федоровне, а может быть, даже больше, чем к матери.

Но потом что-то случилось, и этой безмятежной жизни пришел конец… Пришлось спешно собирать вещи и чуть ли не бежать из Хабаровска. Хозяйка уклончиво объяснила, что Алевтина Федоровна погибла при пожаре, который случился в квартире Людмилы Павловны, а вместе с ней погиб и некий доктор Сергеев. Спокойствие, с которым хозяйка об этом сообщила, изумило Раю: ведь в больнице втихаря сплетничали насчет их с Сергеевым отношений, Раиса даже предполагала, что именно он был отцом Ромки… Еще больше Рая удивилась, когда Людмила Павловна – уже после того, как они перебрались в Москву, – показала ей новое свидетельство о рождении своего сына. Теперь его звали Павлом, фамилия была – Абрамец, а его матерью значилась никакая не Элька Чернышова, а Люсьена Павловна Абрамец. Оказывается, таким было подлинное имя Людмилы Павловны Абрамовой! Но это удивило Раю гораздо меньше, чем имя, которое теперь значилось в графе «отец». Это было отнюдь не имя доктора Сергеева, а какого-то другого, вовсе неизвестного Рае мужчины!

Впрочем, одного пристального взгляда Людмилы… то есть, простите, Люсьены Павловны, хватило, чтобы Рая перестала удивляться чему бы то ни было и опять приняла свою судьбу как нечто само собой разумеющееся: и поспешный отъезд их в Москву, и новую, безбедную жизнь там. Хозяйка начала работать ассистенткой у всяких знаменитостей – гипнотизеров и разных экстрасенсов, которых вдруг расплодилось великое множество. Гуляя с Ромкой (Рая никак не могла привыкнуть называть его Павликом, да хозяйка и не настаивала!), она видела расклеенные на заборах объявления об услугах величайших магов и колдунов нашего времени, ахала, охала, однако тихо подозревала, что ни один из них и в подметки не годится ее хозяйке, которая мало того что ее и Ромку могла успокоить одним взглядом, точно так же действовала на самых разных людей: на паспортистку в домоуправлении и на самого управдома, на участкового милиционера и даже на начальника милиции, и на соседей, и на скандальных таксистов…

Но потом опять что-то изменилось! Хозяйка начала исподволь готовить Раису к тому, что им грозит некая опасность, которую надо будет встретить не в панике и растерянности, а спокойно попытаться ее избежать, вернее, убежать от нее, скрыться. Сама хозяйка, конечно, отнюдь не была спокойна, и тогда Рая, украдкой понаблюдав, как она ночь за ночью нервно вышагивает по своей спальне и часами стоит перед окном, мрачно глядя в темноту, робко заикнулась, не лучше ли им уехать из Москвы…

– С ума сошла, – дернула плечом хозяйка. – Где я еще такие деньжищи заработаю? К тому же только в Москве найдешь столько идиотов с их энергией… – При этих словах хозяйка облизнулась, словно отведала своего любимого блюда, и Рае показалось, что среди ее жемчужных зубок мелькнули два клыка, в точности как у вампиров, какие показывают в страшных фильмах, которые теперь, что ни вечер, валом валили по телевизору… но Люсьена Павловна бросила один взгляд, ласково улыбнулась… и Рая снова почувствовала себя спокойной и счастливой. Главное – беспрекословно слушаться хозяйку и поступать так, как она велит!

Ну что же, она именно так и поступила, когда тот седой стрелял в стоявшую на сцене хозяйку – и оказалась в эрзянской деревне Сырьжакенже. Прижилась у бабки Абрамец, которая показалась сначала такой страхолюдиной, а потом вроде бы и ничего, даже узнала много эрзянских слов, и это были не только названия трав… А в избе у старухи было совсем не так ужасно, как Раисе показалось было, во всяком случае, она не собиралась присматривать себе другое жилье и выгонять оттуда кого-то другого. Ромка в этой новой жизни вообще чувствовал себя как рыба в воде, очень к бабке привязался, ходил за ней хвостом, хотя относился к ней совсем не так, как к Раисе. Она была просто нянька, а бабка – его единственное родное существо. И это Раиса тоже принимала как нечто само собой разумеющееся, без всякой ревности, безмятежно встречая всякое новое утро и безмятежно отходя ко сну… и вдруг бабка Абрамец заводит разговор о том, что жизнь может перемениться! О своей смерти заводит разговор… но как же тогда будет жить Раиса? Что ей делать с Ромкой? Оставаться здесь или уезжать?

– Эй, ты там не спишь ли? – послышался вдруг голос бабки Абрамец, и Раиса сообразила, что так и стоит в сарае около копешки сена, машинально стряхивая с себя прилипшие травинки и совершенно забыв о времени.

Нижний Новгород, прошлое

Ну что ж: делая хорошую мину при плохой игре и отчетливо скрипя зубами, Назаров бросил съемную квартиру в Москве (собственной покуда не выслужил, каково ретиво зубами ни щелкал и хвостом ни бил) и отбыл в Нижний, в материнскую квартиру. Та была не чета, конечно, московской: всего лишь двухкомнатная, на четвертом этаже панельной «брежневки» на улице со скучным и в то же время смешным названием Провиантская. А Женя, войдя в эту квартирку, почему-то обрадовалась: показалось, вернулась домой, в Хабаровск, где они с родителями и дедом жили точно в такой же, правда, трехкомнатной квартирке на Театральной улице. К тому же ей сразу очень понравилась свекровь Галина Ивановна. По наивности решила, что Михаил при Галине Ивановне не будет пилить жену непонятно за что, не станет обвинять в том, что принесла ему несчастье. Однако Михаил пилил, да еще как, и заступничество матери, которой было смертельно жаль невестку, не помогало.

Михаил называл Нижний не иначе как деревенской помойкой, тосковал по московской тусне, по большим деньгам, которые привык тратить в ночных клубах не считая, по ток-шоу в Останкине и буфетам Думы тосковал… А сюда уже дошли слухи о том, что журналист он опальный, Сами-Знаете-Кого прогневил, и хоть именно из Нижнего некогда вылупился первый демократический губернатор и любимец Первого Папы Глеб Чужанин, времена с тех пор переменились до неузнаваемости! Чужанин теперь подвизался в оппозиционерах, охаивая всё, вся и всех, местные журналисты втихаря фрондерствовали, однако в основном под никами в соцсетях, особенно на Городском форуме nn.u – местном оплоте свободы слова. Популярность Фейсбука и даже ВКонтакте до провинции еще не добралась, ну и Михаил, установив безлимитный доступ в интернет, под ником Задолбанный Блокадник начал понемногу зависать на Городском, а потом расписался вовсю, давая волю своей ненависти ко всем подряд, особенно к главному своему гонителю. Он получал уровень за уровнем, его засыпала виртуальными подарками местная либшиза, его поощрял смывшийся в Испанию и оттуда поливавший Россию дерьмом основатель и владелец форума… Михаил заигрался всерьез; вскоре ему предложили должность модератора, а за это уже платили деньги… Теперь он почти не покидал своей комнаты, а между тем во второй комнате лежала его наполовину парализованная после инсульта мать. Михаил выходил из своего «кабинета» только поесть, предоставив матери и жене жить вместе, в одной комнате, и заработанными деньгами почти не делился – откладывал их, мечтая когда-нибудь все же вернуться в Москву и снять там «человеческую квартиру».

Жене устраиваться на работу было некогда: она ухаживала за больной, так что жили очень скудно – на пенсию свекрови. Галине Ивановне был предписан в обязательном порядке массаж, но денег на массажиста не хватало, и тогда Женя, чуть ли не тайком скачав в интернете «Пособие по восстановительному массажу» и забив его в карманный ридер, который был выпрошен у мужа (от старых времен у Михаила осталось несколько таких штучек, лэп-топов, смартфонов и ридеров, которые он иногда «толкал», чем и поддерживал свое существование, изредка, как подачку, швыряя небольшую денежку матери и жене), самостоятельно обучилась массажу.

К изумлению Жени, вдруг обнаружилось, что этими знаниями она словно бы уже обладала – причем на уровне интуиции. Она мгновенно овладела всеми приемами массажа, но при этом чувствовала не только тело, но и сам изболевшийся, исстрадавшийся, почти изготовившийся к смерти организм свекрови. И этой покорности, этой готовности к смерти Женя страшно испугалась. Здесь, в Нижнем, на чужой стороне, свекровь была единственным близким и родным ей человеком. Конечно, можно было вернуться в Хабаровск, к родным, и признать, что семейный корабль пошел ко дну, однако на кого она бросила бы Галину Ивановну? Михаил и пальцем ради матери не шевельнет. Вот вы?ходит Женя свекровь – тогда, может быть, и вернется… Но при этом Женя прекрасно понимала, что гордость не позволит ей появиться перед семьей в роли несчастной разведенки без гроша в кармане. Если она все же приедет в Хабаровск, то не раньше, чем завоюет Нижний, который, кстати, ей очень понравился. Конечно, Волге до Амура – как до Луны, однако река красивая и величественная, ничего не скажешь!

Правда, Женя не слишком хорошо представляла себе, как, собственно, будет покорять Нижний… Но надеялась, что будущее подскажет. А пока ухаживала, как уж было сказано, за свекровью.

Галина Ивановна пошла на поправку удивительно быстро, и невропатолог, который приходил ее проведывать, глазам не верил, наблюдая, насколько стремительно она восстанавливается. Он весьма скептически слушал, когда Галина Ивановна, все еще косноязычно, однако вполне членораздельно (массаж лица Женя ей тоже делала, оттого-то паралич лицевых мускулов отступал!) расхваливала «волшебные Женечкины ручки». А та вспомнила деда Сашу, который обладал даром если не исцелять прикосновениями, то, во всяком случае, смягчать боль, и мысленно поблагодарила его. И порадовалась, что она не какой-то выродок в своей чудесной семье, не сквиб (книги о Гарри Поттере были их со свекровью любимыми книгами!), а тоже чуточку волшебница. Что-то все-таки унаследовала она от деда и прадеда!

Доктор не слишком поверил рассказам о чудодейственном массаже и попросил Женю на пробу помассировать его руку, которая у него периодически опухала и немела после старого вывиха. Однако он коварно промолчал, что онемение это было следствием не вывиха, а редкой формы аллергии на антибиотики.

Доктор и сам едва не онемел, когда Женя, едва прикоснувшись к нему, сказала, что вывих теперь не будет его беспокоить, а вот от привычки гнать себя на работу, надо или не надо глотая антибиотики, ему надо избавляться, потому что он настолько испортил свое пищеварение, что неизвестно, как скоро ему удастся вылечиться и удастся ли вообще.

После этого сеанса невропатолог отправился к гастроэнтерологу, а слух о чудо-массажистке постепенно разнесся и среди его знакомых, и среди соседей Назаровых, и сарафанное радио заработало вовсю, и не успела Женя ахнуть, как телефон начал разрываться от звонков, а в дверь беспрестанно кто-нибудь стучал. За каких-то два месяца она стала известным человеком! Нижний Новгород хоть и не покорялся пока, но уже не косился неприязненно и даже улыбался уголком рта.

Сначала Женя помогала людям «за просто так», потом начала брать за работу деньги, потому что надо же было на что-то жить: пенсии Галины Ивановны не хватало! Впрочем, брала она и продуктами, если пациенту нечем было заплатить. И чем дальше, тем больше нравилась ей эта работа, которую, повторяя слова какой-то соседки, начали называть «наложением рук». Диагнозы, которые ставила Женя, были безошибочны, хотя и звучали с точки зрения специалистов не слишком профессионально. Вот когда она пожалела всерьез, что не пошла в медицинский, хотя дед Саша просил и умолял. Опять он оказался прав, ее любимый старикан, а первый раз попал в точку, когда отговаривал ее идти замуж за Михаила и уезжать с Дальнего Востока…

Хотя кто знает, не окажись Женя в Нижнем, не начни ухаживать за умирающей свекровью, может быть, наследство предков так и дремало бы невостребованным?..

Между тем прошло два года, и Михаилу наконец осточертели «эти люди», которые постоянно толклись в их квартире и мешали ему бороться за виртуальную свободу и сводить виртуальные счеты со злодейским Сами-Знаете-Кем, которого он считал своим личным врагом и супостатом. Лучшее средство избавиться от лишнего шума и полностью посвятить себя борьбе он видел в разводе с Женей.

Чтобы максимально сократить тягостную процедуру и надолго не покидать форум, Михаил выждал, пока Женя выскочила в магазин за продуктами, покидал ее вещи в чемодан и выставил на площадку, не обращая внимания на слезы и мольбы матери, которую потрясли его действия.

Потом он вернулся в свою комнату и закрыл за собой дверь, решив подать заявление в суд немного погодя – когда поменьше «ольгинских троллей» выползет на форум и он будет не так занят борьбой.

На счастье, ошарашенная Женя все же вернулась в квартиру как раз вовремя, чтобы успеть вызвать «Скорую помощь» к свекрови, у которой случился второй инсульт. Галину Ивановну повезли в больницу, но по дороге она умерла.

В этой смерти Михаил начал было обвинять Женю, но дела до конца не довел – долг модератора требовал не оставлять форум надолго! Он даже на кладбище не поехал – Женя провожала свекровь одна, и в церкви на отпевании стояла одна, и горсть земли на могилку бросала в одиночестве… Потом купила в «Блинной» на Покровке блинов с мясом (Галина Ивановна их любила, говорила, что такие вкусные у нее не получаются!), и бутылку «Шуйской настойки» на черносливе, тоже любимой Галиной Ивановной; половину сладкой настойки выпила, сидя на укромной лавочке в парке Кулибина (поскольку парк этот был некогда воздвигнут на месте разоренного кладбища, место для поминок было самое то!), заела холодными блинами – да и пошла домой, чтобы поставить Михаила перед одним интересным фактом: незадолго до смерти, которую Галина Ивановна, похоже, предчувствовала, она попросила Женю привести нотариуса (Михаил, занятый непримиримой борьбой с «ольгинскими троллями» и «кремлевскими ботами», даже не заметил этого визита!) и подарила снохе свою долю в их приватизированной на двоих с сыном квартире.

Последовал скандал. Михаил даже напряг приобретенные благодаря форумской деятельности юридические связи, однако репутация нотариуса Светланы Константиновны Комаровой была светла и нерушима, кроме того, Женя нашла – по совету той же Комаровой – хорошего адвоката. Свекровь оставила ей свои простенькие золотые украшения и наказала продавать, «если прижмет». Они и пошли на оплату услуг адвоката. Словом, дарственную оспорить не удалось.

Утвердив права на жилье и повесив замок на свою дверь (Михаил иногда приходил в совершенно неконтролируемое бешенство и готов был разгромить комнату ненавистной супруги, а ее саму пришибить или придушить!), Женя первая подала документы на развод и размен квартиры – и начала искать работу.

Без диплома об окончании курсов, без всякого медицинского образования сделать это было невозможно. Тогда Женя поступила на очно-заочное отделение медицинского училища по специальности «Медицинский массаж», а сама продолжала частную практику в своей быстро купленной однокомнатной квартире – на первом этаже все того же дома на Провиантской, только в самом крайнем подъезде, – ну а Михаил, плюясь, перебрался на окраину в Щербинки – зато в двухкомнатную квартиру!

Выйдя из загса, где им вручили свидетельства о разводе, Михаил со злорадным хохотком показал Жене документы на дом с большим земельным участком в какой-то деревне с непроизносимым названием неподалеку от Арзамаса: это было наследство покойного отца, которое досталось сначала Галине Ивановне, а потом, конечно, перешло Михаилу.

– Уж это ты у меня оттяпать не сможешь! – злорадно заявил он.

Женя только плечами пожала: ничего оттяпывать она не собиралась. И вообще, больше всего на свете хотела бы никогда не видеть своего бывшего мужа!

Ей это вполне удавалось в течение нескольких лет.

Все это время она вкалывала вовсю – Евгению Всеславскую (после развода Женя вернула девичью фамилию) с ее дипломом и многочисленными сертификатами по самым разным, даже экзотическим, видам массажа (она не пропускала ни одного значительного мастер-класса) наперебой зазывали к себе самые престижные массажные салоны Нижнего Новгорода. Теперь Женя очень хорошо зарабатывала, смогла купить квартиру побольше – в новых домах на улице Ижорской, которая была фактически продолжением так полюбившейся ей Провиантской, – пару раз навещала Хабаровск, однако чувствовала, что в город детства она приезжает только погостить, а насовсем вернуться туда ей уже невозможно. Она выросла из этого города, и хоть тоска по родным иногда становилась невыносимой, у них-то уже была другая жизнь, гораздо больше связанная с подрастающим Сашкой Всеславским, чем с Женей.

– Дубовый листок оторвался от ветки родимой, – как-то раз сказал дед Саша, печально глядя на любимую внучку.

– Ну, надеюсь, не в степь укатился, жестокою бурей гонимый! И не засохнет, не увянет от холода, зноя и горя, не докатится аж до Черного моря! – усмехнулась Женя, перефразируя Лермонтова, которого дед Саша очень любил, а она – нет, кроме «Выхожу один я на дорогу», но как бывший филолог, да еще с прекрасной памятью, знала много стихов наизусть.

– Но все же оторвался, – констатировал дед. – Птичка вылетела из гнезда и уж не вернется. Теперь тебе надо свое гнездо свить, Женька.

Она усмехнулась уголком рта:

– Я уже пыталась, хватило надолго, спасибо, больше пока не хочу!

– Ты с Михаилом не видишься? – осторожно спросил дед.

– Судьба Онегина хранила! – передернула плечами Женя.

– Но у тебя кто-нибудь есть? – спросил дед еще осторожнее, и Женя снова пожала плечами:

– Не есть, но бывает, скажем так. Но это все несерьезно.

– Конечно, – кивнул дед, – когда он появится, ты сразу поймешь. А может, и не сразу – но все же поймешь.