Коварные алмазы Екатерины Великой

– Роман, – повторила она. – Роман, Роман…

И, пробормотав почему-то bonne journеe («удачного дня») вместо более естественного сейчас bonne soirеe («удачного вечера»), Фанни поспешно отошла к своему столику и принялась нажимать на кнопки старенького, еще Полю-Валери принадлежавшего калькулятора с незнакомым себе и этой заслуженной машинке ожесточением. Калькулятор тихонечко поскрипывал, мучился, но терпел. А что ему еще оставалось делать? Если бы он позволил себе проявить характер и допустил оплошность, его просто-напросто выкинули бы в пубэль, в мусорку, как повыкидывали уже многих его собратьев 1980 года выпуска и даже более молодых. Ему еще повезло, что его хозяйка – сентиментальная дурочка, которая живет воспоминаниями больше, чем реальностью (да, Поль-Валери когда-то так называл Фанни, а калькулятор слышал и все мотал на свой электронный ус).

Калькулятор, значит, поскрипывал, мазила Джек стрелял и стрелял. Звуки этих выстрелов Фанни слышала, слышала, слышала, а потом вдруг раз – оказалось, что в бистро полная тишина. Нет, конечно, по-прежнему стучали бильярдные шары, и звенели стаканы, и Мао вызывающе похохатывала, крутя попкой между столиками, и телевизор стрекотал, пророча на завтра по всей Франции хорошую, просто очень хорошую погоду. Еще около музыкального автомата кто-то перебирал старые (вечные) песенки Джонни Холлидея и Сильви Вартанс (куплет его, куплет ее), словно они снова были вместе, как тогда, в 1960-е, когда эти песенки свели с ума Поля-Валери, который и заполнил ими свой музыкальный автомат; две девицы из ближайшего отделения банка BNP взахлеб обсуждали над тарталетками с малиной предстоящую свадьбу какой-то Лии с каким-то Оливье (ну и дурак он, получше не мог найти, что ли?); седой, красивый мсье Валуа, торговец картинами, обхаживал какую-то толстую даму с испуганными коровьими глазами, которая, судя по всему, в жизни не слышала ни о каком Фудзите[2 - Фудзита Цукахару – знаменитый французский живописец, по происхождению японец, живший и творивший в Париже в первой половине XX века.], этюд которого так расхваливал ей Валуа, и никак не могла взять в толк, почему этот мсье называет великим французским художником какого-то японца. Посторонний человек сказал бы, что в Le Volontaire оглохнуть можно, так здесь шумно, однако Фанни почудилось, что наступила глухая, унылая тишина, потому что она больше не слышала выстрелов Lucky Jack’а.

Обернулась – и не поверила своим глазам.

Вот это да! Орлиное перо валялось у ног посрамленного вождя, Джек с законной гордостью сушил в улыбке зубы. Победителя у автомата не было.

Фанни повернулась к стойке: может, Роман попивает там свое законно выигранное пивко?

Однако его не оказалось и там. Она уже приподнялась было, чтобы спросить бармена, выплачивал ли он выигрыш грозе индейцев, как вдруг перехватила насмешливый взгляд Армана – и снова плюхнулась на стул.

Почему Арман так странно смотрит? Что его развеселило, интересно знать? И почему у нее такое чувство, будто ей что-то нужно было спросить у Романа, что-то бесконечно важное, а она не успела и больше никогда его не увидит?

Увидит, увидит!

Нижний Новгород, за некоторое время до описываемых событий

Итак, семья покойного Константинова.

Валерий Сергеевич был дважды женат и имел от первого брака сына. Мать этого сына, бывшая жена Константинова Галина Ивановна работала медицинской сестрой в нижегородской психиатрической лечебнице на улице Ульянова. Двадцатипятилетний сын Роман был тренером в фитнес-клубе «Латина». С этой семьей Константинов прожил восемнадцать лет. После развода он сошелся с Эммой Петровной Шестаковой, преподавательницей французского языка на подготовительном факультете Лингвистического университета.

Нет, Эмма Петровна вовсе не была юной красоткой, при виде которой бес просто обязан ткнуть под ребро не слишком молодого мужчину и ввести его во грех. Она оказалась всего на два года младше первой жены Константинова и на три – его самого. Константинову, видимо, не хотелось обременять себя новыми формальностями, да и Эмма Петровна не слишком мечтала о печати в паспорте, поэтому жили они в гражданском браке.

Маленькая деталь: Эмма Петровна с юности была дружна с Галиной Ивановной, и тот факт, что Эмма увела мужа у подруги, их отношения не больно испортил. Они по-прежнему подолгу болтали по телефону, иногда ходили вдвоем в театры, или кино, или на какие-нибудь вернисажи, которые Эмма Петровна обожала. Кроме того, она была дамой спортивной, за собой очень следила и даже пыталась заставить Галину бегать по утрам, записаться в тренажерный зал, ходить на аэробику (сын-то преподаватель, вроде сам бог велел), на шейпинг, наконец, на восточные танцы, сейчас такие модные и для женского здоровья, говорят, очень полезные. Сама Эмма успевала и там и сям, однако Галина Ивановна не относилась к числу несчастных женщин, чей духовный возраст резко отстает от физического, а потому предпочитала мирно и естественно увядать, а не носиться в семь утра над Волгой в погоне за убегающей молодостью и не трясти животиком (тем паче, что животик у нее был довольно внушительный, не то что у подтянутой, тренированной Эммы), изображая перезрелую красу гарема. Что ж, блажен, кто смолоду был молод, а впрочем, каждому свое!

Роман Константинов хорошо относился к мачехе, отца уходом из семьи не попрекал, уважал его право на личную жизнь и даже, кажется, на любовь. В конце концов, сошелся Валерий Сергеевич с Эммой по внезапно вспыхнувшей обоюдной любви. Правда, любовь со временем поостыла, брак их оказался не слишком крепким: пожив сначала вместе в квартире Эммы, Константинов и Шестакова за полгода до его смерти решили разъехаться и жить врозь, хоть и продолжали видеться.

Однако и в первую семью Валерий Сергеевич не вернулся, а купил себе жилье в том самом доме, где жила Эмма, и поселился там. Причем расстались Константинов и Шестакова не потому, что крепко поссорились, просто, по словам Эммы Петровны, они сошлись уже слишком взрослыми, пожившими людьми, каждый «с набором своих причуд» (ее собственные слова, зафиксированные в протоколе следствия), и быстро сообразили, что сосуществовать с этими самыми причудами вряд ли смогут. Чтобы не доводить дело до войны, они жили теперь врозь, встречаясь лишь для приятностей взаимной любви.

Константинов был человеком зажиточным, хоть и не богатым: владел небольшой книготорговой фирмой. Не исключено, что у него могли возникнуть трения с налоговиками, если бы у кого-то возникло желание сопоставить доходы от официально декларируемой деятельности фирмы с расходами ее владельца. Все-таки трехкомнатную квартиру в центре Нижнего за гроши не купишь. Да и обставить ее антикварной мебелью не слишком дешево стоит. Константинов же был любителем антиквариата и завсегдатаем немногочисленных салонов Нижнего Новгорода, но чаще выбирался в Москву, откуда привозил разные предметы старины. В очередной такой вояж он и собирался в роковой вечер 31 января.

Эмма Петровна бывшего мужа (или сожителя, выражаясь языком полицейского протокола) не провожала: подхватила грипп и лежала в постели. Она и с дознавателем говорила еле живая от температуры и пережитого потрясения. Вообще на людей, окружавших покойного Константинова, несчастье набросило странную трагическую тень. Об Эмме Петровне уже сказано. Однако грипп – дело вполне житейское. С сыном же Константинова Романом приключилась история еще ужаснее.

Оказывается, Роман собирался проводить отца в поездку. Тот хотел почитать какую-то модную книжку, которую Роман недавно купил. В фирме Константинова этой книги не имелось, вот Валерий Сергеевич и попросил сына принести ее, чтобы взять в дорогу. Заехать к отцу домой Роман не успел, но и не исполнить просьбу не мог, а потому глубоким уже вечером сунул книжку в рюкзачок, сел на маршрутку и поехал на вокзал в надежде успеть к отправлению поезда «Нижегородец».

На площади Горького в маршрутку ввалилась компания каких-то отморозков. Неподалеку от Романа сидела скромная девушка с нотной папкой, которая привела компанию в безудержный восторг. Еще бы, кто же нынче ходит с нотными папками? Парни стали цепляться к папке и ее владелице, а поскольку манера выражаться у них была самая что ни на есть прикольная (кастрировать бы того, кто внедрил в нашу речь это словечко), девушка общаться с ними не пожелала. Тогда пацаны обиделись и стали папку выдирать, девчонку лапать и вообще потребовали, чтобы она у них попросила прощения за то, что их не уважает, или они отымеют ее прямо в маршрутке (слово было употреблено другое, но его никакая бумага не выдержит – со стыда сгорит).

Водитель гнал и гнал, не обращая ни на что внимания. Кондукторша попыталась урезонить компанию, но ее послали так далеко и в таких выражениях, что она отвернулась от салона и молилась только, чтобы им скорее прибыть на вокзал. Немногочисленные пассажиры в происходящее никак не вмешивались: жизнь, знаете ли, учит. Девочка отталкивала пьяные рожи и жалким голосом просила:

– Не надо, помогите! Помогите!..

Наконец Роман, который все это время тоже упорно таращился в темное стекло, делая вид, что скандал его никак не касается, не выдержал.

– Ладно, кончайте, ребята, – сказал он вполне миролюбиво. – Сейчас на Московский вокзал приедете – там сколько угодно найдете хороших, сговорчивых…

– А мы хочем эту, – завопили пацаны, – и если ты, пидор, будешь нам мешать, то мы тебе сделаем то-то и то-то, поял?

– Поял, – ответил Роман. Вынул из кармана мобильник, набрал 02, а пока пацаны ошалело на него таращились, попросил ответившего дежурного, чтобы постовые на Стрелке задержали такую-то маршрутку, в которой распоясались хулиганы.

Он даже не успел отключить телефон, как его вырвали из рук и выбросили в окно. Потом пацаны схватили Романа за руки и за ноги и потащили к двери.

– Останови! Открывай! – заорали они водителю, пытаясь вышибить двери Романом. Водитель нажал на клаксон, и с той стороны моста, где был пост полиции, уже мчалась патрульная машина, и еще одна ринулась вслед от Нижегородского райотдела, куда был сразу передан вызов…

Когда две полицейские машины блокировали маршрутку при въезде на мост, пацаны спохватились, конечно, и даже оказались готовы к мирным переговорам, однако Роман уже валялся на полу без сознания, основательно избитый, с сотрясением мозга и двумя сломанными ребрами, что и выяснилось, когда его отправили в больницу на спешно вызванной «Скорой помощи». В суматохе куда-то исчез его рюкзачок с книжкой для отца и портмоне, в котором лежали деньги и паспорт. Об этом Роман узнал уже на больничной койке. С нее, правда, пришлось вскоре подняться, потому что он должен был заняться похоронами отца и матери. Да-да, Галина Ивановна умерла от разрыва сердца, когда ее вместе с Эммой Шестаковой вызвали на опознание трупа Константинова В. С.

Вообще нервы человеческие, тем паче женские – штука довольно странная. Галина Ивановна хоть и со слезами, но стойко подтвердила, что этот голый мертвец на столе прозектора – ее бывший муж, а потом, когда вышла в коридор, где ожидал следователь, предъявивший ей протокол с места действия и список найденных у Константинова вещей, вдруг лишилась сознания, упала и спустя несколько минут внезапно скончалась. Эмма Петровна была при этом, и какое-то время следователь за ее состояние тоже побаивался, так она побледнела. И, что характерно, тоже вполне мужественно держалась в мертвецкой, а выйдя оттуда…

Все-таки как еще часто попадают в следственные органы люди случайные, не умеющие проникнуть в суть вещей и событий. Любой другой на месте этого следователя мигом смекнул бы, что и Галина Ивановна, и Эмма Петровна потрясены тем, что обнаружили в списке вещей их общего мужа.

Вернее, тем, чего не обнаружили.

Париж, наши дни

Странно, но Фанни совсем не удивилась, когда, возвращаясь от тетушки, спустилась в метро и на пустой платформе станции «Центр Добентон» обнаружила знакомую фигуру в рыжей куртке и сизых джинсах. Она только обреченно вздохнула и медленно подошла к Роману.

Тот, впрочем, ее даже не заметил, а продолжал трудиться над автоматом с печеньем и орешками: снова и снова опускал в прорезь монетку в один евро и нажимал на кнопку. Монетка со звоном выскакивала в лоточек, куда должны были свалиться упаковка с печеньем или пакетик орехов, Роман вытаскивал ее, опускал в прорезь, нажимал на кнопку… Результат оставался прежним, то есть никаким.

Фанни пару минут постояла за его спиной, совсем как днем стояла там, в бистро, понаблюдала, тая улыбку, потом проговорила:

– Привет, что ты здесь делаешь?

Роман обернулся, смерил ее взглядом, тоже, кажется, не удивился этой новой встрече и ответил рассеянно:

– Как что делаю? Пытаюсь выманить у этой жадины какой-нибудь чебурек, а то есть очень хочется.

Вот оно! Вот о чем она хотела у него спросить, вот почему целый день о нем думала, с облегчением сообразила Фанни.

– А что такое чебурек?

– Чебурек?.. Такой плоский пирог с мясом, восточное блюдо. Бывает очень вкусно, а бывает – гадость ужасная.

– Не хуже, чем это печенье. – Фанни с отвращением посмотрела на «меню» автомата.

– Да ладно, вот эти шоколадные очень даже ничего. Только с автоматом какие-то проблемы.

– Это не с автоматом проблемы, а с твоей монеткой, – усмехнулась Фанни. – Скажи на милость, почему ты опускаешь один евро, если ясно написано, что нужно два?

– У меня нет двух евро, – пожал плечами Роман. – Думаю, может, эта железяка сжалится? Я ведь на ковбоя в вашем бистро всю свою милостыню спустил, только так ничего и не добился.

– Как не добился? Когда ты ушел, я посмотрела: перо сбито! Я еще удивилась, что ты не взял выигранное пиво.

– А, это, видно, последний выстрел сбил перо. Я нажал на рычаг и даже не посмотрел, как там и что, повернулся и ушел, – равнодушно пояснил он. – А пиво я не пью, терпеть его не могу. В России все как ошалелые сосут это пиво из огромных таких пластиковых бутылок. Осоловелые с восьми утра, глазки в кучку – нация упившихся обормотов… Ну их вместе с пивом!

В эту минуту подошел поезд. Фанни глянула на него и не тронулась с места.

– Вы не едете? – удивился Роман.