Репетиция конца света

Она тупо продолжала жевать, держа пирог в одной руке, а другой оттягивая свитер от груди – начинка была не только яркой, но и очень горячей. Потом спохватилась, схватила салфетку и принялась вытирать свитер. К счастью, он был не чисто шерстяной, вернее, совсем даже не шерстяной, а связанный из толстой, блестящей вискозной нити. Но все равно – ультрарозовые пятна выделялись отчетливо, слишком даже отчетливо. «Да что же у них за пирожки такие дырявые?!» – возмущенно подумала Алена. И вдруг вспомнила хрестоматийную историю о какой-то американке, которая обожглась в «Макдоналдсе» кофе и высудила у компании два миллиона за то, что напиток был слишком горячим.

А не подойти ли сейчас к стойке и не покачать ли права? Два миллиона Алене очень даже бы не помешали. Да и любая, пусть менее значительная сумма. Она могла бы перехватить в каком-нибудь агентстве горящую путевку в Болгарию и…

И что? Разыскивать там любимого мужа? Шатаясь по городам и весям, словно Диоген, днем с фонарем? Болгария, конечно, страна маленькая, однако найти там Михаила так же реально, как… как высудить два миллиона баксов за испорченный свитерок.

Опять же, пока она будет качать права, вишневая начинка сроднится с вискозой так, что разлучить их потом окажется совершенно невозможно. А свитерок красивый, бесподобно идет к Алениным серым глазам. И, учитывая, что качание прав определенно кончится ничем, не лучше ли заняться более перспективным делом?

Алена глотнула напоследок остывшего кофе, подхватила со стула тулупчик, сумку и ринулась со всех ног в туалет, расположенный в подвале. Минуя вход, она с трудом пробилась сквозь ватагу любителей биг-маков, именно в это мгновение ввалившуюся в ресторан. А в туалете, к ее изумлению, не было ни души. Ничтоже сумняшеся Алена стащила свитер и принялась замывать пятна под струей прохладной воды.

В это самое мгновение парень в черной куртке – тот самый, что разглядывал Алену через окно, – вырвался из толпы, собравшейся у входа, подошел к ее столику и разочарованно уставился на пустой стул и пустой поднос. Огляделся… Да разве можно что-нибудь рассмотреть в этой толчее! Неужели эта сучка ушла именно в ту минуту, когда он вошел? То есть они так по-глупому разминулись?

А может, она еще не ушла, а просто-напросто отправилась в туалет?

Парень стал оглядываться, ища табличку, потом обнаружил стрелку с двумя фигурками сбоку и радостно ринулся в подвал. Радость его, впрочем, поугасла на полдороге, когда он вспомнил, что женщина, которую он ищет, определенно направилась в женский туалет, а он как-никак принадлежит к совершенно противоположному полу.

Караулить под дверью? А если этой твари там и в помине нет? Вдруг она и впрямь ушла из «Макдоналдса», и если он окажется на улице прямо сейчас, еще успеет разглядеть где-нибудь вдали ее светло-серую короткую дубленку?

Что же делать, ешкин кот?! Не разорваться же ему!

Да здравствует синтетическая пряжа! Да здравствует синтетическая пища! Да здравствует синтетическое мыло! Эти три компонента прекрасно поладили между собой, и уже через минуту Алена вздохнула с облегчением, поняв, что пятен на свитере не останется.

Вот если бы его хоть чуть-чуть посушить… Скажем, под автоматической сушилкой. Она шагнула к стене, но в это время за дверью зацокали по ступенькам каблуки. Стоять полуголой (Алена принципиально не носила комбинаций, а сегодня, собираясь в дорогу впопыхах, она забыла надеть и бюстгальтер) даже перед женщинами – до такой степени пофигизма Алена еще не дошла, а потому, подхватив с пола сумку и сорвав с вешалки тулупчик, шмыгнула в самую дальнюю кабинку.

Дверь туалета шумно распахнулась, каблуки загрохотали по кафельному полу, а потом оживленный девичий голос прокричал:

– Да нету тут никого! Слышишь? Нету!

Дверь хлопнула вновь, и стук каблуков начал удаляться вверх по лестнице.

Однако выйти и толком высушить свитер Алене не удалось: в туалет ввалилась толпа жаждущих справить естественные надобности, и поток народа уже не иссякал. Зато через четверть часа иссякло терпение Алены. Она надела на себя сырой свитер, вышла из кабинки, к радости немалой очереди, которая топталась в туалетной комнате, и покинула «Макдоналдс», потуже запахнув на груди дубленку.

Конечно, лучше бы идти душа нараспашку. Может, наживешь чахотку и умрешь самым что ни на есть естественным, натуральным образом…

А может, и не умрешь. И даже если повезет насмерть простудиться, сколько еще мучиться придется, пока коньки отбросишь!

Алена отвернулась от порыва снежного ветра и спустилась в переход, ведущий к метро.

До поезда еще больше часа, однако шататься по улицам она не станет. На вокзал. Прямым ходом на вокзал!

***

Неля писала это письмо долго-долго. Сначала подбирала слова, потом хотела исправить ошибки, но от волнения создавалось впечатление, что только еще больше их насажала. Потом махнула рукой: да ладно, не в институт же поступать собирается. Сойдет и так. Главное – смысл. И фотография.

Фотографию она выбрала из недавних – щелкнули на Маринкином дне рождения, который гуляли в салоне, и Неля получилась на удивление хорошенькая. Конечно, рядом с Лорой, Верой и Маринкой она проигрывала, но, когда вырезала свое изображение и наклеила на белую бумажку, показалась себе просто ослепительной красавицей. К такой мордашке бы фигурку покруглее да нормальную ногу… чтоб он сдох, тот коновал, который так грубо вытаскивал ее из мамкиного живота. Ну, конечно, бывает, идет младенец ножками вперед, тяжело такого рожать, но это же не значит, что надо дитя тащить, будто поганого котенка! Ее тащили именно так. Одно извиняло этого коновала: он спешил спасти умирающую мать Нели. В результате и мать умерла, и дочь он изувечил.

Тогда семья Ховриных жила в Лучанке, это в Сергачском районе, отцу было не до лечения Нелиной ноги. Да и потом ему всегда было на дочку наплевать. Вот и привыкла ковылять, будто уточка. С малолетства сжилась с мыслью о своем неминуемом женском одиночестве, даром что переспала с пьяным одноклассником – конечно, не в школе, а после ее окончания. Того парня как раз должны были забрать в армию, и на проводах накануне рокового утра он так напился, что ему было все равно, где, с кем и как. Неля тоже была хороша, она даже ничего не почувствовала, кроме первой боли, наутро еще тупо удивилась, откуда что на бельишке взялось. Тот парень все еще служил, но Неля была не такая дура, чтобы поверить: мол, вернется и женится на ней. Во-первых, он явно ничего не помнил, а если даже и помнил, постарался забыть. Потом у нее было еще двое или трое случайных перепихов, и она отчетливо помнила брезгливость на лицах мужчин, когда похоть оставляла их, а на смену приходило отрезвление. Такова, видно, ее судьба.

И все-таки хоть на полчаса они ею соблазнялись. Но то были парни простые, сельские. А сумеет ли она соблазнить городского?

Неля покрутилась перед зеркалом, стараясь не обращать внимания на ногу, представила себя в сексуальном красном белье вроде того, каким недавно хвасталась Лорка, попыталась накраситься так, как учила Марина («Нелечка, у тебя такая славненькая мордашка, а если накрасишься как следует, будешь просто очаровашка!»), но сразу въехала кисточкой с тушью в глаз, сморщилась, пошла умываться – и махнула рукой на макияж. Чего дурью маяться, в самом-то деле? Может, та женщина, которая давала объявление, и внимания на ее письмо не обратит? Там у нее небось таких писем пачки и пачки. А может, это вообще розыгрыш?..

Она изо всех сил уверяла себя, что этому не стоит придавать значения, не надо ничего принимать всерьез, чтобы потом зря не расстраиваться, но странное объявление ее уже прочно зацепило. Вот так распяленная во все стороны блесна цепляет за жабры глупую щучку – и не вырваться! Неля зацепилась настолько прочно, что даже побоялась доверить свое ответное письмо почте. Еще вскроют какие-нибудь хулиганы почтовый ящик, у них в Высокове такая шушера порой шляется! Почту там вообще неделями могут не забирать, делается ка-зна-що, как говорил покойный папашка. Чтобы не рисковать, Неля просто взяла и после смены сама пошла на Главпочтамт, благо площадь Горького, где он расположен, в пятнадцати-двадцати минутах ходьбы от салона, а по Покровке прогуляться в любое время года – одно удовольствие.

Там же, на Главпочтамте, она купила конвертик с видом кремлевских башен – Воронья, самая Нелина любимая, – тут же за большим круглым столом надписала конверт, три раза проверив цифры, и подошла к окошечку «До востребования». Хотела попросить приемщицу просто так взять да и положить письмо в нужную ячейку, чтобы не болталось в ящике.

Одновременно с ней к окошку приблизилась худощавая женщина с тщательно уложенными пепельными волосами, в синем пальто, и, пока Неля набиралась смелости заговорить с приемщицей, просунула под стеклянную вывеску бордовую книжечку:

– Девушка, посмотрите, пожалуйста, по номеру удостоверения.

Приемщица проверила какие-то полочки и вернула удостоверение с пачкой писем:

– Ого, сколько! Устанете читать!

Женщина буркнула что-то в ответ и отошла в сторонку, просматривая свою обширную почту. Тут Неля решилась-таки протянуть в окошко свой конвертик:

– Девушка… а вы не могли бы положить вот это письмо?

Приемщица взглянула на адрес и воскликнула:

– Женщина, подождите! Вот вам еще одно письмо!

Женщина в синем пальто обернулась недоверчиво:

– Еще одно? От кого? От вас?

Неторопливо смерила Нелю взглядом с головы до ног, особенно задержавшись на ортопедическом ботинке. Подобие улыбки отразилось в небольших карих, тщательно подкрашенных глазах. Потом вскрыла конверт, пробежала взглядом текст, всмотрелась в фотографию. Тщательно сличила изображение с оригиналом, точно принимала Нелю на работу в режимное предприятие. Пояснила:

– Почему-то всегда на фотографии ну просто Мэрилин Монро, а в натуре – какая-нибудь зачуханная корова из области.

– Я тоже из области, – зачем-то сказала Неля.

– Да не в этом дело! – махнула рукой женщина, продолжая мерить ее глазами. И вдруг спросила, понизив голос, чтобы не слышала приемщица, которая поглядывала на них с нескрываемым любопытством: – Шрамы на ноге есть?

Неля почувствовала, как запылали щеки. Пока была жива бабушка, она не теряла надежды вылечить внучку, трижды пристраивала ее в ГИТО на операции. Результатом этих операций были такие уродливые шрамы, что Неля распростилась с мечтой носить тонкие капроновые чулки. Она чуть заметно кивнула, с трудом удерживаясь от желания нагнуться и почесать шрамы, которые вдруг начали жутко зудеть, а потом побежать бегом (ну, насколько ей это было доступно, конечно!) прочь отсюда, от этой женщины с ее немигающими глазами и странными, пугающими вопросами.

Но она не почесалась, не убежала, а только кивнула еще раз и с усилием расклеила пересохшие от волнения губы:

– Да. Есть шрамы. Очень уродливые…

Напряжение из глаз женщины внезапно исчезло. Создавалось впечатление, будто растаял лед. Губы растянулись в улыбку. Она повернулась к большой урне, стоявшей чуть позади, около стойки, сунула туда всю пачку только что полученных писем и шумно, с облегчением вздохнула:

– Ф-фу! Надоели мне они все – я тебе сказать не могу, до какой степени!

И, подхватив Нелю под руку, стремительно пошла через зал почтамта к выходу. Нелю она даже не поддерживала, а просто-таки волокла за собой, и та от растерянности неуклюже култыхалась следом, как будто у нее была хромая не одна нога, а обе.

– По… погодите, – наконец-то осмелилась выдавить Неля, – я не успеваю, я не могу так быстро!

Женщина обернулась – и Неля чуть не ахнула: в глазах ее блестели слезы.