Твой враг во тьме

– Добра-а… Добра, да? А как уговаривал нас на это дело, так мы тебе кто были? Джигиты? Профессионалы? Чего ж ты сейчас такой сукой себя держишь?

– Ладно. Вы деньги получили? Ну и валите отсюда, быстро.

Голоса отдалились, но были еще слышны.

– Попомнишь нас, морда кавказская. Мало вас наши…

Грохнуло раз, два, три…

Кто-то рядом с Лёлей громко выматерился.

– Просил же его: не надо так говорить. Я этого не люблю.

– Асан… ты зачем это?.. Такого указания не было!

– Откуда ты знаешь, какие указания были? Ты инструкции получал или я?

– Ну, ты.

– Вот и молчи, если так. И давай крути баранку, а то еще принесет кого-нибудь.

– Может, хоть землей забросаем их получше?

– Ничего, пусть сгниют, псы паршивые. Поехали, ну!

Неровная тряска машины снова навеяла тяжелую дрему.

В третий раз Лёля очнулась от холода. Что-то ледяное струилось по лицу, мучительно стекало на шею, заливалось в нос. Она слабо вскрикнула, забила по воздуху руками.

– Эй, потише! – недовольно буркнул кто-то. – Подержите ее, ребята. Надо было взять кровь, пока она еще не очухалась, поспешили вы ее отливать.

– Да ладно. Сейчас успокоим, какие проблемы?

Этот голос Лёля слышала уже не раз, он почему-то ассоциировался у нее с именем Асан. Грубый голос, грубые руки… Вот и сейчас они стиснули ее, прижали к чему-то, на чем она лежала. Туго перехлестнуло руку, в вену медленной болью вошла игла. Лёля слабо застонала.

– Заткнись! – буркнул Асан. – Всю дорогу стонала, уже слышать не могу.

– Ничего, ты свое дело сделал, отдыхай. Хозяин звонил, благодарил тебя.

– Да ты что? Хозяин звонил?!

– Вот так-то. Дело ты сделал великое, ничего не скажешь. Не напутали, надеюсь? Сюрпризов не ждать? Девка та самая?

– Доктор, ты уважаемый человек, не то я бы тебя сейчас…

– Угомонись, дитя гор. Кынжал убэри, слюшай. Всякое в жизни бывает. Кстати! Не стоит спрашивать, но спрошу: надеюсь, ее никто не трогал?

– Доктор!..

– Понял. Я уважаемый человек, а то бы ты… Понял, понял. Ну, до завтра. Ваша работа закончена, дальше мы уж как-нибудь сами. Эй, носилки!

И опять Лёля плавно закачалась на мягкой ритмичной волне.

Самурай. Лето, 1997

На место, в подъезд, где должна пройти ликвидация, их вывезли только раз – все остальное время тренировались в схожих условиях. Впрочем, подъезд был как подъезд, разве что внизу выставлен милицейский пост. Однако, когда приезжали «на экскурсию», ребята из группы поддержки сказали, что в нужное время поста не будет. Так и вышло.

Кстати, в назначенный день едва все не сорвалось. Тогда позвонил шеф (в период подготовки акции ликвидаторы жили отнюдь не в Москве!) и сообщил, что группа поддержки полностью заменена. Дескать, есть подозрение, будто в ней оказался стукач. Македонский крепко занервничал и сказал, что хотел бы сначала познакомиться с новой группой получше. Но шеф сухо ответил, что контракт предусматривает не только кругленькие суммы, но и определенные сроки. Македонскому пришлось заткнуться, хотя нервничать он не перестал.

Самурай тоже почувствовал себя неуютно. Это первый раз на его памяти в самый канун акции меняли группу поддержки! Вообще-то считалось, что в их фирме «кривых стволов» нет. Чего ради предавать? Во-первых, деньги дают хорошие, а во-вторых – это ведь себе дороже! Как говорилось в боевые времена, «всех не перевешаете»: даже после полного разгрома фирмы кто-то да останется, чтобы покарать предателя. Если еще раньше предателя не уберут те люди, которым он продал информацию.

Нет, Самурай не одобрял предателей, однако прекрасно понимал, что человека, даже самого стойкого, все же можно сломать. Особенно когда есть семья. В новейшей отечественной истории масса подобных примеров. Люди, только что блиставшие на политической арене, вдруг пишут заявления об отставке или уходят в такую тень, что и не разглядишь. Ничего удивительного. Большие деньги и большие угрозы очень много способны сделать даже с очень большим человеком! Самурай старался не допускать таких мыслей, однако про себя знал: если бы что-то угрожало его семье, если бы его шантажировали жизнью Аси или пацанов, он бы все сделал, чтобы обезопасить их. Даже постарался бы в последнюю минуту спасти «кабана» или выстрелил бы в спину Македонскому.

Он не видел ничего позорного в своих мыслях, потому что понимал: мысль – это еще не грех. Самурай ведь не родился Самураем и ликвидатором… Кстати, ему не нравилось ни слово «киллер» – похоже на название какого-то механизма: тормоз, стопер, киллер… ни «убийца» – слишком много на него навешано морали и нравственности. «Ликвидатор» – это и звучит внушительно, серьезно, и не оставляет неопределенности. Не оставляет надежды…

Так вот – когда-то Самурай был таким же, как все другие люди, а потому мог со всей ответственностью заявить: этих обычных людей, а их больше семидесяти процентов человечества, иногда посещают такие мысли, что всем им можно было бы вышку дать или пожизненный срок, учитывая нынешнюю моду на отмену смертной казни. Конечно, если бы существовала практика карать за мысли… Каждый человек, особенно поживший, пострадавший, особенно несправедливо обиженный, хоть раз да убил в своих мыслях. Или украл. Или предал. Поимел, наконец, не принадлежащую ему женщину, а то и не одну. Тоже ничего страшного, особенно насчет убийства. В конце концов, что такое война, как не вид заказного убийства? Это если мыслить мировыми категориями, а только ими, считал Самурай, и нужно мыслить, если не хочешь ощущать себя тварью дрожащей или песчинкой какого-нибудь вселенского урагана. Он любил читать Достоевского и хорошую фантастику. Это помогало смотреть на жизнь свысока, парить над ней, потому что, если тащиться по ее наезженной колее, навсегда останешься тем, кому на спину лепят мишень: натуральную или воображаемую. Останешься потенциальным «кабаном»!

Если Самурай о чем-нибудь всерьез и жалел в своей жизни, то лишь о том, что не встретил Асю раньше, чем завязался с «Нимб ЛТД». Работа оставляла мало времени для общения с семьей, а он хотел бы никогда с ней не расставаться. И еще он хотел иметь возможность отдавать Асе все, что заработал. Он хотел приходить домой, как любой нормальный мужик, швырять на стол пачку денег – хорошую зарплату, видеть радость в глазах жены… Ну да, а потом клянчить на кружку пива? Хотя у Аси клянчить бы не пришлось, она была не из тех, кто перекрывает мужику кислород. Но все случилось так, как случилось. И встретились они с Асей уже после того, как обратного хода для Самурая не было, уйти из фирмы он уже не мог. Да и не хотел. Привык к работе, привык, чего греха таить, к деньгам. Сначала к большим. Потом – к очень большим…

В том городке, где жила его семья, люди существовали без зарплаты по полгода, иногда дольше. Как жили? Зачем каждый день раным-рано ходили на работу? Он хотел бы перевезти своих оттуда… не в Москву, конечно, зачем им жить в этом аду, к тому же лучше на всякий случай не приближаться к «месту работы» Самурая, – а в красивый, благополучный, не слишком шумный город. Но его теща, Асина мама, была тяжело больна и категорически отказывалась умереть в любом другом месте, кроме своего дома и своего города. Ася не смела спорить с матерью. Пошла против ее воли только раз в жизни – когда на другой день после знакомства стала женой Самурая, и, хоть и не жалела об этом, но, будучи послушной дочерью, иногда терзалась угрызениями совести. Ася рождена была слушаться – сначала мать, потом и мужа. Она умела любить так, как только и нужно любить: не за что-то, а вопреки. Потому что родителей не выбирают, а суженый – это судьба. О муже она знала только то, что он сам считал нужным ей говорить. Да, работает в Москве, в секретной оборонной фирме. Да, получает неплохо, но тоже считает, что, живя среди нищих, не следует кичиться крепким достатком. Да, бывает дома лишь наездами, ну так и что, некоторые вон выходят за капитанов дальнего плавания или сезонных рабочих, по году своих не видят, и ничего, живут. Такая уж у нее, Аси, судьба. Не самая плохая!

Интересно, думал иногда Самурай, какие бы глаза стали у Аси, если бы она узнала о его банковском счете в роскошном городке Женеве, где побывать ему довелось лишь единожды? Или о тайнике – он, как всякий исконно русский, не обремененный западными новациями человек, верил только баксам, запрятанным в тайник. Если бы Ася увидела это… Какую квартиру можно было бы купить! Какую машину! Вернее, машины, квартиры… да что – какие дома! Как одеться! Ведь Ася редкостная красавица, а в обрамлении всех этих… бижутерий, так сказать, вообще засверкала бы, затмив метелок, на которых вволю насмотрелся в Москве Самурай. Частенько те, кого он убирал, появлялись в обществе умопомрачительно разряженных девчонок или теток, любовниц или жен. И ни одна из этих девок или дамочек, которых потом Самурай видел орущими, визжащими, потерявшими весь свой лоск, иногда забрызганными чужой кровью, – ни одна даже в подметки не годилась его жене. Хотя бы потому, что ни одна даже попытки не делала помочь своему мужу и любовнику, который только что надувался важностью рядом с ней, а потом – шпок! – и валяется, как лопнувший пузырь. Все они норовили оказаться как можно дальше от убитого, отталкивали от себя безжизненное тело… Да что говорить о них, Самурай отлично помнил документальные кадры, облетевшие мир: легендарная красотка, жена заокеанского президента, в панике ползет по длинному багажнику лимузина, на заднем сиденье которого валяется ее только что застреленный муж…

А вот Ася его ни в какой ситуации не бросила бы, Самурай это знал доподлинно. Она одна умела разгонять тьму, которая после каждого дела так и клубилась за его плечами…

Клубилась, чего уж скрывать от себя-то! Нет, Самурай относился к своему делу философски и, по большому счету, любил его, но, когда человек умирает, его душа еще какое-то время тащится за тем, кто выволок ее из тела, это же факт отнюдь не мистический, научно доказано существование каких-то там эманаций, извините за выражение! Никакие убиенные старушки-процентщицы с сестрами Лизаветами не маячили во снах Самурая, он вообще снов не видел – спал себе и спал, а все-таки рядом с Асей и со своей малышней переставал ощущать свой палец всего лишь продолжением спускового крючка.

…Конечно, настроение напарника не могло не отразиться на состоянии Самурая. А может, собственные дурные предчувствия посетили… Все-таки подготовка к акции заняла две недели, и все это время он не мог не то что съездить к своим, но даже позвонить им. И по условиям контракта еще две недели после акции ликвидаторы не должны были носа казать на поверхность жизни: предстояло отсиживаться на такой же конспиративной даче, как та, где их готовили. Пожалуй, только это и отягощало его, но и то немного, самую малость, – слишком был захвачен предстоящим делом. Македонский постепенно тоже расслабился – особенно когда увидел, что новая группа поддержки состоит из неслабеньких профессионалов. Такие спецы сразу видны. Ребята были молчаливы, но деловиты. Маленькая деталь: везли обоих ликвидаторов к Москве на очень большой скорости – километров под двести. Около постов ГАИ скорость не сбавляли, а это факт не просто говорящий – кричащий. Вопиющий. И тогда Самурай снова подумал, что ввязался в очень большую игру. Воистину историческую.

Лёля, февраль, 1999

Так вот, к вопросу о заново начавшейся жизни. С этим неожиданно свалившимся подарком Лёле делать было решительно нечего. И в каких бы розовых мечтах ни блаженствовала она ночью после несостоявшегося пожара, утро поставило ее лицом к лицу с суровой реальностью: у нее нет никакого шанса снова встретить человека, в которого она влюбилась с первого взгляда.

Митрий, вроде так назвал его напарник. Митя? Дима? Дмитрий, что ли? Никогда Лёле особенно не нравилось это имя, а тут вдруг показалось, что лучше и не бывает. Она его на вкус пробовала так и этак, будто незнакомую конфету. Нет – будто какую-нибудь суперэротическую таблетку! Потому что… вот именно, потому что! Такое было ощущение, будто ее молнией ударило – и сожгло ту оболочку, которой Лёля раньше была покрыта. Она как бы вылупилась из прежней Лёльки, сама на себя смотрела с изумлением: о боже, да неужели это я?

Ну что же, на то она и любовь с первого взгляда, чтобы всего человека перевернуть!

Лёле было, конечно, с чем сравнивать. Все-таки и в университете какие-то истории амурные случались, и в книготорговой фирме «Антимиры», где она с утра до вечера нещадно крушила компьютерные клавиши, в полном смысле слова «выбивая» накладные, все время вились вокруг нее мужики. Нет, Лёля не могла сказать, что постоянно сидела с неприступно задранным носом. Но это было совсем другое! Ведь сразу отличишь свет люминесцентной лампы от солнечного, ни на миг не усомнишься, верно? Вот и она не усомнилась. А что толку? Оставалось одно: поедом есть себя за то, что стояла как дура, прижав руки к сердцу, когда он грохотал по лестнице своим снаряжением, уходя из Лёлиной жизни в ту самую неизвестность, из которой возник. Сердце – вот, на месте, никуда не делось, а он…

Нет, ну в самом деле – как быть? Что делать? Звонить в какое-то там их пожарное управление и спрашивать про неведомого Дмитрия? Да у них небось с десяток высоких блондинов с таким именем! Кстати, еще не факт, что он вообще блондин, она ведь его без шлема не видела. И потом, стоило представить, что надо кому-то объяснять, зачем Лёля его ищет… У нас же никто, от вахтера до секретарши и оперативного дежурного, никогда ничего просто так никому не скажет, сразу же начинаются допросы с пристрастием: а кто спрашивает, а почему, а не принадлежите ли вы к числу тайных агентов ЦРУ, а вы представляете, что будет, если каждый начнет спрашивать, где найти этого самого Дмитрия? Так и до третьей мировой недалеко!

Вполне может начаться. Болтун – находка для шпиона… для диверсанта… Это словечко все более властно овладевало Лёлиным сознанием. А не подстроить ли в самом деле какую-нибудь диверсию? Может, что-то и впрямь поджечь? Как бы якобы?

Пожалуй, единственное, что удержало Лёлю от очередной дурости, так это уверенность: не может такого быть, чтобы по ее новому вызову прислали снова именно Дмитрия. Пожарный ведь не участковый врач! И вообще – две бомбы в одну воронку не падают. И даже если какое-то чудо вдруг произойдет и Лёля разыщет Дмитрия, еще не факт, что он с первой же минуты заключит ее в объятия. Может, вообще сделает большие глаза. Или, что самое ужасное, просто не узнает. В конце концов, если бы Лёля произвела на него столь же неизгладимое впечатление, ему, уж наверное, легче было бы ее найти, чем ей его! Для разнообразия мог бы прийти не в латах, а в нормальном костюме или даже в джинсах и футболке, Лёля его все равно сразу бы узнала. Хотя… «зима катит в глаза», какой дурак сейчас в футболках расхаживает?

Словом, настала в Лёлиной жизни полнейшая непруха, и длилась она до того момента, когда ее маме пришла фантазия связать крючком занавески на дачные окошки.

Вообще-то Лёля всегда считала, что с мамой ей повезло. Марина Алексеевна не занудствовала, не совала нос в дела дочери, не считала себя вправе знать о ней все досконально. И, что немаловажно, готова была без трагедий смириться с фактом, что дети становятся взрослыми со всеми вытекающими отсюда последствиями. Конечно, матушка порою тоже бывала не сахар! Особенно по субботам, когда ею вдруг овладевала почти маниакальная страсть к чистоте. Жить в квартире, неделю отлично обходившейся без тщательной уборки (ежеутренние легкие отмашки метелочкой по мебели и торопливая пробежка шваброй по полам и коврам, конечно, не в счет), ей внезапно становилось невыносимо. Встав, по обыкновению, в половине седьмого, она не кидалась тотчас к письменному столу (Лёлины родители работали по договору для крупного столичного издательства над многотомником «Народная энциклопедия», в свободное же время читали лекции по славянской мифологии и народоведению в университете), а начинала шумно и увлеченно заниматься хозяйством. И Лёля, которая всю неделю, убегая на работу к девяти, только и мечтала, как выспится в выходные, понимала, что мечта ее снова не осуществится. О нет, мама не вытаскивала ее из постели, взывая к чистолюбию и сознательности. Но она столько раз за утро приоткрывала дверь в Лёлину комнату, чтобы «тихонечко» взглянуть, не продрала ли свои хорошенькие глазки эта засоня… Столь многократно «нечаянно» роняла что-нибудь в коридоре или на кухне, принимаясь громко бранить себя за неуклюжесть… Она, «забывшись», включала под Лёлиной дверью пылесос и тут же, «спохватившись», выключала его…