В пылу любовного угара

– Вот именно! – вмешался Вернер. – Фрейлейн желает забрать свою вещь. Назовите сумму, я уплачу.

Лиза дернулась было возмущенно:

– Нет-нет, что вы!

Однако Алекс Вернер и бровью не повел. Достал из кармана объемистый бумажник и спросил с самой беззаботной улыбкой:

– Сколько? Сто марок? Двести? Пятьсот?

– Нет-нет, не так много, герр обер-лейтенант, – наиприветливейшим образом отозвался старикашка. – Залог выплачен почти полностью. Остался последний взнос – всего-навсего двадцать пять марок. И милая барышня сможет забрать свой медальон.

– Всего двадцать пять марок? – явно разочарованно повторил Вернер. – Ну вот, а мне так хотелось тряхнуть кошельком и выступить в роли поистине щедрого рыцаря.

Лиза молча смотрела на старика. Если залог выплачен почти весь, значит, настоящая Лиза Петропавловская бывала здесь не единожды. И старикан не мог ее не запомнить. Однако в его бледных глазах не видно никакого сомнения. А может быть, он еще не сообразил, что происходит? Или раньше тут был другой приемщик, и старик просто не знает Лизу в лицо? Скорей всего, так и есть. Вот повезло, ну просто невероятно повезло!

Старик принял от Вернера деньги, тщательно пересчитал и сел за маленький, явно неудобный письменный стол, покрытый кухонной клеенкой с давно выцветшим и неразличимым узором. На клеенке лежали гроссбухи и стоял очень красивый, можно сказать, даже роскошный чернильный прибор каслинского литья, находившийся в вопиющем противоречии с убогой обстановкой ломбарда. «Наверное, кто-то сдал, а выкупить не смог», – подумала Лиза и почувствовала неприязнь к ростовщику, наживающемуся на чужих несчастьях. Ну да кому война, а кому мать родна, кажется, так говорится…

– На чье имя прикажете выписать квитанцию о приеме денег? – спросил старик, переводя взгляд с Вернера на Лизу и беря плексигласовую ручку с вставленным в нее перышком.

Лиза посмотрела на нее с отвращением. Точно такая была у Фомичева. Ею не пользовались со времени покупки в магазине – совершенно новенькая, с блестящим перышком «рондо», она торчала в стаканчике рядышком с тупым химическим карандашом. А подле стаканчика стояла высохшая чернильница-непроливайка. Она тоже была не нужна, потому что Фомичев писал только тем самым химическим синим карандашом – слюнил его во рту и, крепко сжав в толстых пальцах, корябал по тетрадному листку, присапывая от старания…

Лиза передернулась от тошнотворных воспоминаний, но тут же опомнилась и прислушалась к разговору.

– Мне никакой квитанции не нужно, – заявил между тем Вернер. – Выпишите ее для фрейлейн.

– Как прикажете, – кивнул старичок и принялся листать гроссбух, бормоча: – «Эн», «о», «пэ»… – Найдя, что искал, он взял ручку и начал писать, приговаривая: – Елизавета Петропавловская, адрес: улица Липовая, 14 а. Ничего у вас не изменилось, фрейлейн? На другую квартиру не переехали?

Лиза молча покачала головой. Она смотрела на старика – тот держал ручку как-то странно, хотя в чем странность, Лиза не могла понять.

– Извольте, – подал старик квитанцию. – А вот и ваш заклад… – Открыв выдвижной ящик письменного стола, он извлек довольно большой медальон на цепочке – явно золотой, чистого, ярко-желтого оттенка.

– Великолепная вещь, – продолжил ростовщик, приветливо глядя на Лизу, – я очень рад, что она к вам вернулась. Старинное червонное золото, теперь такого не найдешь!

Медальон был очень красивым и изящным: прекрасное плетение цепочки, тонкая вязь рисунка покрывает сердечко… Но не на него смотрела Лиза – она не могла отвести глаз от пальцев приемщика. Правая рука его была изувечена самым жестоким образом, пальцы нелепо скрючены, и непонятно, как старик вообще мог перо держать и писать. Неудивительно, что почерк у него такой корявый и неразборчивый.

У Лизы вдруг пересохло в горле. Неразборчивый почерк… На квитанции о приеме вещи в залог точно такой же почерк. Значит, старик выписывал и первую квитанцию. Почему он промолчал? Почему не изобличил ее?

Неужели не узнал подлинную Лизу Петропавловскую? Да нет, непохоже… Его выцветшие глаза, чудится, насквозь человека видят! Узнал, конечно, но решил, видимо, не связываться с немецким офицером. Подумал небось, что настоящая Лиза Петропавловская потеряла квитанцию, а двое авантюристов решили поживиться.

Ничего себе, поживиться! Вернер готов был пятьсот марок выложить, и если бы залог уже не был выплачен, непременно бы выложил.

Стоп. А был ли выплачен залог? Беспокоилась бы так Лиза Петропавловская из-за каких-то двадцати пяти марок? Неужели думала бы о них перед смертью?

Здесь что-то не так. Не так! Очень подозрительно все. И то, что старик достал такую ценную вещь из незапертого ящика стола, тоже. Для хранения ценностей ведь сейфы существуют, медальон же не целлулоидная игрушка!

Да, все как-то тревожно и странно. И ей явно не удастся сообщить старику о гибели Лизы Петропавловской. Значит, нужно будет прийти сюда еще раз. Надо попытаться отделаться от Вернера, а потом вернуться – и…

Они простились с подобострастно кланявшимся ростовщиком и вышли, причем на крыльце при виде Вернера вытянулся во фрунт парень в кепке, поношенном пиджаке, высоких сапогах и солдатских галифе. На рукаве его пиджака была белая повязка с надписью «Polizei».

«Полицай! Это полицай, предатель», – догадалась Лиза. Их ненавидели не меньше, чем самих фашистов. Жалко, красивый парень (как бы итальянского типа – огромные карие глаза, черные волосы, тонкие черты, смугло-румяное лицо) – и предатель! Да, с ним Ломброзо ошибся бы, это точно.

А она сама? Какое она имеет право кого-то осуждать? Баскаков называл предательницей и ее, просто потому, что она хотела жить, не хотела умирать.

Лиза стиснула зубы. Не думать! Ничего не вспоминать!

Вернер забежал вперед и предупредительно распахнул перед ней дверцу «Опеля»:

– Садитесь, фрейлейн, я отвезу вас домой.

– Нет-нет, что вы, это слишком, вы чересчур добры… – забормотала она нервически, с трудом вспоминая «свой» адрес, названный стариком (Липовая улица, 14 а – так, кажется), и понимая, что пропадет, если Вернер попросит показать дорогу.

Господи, делать ему нечего, что ли? Партизаны в окрестных лесах еще остались, в городе, судя по словам Баскакова, подполье действует, и вообще – война ведь идет! Вот ты и воюй, герр обер-лейтенант, а не с девушками любезничай. К тому же любезничаешь ты с русской. А как насчет твоего расового сознания? Значит, ты не ариец, Алекс Вернер, нет, ты не настоящий ариец!

– Не понимаю, как можно быть слишком добрым, – усмехнулся между тем «не настоящий ариец», не обращая внимания на явное нежелание Лизы сесть в машину и мягко, но настойчиво подталкивая ее. – Слишком добрым, избыточно благородным, излишне благоразумным… Мне кажется, эти понятия относятся к разряду абсолютных. А вы так не полагаете?

Лиза смирилась с судьбой и снова плюхнулась на кожаное сиденье «Опеля». Ей было не до лексических упражнений, честное слово. Потому что вот сейчас Вернер явно спросит, как проехать к «ее» дому, и… И что она будет делать?

Придется разыграть внезапный приступ жестокой тошноты, попросить остановить машину, сказать, что ее укачало, что она больше не может ехать, иначе испортит салон автомобиля. Даже, кажется, разыгрывать ничего не придется – ее вот-вот и в самом деле вырвет от страха и всех непоняток, которые на нее обрушились.

– Приехали! – возвестил в тот момент Вернер, и автомобиль, не сделав и двухсот метров после поворота за угол, остановился. – Я довольно хорошо знаю эту улицу, часто проезжал по ней, ведь в конце ее находится тот самый ресторан, где вам предстоит работать. Даже жаль, что так близко оказалось до вашего дома.

«Если он начнет набиваться в гости, я заору!» – мрачно подумала Лиза, выползая из машины.

– Милое местечко, идиллическое, – пробормотал Вернер, глядя на покосившуюся, заржавевшую металлическую ограду, на которой косо висела табличка с названием улицы и номером дома. – Надеюсь, вы живете вон там, а не там?

«Вон там» находился одноэтажный флигелек, спрятавшийся в зарослях отцветшей сирени. Ну а просто «там» располагались развалины двухэтажного дома, заросшие крапивой и бурьяном.

Лиза тупо посмотрела на своего неотвязного спутника и поняла, что он так шутит. Хм, шуточки у него…

– Ну что ж, милая Лиза… Кстати, как вас величать по отчеству? – осведомился Вернер. – Или вы не против, чтобы я обращался к вам по имени, как водится между добрыми приятелями?

Лиза пробормотала что-то на тему, мол, она не против, как водится между… и все такое. Она предпочла бы, чтобы Вернер немедленно впал в амнезию и забыл ее имя, фамилию и адрес, лишь только отъедет на пять шагов, но рассчитывать на подобное вряд ли приходилось.

– Я не прощаюсь! – объявил Вернер. – Вечером непременно буду в «Розовой розе». Надеюсь увидеть вас там. А может быть, и не только увидеть!

Он прищурился так многозначительно, что Лизе безумно захотелось влепить ему пощечину. Но все же почти невероятным усилием воли она удержалась.

Ага, жди! Тащись в свою «Розу», жди там новую официантку, девицу для утех господ офицеров! Не дождешься. Сейчас Лиза вернется в ломбард, а потом…

Она постояла у калитки, висевшей на одной петле, надеясь, что Вернер уедет наконец. Однако тот, видимо, решил быть галантным до последней капли крови и не трогаться с места, пока Лиза не войдет во двор. Сидел за рулем, кивал головой в надвинутой на лоб фуражке и тыкал на калитку указательным пальцем: идите, мол, туда, идите! Лиза в конце концов не выдержала и вошла во двор, чувствуя такой приступ человеконенавистничества, какого ранее не то что не испытывала, но даже вообразить не могла.

Она сделала несколько шагов к флигелю, и только тогда заработал мотор «Опеля», а потом и его рокот отдалился. Неотвязный Вернер отвязался наконец. Можно уходить отсюда, дорога свободна!

Но Лиза не трогалась с места. Навалилась вдруг такая усталость…

Наверняка ключ от дома Лизы Петропавловской лежит в ее саквояже. Можно отпереть дверь, зайти, поесть (наверняка там найдется какая-нибудь еда, хотя бы хлеб), попить чаю или в крайнем случае просто воды, передохнуть. Она так устала, так ужасно устала!

Нет. Заходить туда нельзя. Чужая жизнь, в которую она нечаянно окунулась, затягивает, как водоворот. Чужая маска, которую она невольно на себя надела, начинает прирастать к лицу. Нет, нужно как можно скорей вернуться в ломбард.