Мышьяк за ваше здоровье

Марина подняла скомканные зелененькие бумажки, расправила. Это были доллары – четыре сотенные.

– Ишь ты, – хмыкнул Серега, легонько подталкивая носком кроссовки лежащую на полу русую голову. – Две ночью получил, две я ему потом передал. Наверняка показалось мало, явился потребовать еще.

– Не может быть, – горячо сказала Марина, да и Анна покачала головой, но Манихин склонен был встать на точку зрения Сереги. В самом деле – иначе зачем врываться сюда этому полунищему доктору, как не для того, чтобы шантажом вытребовать еще денег? Ну не затем же, чтобы их вернуть! В такую бредятину Манихин с его знанием жизни, его опытом, вообще с его проницательностью поверить нипочем не мог.

Он подошел к шкафу, выдвинул секретный ящичек. Особо, впрочем, не прятался – домашние про этот секрет прекрасно знали. Манихин им доверял как себе, больше чем себе: они были одна семья, если уж он не скрывал от них жуткую тайну своего лица, то не станет прятать и деньги. А единственный в этой компании чужой человек лежал сейчас без сознания.

Манихин отсчитал двадцать зеленых полусотенных бумажек, добавил к ним четыре, поднятые с полу Серегой, аккуратно вложил в карман джинсов лежавшего. Заодно обшарил их. Один карман был пустой, в другом – носовой платок, в заднем лежало водительское удостоверение на имя Александра Даниловича Меншикова.

Вот, значит, как его зовут… Серега знал, но не сказал. Сам-то он в «Скорой помощи» выспросил имя и адрес врача, дежурившего ночью, ну а хозяину не сказал. Подумал, наверное, зачем ему голову всяким мусором забивать? И в самом деле – вовек бы Манихину не знать этого Александра Даниловича!.. Но все-таки забавно – в самом деле забавно. Родители у парня, видимо, были не без юмора, если назвали его в точности как знаменитого Алексашку, сподвижника Петра Первого. Ну и наглый же парень! Тот Меншиков тоже был дерзец отъявленный и храбрец: то ли под Полтавой, то ли под Лесной, то ли еще в каких-то петровских баталиях отличался примерно.

В петровских баталиях… Он ведь и сам Петр. А этот – Алексашка. Забавное совпадение!

– И что ты теперь с ним будешь делать, Петя? – спросила Анна глухим, не своим голосом. Манихин оглянулся – жена была странно бледна.

Удивительно – он сразу понял, о чем она подумала при виде безжизненно распростертого на полу тела… Ничего, парень жив, только на время парализован ударом электрического тока. А так-то вполне живой, видно, что дышит!

– Неси его в машину и отвези на пруд, – приказал Манихин Сереге, вкладывая удостоверение Меншикова в тот же карман, где оно лежало раньше. – Положи там на бережку да последи, чтобы не обобрали прохожие-проезжие, пока он не придет в себя. Чтоб карманы не обчистили, присмотри. Минут двадцать-тридцать у тебя еще есть? Какое время удар шокера действует?

Серега пожал плечами:

– Да я его в деле никогда не пробовал, разве что бульдожку наглого разок вдарил, так ведь то собака, а не человек, там габариты совсем другие.

– От четверти часа до тридцати минут, – подсказала Марина тем холодноватым, презрительным, фарфоровым голоском, каким она всегда разговаривала с Серегой. – Так в инструкции написано.

Намек был более чем прозрачен: Серега, прежде чем стучать по телевизору кулаком, злясь, что не работает, проверь, включена ли вилка в розетку.

– Ну, будем исходить из худшего, – сказал Манихин. – Как минимум пять минут мы тут лясы точим, так что давай больше времени не будем терять, ладно?

Серега кивнул и, покряхтывая, принялся поднимать бесчувственное, а оттого особенно тяжелое тело и взваливать его себе на плечи. Никто не шелохнулся ему помочь. Во-первых, Серега не зря смотрелся «качком», он и был «качок» – из тех, что в старину шли в ломовые извозчики и лошадь шутя поднимали. Оставалось удивляться, как это там, в смородиновых кустах, незваный гость умудрился надавать ему. Наверняка взял на хитрый прием!

А еще Сереге не помогали потому, что помощников среди присутствующих не нашлось. Манихину настрого запретили поднимать тяжести, так не женщинам ведь соучаствовать. Не женское это дело! Хотя в тот раз в гараже Марина показала себя не просто сильной, а очень сильной… Да и раньше Анна говорила, что она практически одна втащила его в машину – тогда, прошлым летом, на пути из Нижнего в Зеленый Город.

Манихин понурился, уже в который раз ощутив бессильную злобу вместо благодарности к Марине. Она не должна была переходить дорогу судьбе, не должна была! Может быть, это ему было даровано избавление, спасение – еще до того, как нагрянула беда, до того, как он стал монстром, чудовищем, ночным пугалом. Но Марина вошла во вкус – быть спасительницей его жизни… Сейчас-то Манихин совершенно определенно знал, что и в историю с его отравлением она замешалась зря. Что бы там ни твердила Анна, называющая Марину богом посланной спасительницей, эта молодая женщина стала тем камнем преткновения, о который теперь беспрестанно запинается его смерть. С позиций нормальной человеческой логики, Манихин должен быть ей благодарен. С позиций своих прогрессирующих страданий, он иногда чувствовал, что ненавидит ее за то же, за что должен благодарить.

А Серега между тем чудненько управился с безучастным ко всему Александром Даниловичем Меншиковым и потащил его из кабинета. Слышно было, как тяжело отдаются по ступенькам Серегины шаги, как скребут по полу ноги Меншикова.

– Я поеду с ним, – вдруг сказала Марина и выбежала из кабинета прежде, чем ее кто-то успел остановить.

Манихин бессильно покачал головой. Анна подошла к окну, откуда, Манихин знал, можно было увидеть окрестности и тот самый пресловутый пруд. Но во-первых, Серега доберется туда в самом лучшем случае через десять минут, ну, через семь – пока выведет машину из гаража, пока погрузит парня, пока доедет и выгрузит. Во-вторых, без бинокля толком ничего не разглядишь.

Манихин раздраженно отвернулся от окна и пошел было к шкафу, где держал бинокль, как вдруг увидел на полу смятый листок. Поднял, развернул. Угловатым девичьим почерком на нем было написано: «Нина, 62-08-80». Наверное, эта бумажка выпала из кармана Меншикова. Ну и ладно, ну и бог с ней. Манихин опять скомкал записку и бросил в мусорную корзинку.

ИЮНЬ 1980 ГОДА, ЗАМАНИХА

– Ищите женщину? – сказал следователь прокуратуры Кашин оперативнику Бушуеву после того, как были собраны шпильки и пуговицы, щедро рассыпавшиеся по полу сберкассы. – Шурши ля фам?

Бушуеву сдавалось, что знаменитое французское выражение звучало несколько иначе, однако, как именно, он точно не знал, поэтому на всякий случай уклончиво пожал плечами. Опять же было полное впечатление, что Кашин просто издевается. Когда он смотрел вот таким отрешенным, рассеянным взором, человек понимающий сразу мог смекнуть, что мысли его идут вразрез со словами.

– Так что шурши, Бушуев, шурши, работа у тебя такая…

– Антон, ты на самом деле думаешь, что какая-то бабенка охранника уложила? – спросил Бушуев.

– А ты так не думаешь? – искоса глянул на него следователь Антон Кашин, такой же молодой, как оперативник Бушуев, двадцатисемилетний рыжий и веснушчатый парень, который никогда, даже в случае серьезного дела, не мог принять важный и ответственный вид. Иронией – порою довольно злой – так и сочилось каждое его слово.

– Нет.

– Почему, позволь спросить? – Кашин посторонился, освобождая место двум милиционерам, которые выносили из сберкассы мертвое, с пробитой головой тело Николая Лукьянова, павшего нынче ночью на боевом посту от рук неизвестного злоумышленника.

Бушуев посмотрел вслед покрытому простыней телу, потом обернулся к белому очерку на полу, обозначавшему место, где лежал труп, и нахмурился, пытаясь справиться с волнением, которое почему-то всегда охватывало его, когда он видел такой вот белый меловой очерк. Как будто последний земной след убитого! Как будто этот очерк, а не тело еще оставался обиталищем его души! Расшаркают мел ногами, затопчут, и тогда душа покойного окончательно простится с местом своим земных мук. Именно тогда, а вовсе не на сороковой день, как принято считать…

– Иван, отомри, – невесело ухмыльнулся Кашин.

Бушуев кивнул, пытаясь сосредоточиться.

– О чем ты спросил? Ах да, почему не верю, что здесь замешана женщина… Если судить по этим пуговкам-шпилечкам, она изо всех сил отбивалась от Лукьянова, который ее крепко зажал. Когда мужик бабу зажимает, она либо на полу валяется, либо в углу трепыхается. И он вряд ли в этот ответственный момент станет к ней спиной поворачиваться. А удары, хочешь ты или не хочешь, нанесены сзади.

– Представь себе, что он с ней совладал-таки, а потом повернулся спиной с чувством исполненного долга, – возразил Кашин. – Тогда наша красотка вскакивает с полу, хватает лежащий тут же, в углу, молоток, с помощью которого Лукьянов в свободное от наблюдения за охраняемым объектом и насилия над случайными посетительницами время чинил старье, называемое в сберкассе стульями…

– Суровая дама, – сказал Бушуев, поморщившись, потому что в данный момент перед его глазами имели место быть следы появления этой суровости: три яруса кровавых брызг, разлетевшихся по стенам. – Я бы даже сказал, свирепая.

– Вот именно. Состояние аффекта, ярость, мстительность добавили ей силы. Ты затылок Лукьянова видел?

– А то…

– Стало быть, за поруганную честь она отомстила. Но сочла, что нанесенный ей урон требует возмещения не столько морального – ну, если можно считать окровавленный труп фактором моральным! – но и материального. А именно – восьмидесяти тысяч рублей в банковской упаковке. Она ринулась к столу кассирши – как ее там, Самохиной, что ли? – отыскала под газеткой ключик, вскрыла сейф, взяла крупные купюры, упакованные в пачки, небрежно отбросив готовые к выдаче рублевики на сумму триста рублей – широкая натура, да? – облюбованные пачки сложила в подол и растаяла в ночи…

– Сначала она умудрилась перетащить труп Лукьянова в кладовку, – подсказал Бушуев, который, в отличие от приятеля, ерничества не любил, от накручивания заведомо провальной версии никак не возбуждался и сейчас от кашинского словоблудия чрезвычайно устал.

Конечно, эксперты еще работают… Но он готов спорить на что угодно: во-первых, на теле Лукьянова не обнаружат никаких следов интимных сношений, так что домыслы о мести за поруганную женскую честь оставались для него лишь досужими домыслами и сотрясением воздуха. Точно так же Бушуев мог поручиться: никаких чужих отпечатков на сейфе и столе кассирши Татьяны Андреевны Самохиной обнаружено не будет. То есть предполагаемая жертва изнасилования явилась на свидание к Лукьянову в перчатках. Ну не палки ли елки? И, аккуратная такая, позаботившись о том, чтобы не оставить отпечатков, позабыла собрать шпильки и пуговицы, щедро осыпавшиеся на пол…

– Ну что, будем насчет неведомой фигурантки[2 - Фигуран т, фигурантка – обычное в уголовном розыске название для неизвестного преступника.] женского пола шуршать или как? – лениво спросил Кашин.

– Не будем, – качнул головой Бушуев.

– Все-таки не веришь в ее наличие?

– Да ты и сам не веришь.

– Точно. Либо она приходила в кассу не одна. Послужила приманкой, а когда Лукьянов начал ее ломать, на сцену и выступил настоящий фигурант: мужчина не слабый…

– А я думаю, что если они позаботились труп в кладовочку потом оттащить, подальше с глаз тех, кто первыми в кассу утром придет, то уж как-нибудь могли позаботиться и пуговицы со шпильками с полу собрать, – гнул свое Бушуев. – Чтобы подозрение к себе не привлекать. А так… явно же, что нарочно все это раскидали, чтобы следствие с толку сбить. Но, по-моему, изрядно пересолили эту стряпню. До того, что в рот не взять!

– Слушай, а как насчет склонности к дамскому полу у этого Лукьянова дело обстояло? – полюбопытствовал Кашин. – Я здешних мало знаю, это ведь ты с ними запанибрата, подноготную каждого-всякого ведаешь.

– Насчет каждого-всякого не скажу, а вот Лукьянова вообразить в качестве бабника мне очень даже затруднительно, – угрюмо хмыкнул Бушуев. – Он женат был, двух дочек своих любил без памяти, тем паче что одна болела очень сильно, он ее жалел прямо не знаю как…

– Ну, насчет дочек ничего не скажу, а вот жена явно не стена, – пробормотал Кашин, что вызвало наконец на лице оперативника Бушуева проблеск усмешки.