Три солнца. Сага о Елисеевых. Книга II. Дети

X

Григорий Григорьевич шел по барачной больнице. Вдруг ему послышалось, что из одной из палат позвали: «Отец!». Он почувствовал приступ паники, расслышав в голосе какие-то родные нотки. Неужели Гуля? Или Петя? Младший сын хоть и был при штабе, но давно не появлялся. Объятый тревогой Гриша поспешил в палату. На каждой кровати лежал стонущий раненый. Елисеев пытался рассмотреть их лица. Но это было невозможно из-за кровавых ран или повязок через всю голову. Стоны сливались в общий гул. По Гришиной спине пробежал холодок. Где все сестры милосердия?

– Сестра! – позвал он: – Кто-нибудь!

Словно услышав его призыв, дверь в палату скрипнула, и в проеме появилась сестра, но не сестра милосердия, а покойная сестра Григория. По обычаю, Елизавета была в ажурном белом платье и фате. Но в этот раз на ней еще был передник и косынка сестры милосердия.

Гриша остолбенел от ужаса. Покойница приближалась, а он не мог двинуться. Елисеев хотел закричать, но не мог произнести ни звука. Ему уже слышался запах гниющей плоти. Сестра протянула к нему руку и почти коснулась.

– Гриша, – нежно позвала она.

Наконец, у Григория прорезался голос, и он закричал во всю мощь своих легких.

Елисеев вскрикнул и проснулся. Перед ним склонилась Вера Федоровна.

– Гриша, проснись! Ты кричал. Опять кошмар?

– Да… боюсь, что-то с Гулей или Петей…

– Это просто сон.

– Нет, не у меня.

***

Вечером за обедом Шура рассказывал популярный в то время анекдот.

– Царские придворные заметили, что наследник престола чуть не каждый день в слезах. Спрашивают его: «Что случилось, Ваше императорское Высочество? Почему вы так часто плачете?» – «Да как же иначе, – отвечает царевич. – Судите сами: когда русских на фронте бьют, папенька плачет, и я вместе с ним. Когда бьют немцев, матушка плачет, и я с нею».

В последнее время Саша летал от счастья. Он чувствовал, что его пролетарская валькирия тоже к нему неравнодушна. Они проводили вместе все больше времени. Зоя стала доверять ему написание лозунгов и речей для выступлений на стачках и забастовках. А это было для нее важнее, чем физическая близость. Абы кого к слоганам, поднимающим пролетарские массы на борьбу, она бы не допустила.

Шура был настолько упоен своей влюбленностью и революционным пылом, что не заметил, что домашние анекдот не оценили. Он будто забыл, что Гулина супруга тоже была немкой. Вера лишь покачала головой. Она не любила скандалы, всегда обходила острые углы.

– А почему матушка плачет, когда немцев бьют? – удивилась маленькая Тася.

– По-твоему, это забавно? – в отличие от жены брата Мариэтта не отличалась тихим и покладистым нравом.

– А что? Что не так? – искренне недоумевал Шура: – Она же немка! Там воюют ее родственники! Разве нет?

– Довольно, Шура! Ты забываешься! Что бы сказал Гуля? – вступил Сережа.

– Ух, охальник! – Манефа забрала грязную тарелку у Саши, сурово нахмурившись. Гуля с Сережей были ее безусловными любимцами и всякий, кто осмеливался отнестись к ним без должного уважения, был ею немедленно предан личной анафеме.

– Вы совершенно не поняли смысла! При чем здесь Гуля? Там же царицу-шпионку высмеивают, – возмутился Шура: – Больше ничего вам рассказывать не стану! Вот уж не думал, что в родном доме встречу такой пиетет перед узурпаторами!

Шура встал из-за стола и ушел к себе в комнату. Он метался из угла в угол, пытался успокоиться, но не знал, как справиться с эмоциями. Ему было страшно обидно. Так обидно, что слезы наворачивались на глаза, и в горле стоял горький комок. Он ведь только хотел поднять всем настроение. А они? Саша решил, что нужно уходить из дома, где его не понимают и не поддерживают его классовую борьбу. Он собрал вещи и решительно направился к выходу.

– Шура, ты куда? – поинтересовалась Верочка Эйхе, которая только вышла в гостиную, уложив Никиту.

Ответом ей была громко хлопнувшая дверь в прихожей.

– Оставь его! Пусть проветрится! – Сергей тоже был зол на брата. Тот становился совершенно неуправляемым.

– Напрасно ты так, Сереж. Не нужно из-за меня… Он совсем еще ребенок. Я уверена, он действительно не понял… – вступилась Гулина жена.

В комнате заплакал Никита, которого разбудил резкий звук. Вера устало вздохнула и было пошла в комнату.

– От нечестивец! – возмутилась Манефа: – напужал дитя!

– Ты поешь, Вера. Я сам его укачаю, – Сереже нужно было готовиться к завтрашнему докладу, но он не мог со спокойным сердцем смотреть на уставшую жену. Кроме того, после ссоры ему не удалось бы сосредоточиться. Ничто не помогало так находить внутреннюю гармонию, как время, проведенное с сыном.

Шура, как побитый уличный щенок, появился на пороге Зои. Он был готов к тому, что строгая подруга его выставит за нарушение режима посещения. Но любимая поразила Сашу в очередной раз. Она приняла его спокойно, не удивляясь, словно ждала.

XI

Петя с трудом открыл глаза. Картинка расплывалась. Ему потребовалось некоторое время, чтобы сфокусироваться. Стоял резкий запах спирта и лекарств. Наконец, он понял, что находится в больничном бараке. На секунду встревожила мысль – у своих или в плену? Услышав чертыханья раненого на соседней койке, от сердца отлегло – свои. Петя быстро пощупал руками ноги. Все конечности были на месте. И живот тоже был цел. Просто счастье какое-то! Как же повезло!

Трещала голова и тошнило, как будто он кутил накануне без меры. К тому же Петя не мог вспомнить, что с ним случилось, и как он оказался в госпитале. Постепенно кусочками мозаики стали всплывать воспоминания – фельдъегерь с бледными обветренными губами, обстрел, взрыв снаряда.

Вдруг в коридоре он услышал знакомый голос.

– Гуля! – Петя резко вскочил и тут же сел на кровать. Сильно кружилась голова, и ноги не держали из-за жуткой слабости.

В палату быстрым шагом зашел брат.

– Очнулся! – Гуля просиял, обнял брата и сразу же уложил его в кровать: – Не вставай! Тебе нельзя!

– Сколько я был без сознания?

– Часа три, если верить твоим кавалеристам. Как голова?

– Сносно.

– Береги ее, Петр! Ушибы мозга опасны не только тем, у кого ума палата. Геройствуй осторожнее в следующий раз! – теперь Гуля шутил и светился от счастья, хотя еще полчаса назад он был мрачнее тучи. Петя довольно долго был в забытьи. Это могло закончиться сопором или комой. К счастью, юный поручик пришел в себя.

– Долго мне валяться здесь?

– Две недели строго постельного режима.

– Ты смеешься? На мне ни одной царапины!

– Это не обсуждается! Если не хочешь серьезных последствий, даже не думай меня ослушаться!

Гуля проверил реакцию Петиных зрачков на свет и рефлекс Бобинского, проведя карандашом по стопе брата. Результатами врач остался доволен.

В палату зашла сестра милосердия. Последний луч золотого, закатного солнца играл в ее огненно-рыжих волосах. Увидев Татьяну, все офицеры в палате, которые были в сознании, взбодрились и приосанились. Палата наполнилась мужскими басами, которые наперебой пытались привлечь внимание девушки. Петя, которому в этот момент брат щекотал стопу карандашом, проверяя рефлексы, залился краской.

– Григорий Григорьевич, Вас ждут в операционной. Гангрена, – колокольчиком прозвенел голос медсестры, подчеркивая полное несоответствие звука и смысла сообщения.