Его Высочество Пиц. Узы

– По-моему, ты немного переоцениваешь роль внешности в привязанности людей друг к другу.

– Тебе с твоими идеальными чертами легко рассуждать об этом!

– Когда вырастешь, ты поймешь, что не все так просто…

– И правда, разве не удивительно, что при твоей поразительной красоте у дверей нашего дома не толпятся «несметные тыщи» женихов, – девочка не удержалась и передразнила слугу, хотя знала, что за это ей может влететь от сестры.

Однако по сути Татьяна сказала правду. Претендентов на руку и сердце Зинаиды Николаевны было не так уж много для наследницы громадного состояния и писаной красавицы с темно-русыми волосами и глубокими, как задумчивые горные озера, глазами. Кандидатов, как правило, отыскивал отец, который мечтал выдать дочь замуж за принца, не иначе. Что до петербургских кавалеров, они в бой не рвались. Что было тому виной, оставалось загадкой. Возможно, мужчин, как это ни парадоксально, отпугивало сказочное богатство невесты – не хотелось прослыть охотниками за деньгами. Кто-то, вероятно, считал, что недостоин такой женщины и нечего соваться. К чему пустые надежды и лишние удары по самолюбию? Некоторые относили Зинаиду к тому типу прекрасных дам, на которых не женятся – ею восхищаются, обожают издалека, как музу. Жить с богиней должно быть очень суетно. К чему так напрягаться, когда вокруг полно милых, уютных барышень?

– Умные женщины отпугивают мужчин, – Зинаида попыталась скрыть свои чувства за саркастической улыбкой. Эта тема все же задевала девушку. – Однако не все в Петербурге законченные трусы…

– Что ты имеешь в виду? – возбудилась Татьяна.

– Ничего, все узнаешь в свое время. Иди спать!

– Ты встретила кого-то на «Комендантском»? Вот отчего ты вернулась вся пунцовая! Теперь я точно не усну! Зайдэ, умоляю, не томи!

– Уж так и пунцовая! Было душно, и я немного раскраснелась…

– Душно, так душно… Только расскажи! Или ты не доверяешь своей родной сестре? Разве это возможно? Ведь никто в целом мире не желает твоего счастья сильнее, чем я!

– Хорошо… но имей в виду, что это пока страшная тайна!

– Клянусь, из моих уст не вылетит и слова!

– Один кавалергард собирается просить у Папа моей руки…

– Не может быть! Какое счастье! Так вот почему ты отказала Баттенбергу! Ты рада? Я вижу, что рада! Ты его любишь?

– Он мне симпатичен… – если б в комнате было светлее, на нежных щеках Зинаиды, которые бывают лишь у молодых девушек, можно было бы увидеть разгоревшийся румянец. – И даже больше…

– Как это романтично! А он?

– Надеюсь, он чувствует то же самое…

Зинаида не была полностью откровенна с младшей сестрой. В своем пересказе событий она намеренно опустила тот факт, что первая обратила внимание на Сумарокова и его симпатия вспыхнула, скорее, в ответ – о, как неловко! Если б княжна знала тогда, что граф написал после их встречи в дневнике «кажется, ко мне неравнодушны», она бы окончательно сгорела со стыда. С другой стороны, не такое уж это было страшное грехопадение для нравов тех лет, особенно принимая во внимание, что барышня славилась серьезным нравом и безупречной репутацией. Гений Пушкина уже даровал миру Татьяну Ларину, которая развязала девушкам руки, и теперь едва ли не каждая барышня норовила взять инициативу на себя. Однако, Зинаида прекрасно отдавала себе отчет, что ее опыт не мог служить хорошим примером младшей сестре, по крайней мере не в том возрасте, когда девочка не знала меры в своих чувствах.

– Как я счастлива за тебя! А мне пока приходится ходить на эти чудовищно скучные детские балы, которые потеряли для меня всякую привлекательность, как только Поль перестал там бывать.

– Опять? – нахмурилась сестра.

– Ой, вырвалось! – Татьяна осеклась. Недавно старшая сестра лишила ее сладкого за фамильярность по отношению к Царской семье. – Обрати внимание, я уже не называю Императрицу Марусей… Я имела в виду, что на балах невыносимо тоскливо, когда там нет Его Императорского Высочества, Павла Александровича.

– Глупышка! Глазом не успеешь моргнуть, как детство кончится, и ты уже будешь барышней на выданье, от которой все будут ждать скорейшего замужества и отличной партии… Знаешь, как это неприятно, отказывать папиным кандидатам и быть постоянной причиной разочарований? Надеюсь, у тебя в этом вопросе все будет более гладко, чем у меня.

Татьяна бросила полный сомнения взгляд на Зинаиду. За последнее время Танек вытянулась и стала выглядеть взрослее, но все же в ней еще оставалась некоторая подростковая нескладность. Как может она быть удачливей, чем ее совершенная сестра? Хотя, в народе говорят, не родись красивой…

– Ты же знаешь, кто у меня в сердце с самого детства, и за кого я хочу замуж! Думаешь, это возможно?

– Я бы не хотела, чтобы ты питала напрасные надежды, Танек. Великие Князья должны жениться на равнородных…

– А как же Баттенберг? И потом, Поль – самый младший! Разве есть хоть один шанс, что он взойдет на престол? Зачем же ему равнородная? Она не будет любить его так, как я!

– Ну какая любовь, Танек? У тебя будет еще множество подобных увлечений…

– Нет, исключено! Решительно невозможно! Вы все думаете, я маленькая и, значит, не могу любить. Но вы не знаете, что творится у меня в душе! Как переполнено мое сердце чувствами, которые скоро начнут выплескиваться через край! Кто может с ним сравниться? Разве ты не видишь, какой он невозможно красивый! Как белый рысак! Я могла бы часами смотреть на его тонкие запястья, на длинные, артистичные пальцы! А его каламиново-голубые глаза с томной поволокой, которую он недавно научился напускать? Разве они не завораживают? Ах, милый Поль! – вдруг загрустила девочка. – Мы так были дружны в детстве… А теперь, мне кажется, он меня сторонится…. Я такая нелепая! Еще этот нос! Поль… Великий Князь Павел Александрович, наверное, считает меня уродливой….

– Не выдумывай! Императрица очень больна. Полагаю, ему сейчас не до веселья. Вспомни, каково было нам год назад, когда Мама умирала…

– Как я могу забыть? Эта боль не уйдет никогда! Знаешь, за его страдания я люблю его еще больше! Как бы мне хотелось его утешить! Может быть, стоит написать ему?

– Нет, не вздумай!

– Почему? Уже полвека, как Татьяна открылась Онегину! Почему же я не могу написать Павлу?

– Потому что это будет неуместно! Жизнь – это не роман! Танек, ты же умница! Тебе всего тринадцать. Куда спешить? Все еще впереди! Своими дикими порывами ты меня расстраиваешь…

– Хорошо, пока этого делать не стану. Ежели позже я все-таки решусь открыться ему, сообщу тебе об этом сию минуту. Так тебе покойней?

– Пожалуй! А теперь пора спать! У меня разболелась от тебя голова! Беги к себе. Там уж натопили.

После смерти матери, Зинаиде пришлось взвалить на свои хрупкие плечи основное бремя воспитания сестры-подростка, которая чувствовала все чересчур остро, словно жила без кожи, цепляясь оголенными нервами о колючие шипы бытия. Тане необходимо было нарастить хотя бы тонкий защитный слой цинизма, иначе она могла сгореть в своих собственных страстях.

III

Серая, нудная зима злоупотребляла российским гостеприимством. Все же ей пришлось уйти, как не упиралась. Наконец, измотанные промозглым унынием петербуржцы могли порадоваться первому пению птиц и яркой зелени новорожденной листвы. И вот уже умытый майскими дождями Петербург засверкал на солнце золотыми куполами церквей.

К маю Монарх с семьей традиционно перебирался в Царское село. Однако, перевозить Марию Александровну было опасно. Состояние ее медленно ухудшалось. Государыня угасала. Александр II некоторое время сомневался, уместно ли покинуть больную супругу и уехать из Петербурга без нее. Мрачная атмосфера Зимнего дворца тяготила его. Когда Император навещал жену, он будто умирал вместе с ней. Молодящийся Царь тут же ощущал свой почтенный возраст и груз прожитых лет. Любовь к жизни и жажда свежего воздуха взяли, в конце концов, верх, и через несколько дней Александр II все же отбыл в Царское, оставив супругу на младших сыновей и пообещав периодически навещать больную.

Павел в очередной раз восхитился самообладанием матери, которая приняла поступок мужа с царским спокойствием, столь свойственным ей и до болезни. Императрица была выше всей мирской суеты, словно она обладала каким-то знанием, которое остальным людям было недоступно при жизни.

Расстроенный отношением отца Павел грустил у кровати Императрицы. Она бодрствовала, полулежа в подушках. В таком положении, ей было немного легче откашливаться. Заметив, что сын подавлен, мать слабо поманила его. Когда он приблизился к ней, она взяла его лицо двумя дрожащими от слабости руками и поцеловала в лоб.

Пряча навернувшиеся слезы, он опустил голову и поцеловал руку матери. Сухая кожа ее напоминала тончайший египетский пергамент. Вторую руку она положила ему на голову, успокаивая и благословляя своего мальчика. Несмотря на то, что жизнь уже почти покинула больное тело, сын чувствовал исходящие от матери тепло и любовь.

Через несколько дней, ранним утром в комнату Великого Князя вошел камердинер.

– Императрица, – горестного выражения его лица было довольно, чтобы понять, что случилось.

Мария Александровна покинула суетный мир спокойно и тихо. Когда к ней утром подошли врачи, казалось, она все еще спит, но дыхания и пульса уже не было.

Павел умом понимал, что мать умирает, но все же так и не смог к этому подготовиться. Его грудь разрывалась от сдерживаемых рыданий. В комнате Марии Александровны он застал Сергея. Тот был так бледен, будто в нем не осталось ни капли крови. Брат стоял на коленях у тела матери, уже накрытого прозрачным тюлем и убранного белыми розами и ландышами. Он молился. Павел опустился рядом. В ту минуту только молитва давала ему некоторое облегчение.

Через час из Царского села прибыл Император. Он не мог сдержать рыданий над телом верной подруги и матери своих детей, которая сейчас лежала бездыханная. Вскоре его начали дергать какими-то записками, вопросами, уточнениями распоряжений, будто не могли государственные дела и организация похорон немного подождать.

Съехались старшие братья с семьями. Комната заполнилась людьми и тихим плачем.

В день погребения Императрицы природа взбунтовалась. Когда гроб с телом Марии Александровны несли к Петропавловскому собору, на процессию со страшной яростью обрушился ураган. Словно в приступе безумной ревности ветер хотел вырвать усопшую и унести подальше от всех, кто тоже ее любил. Павел переживал за отца. Хоть тот и не собирался сдаваться перед стихией и оставлять гроб на плечах сыновей, было заметно, с каким трудом ему давался каждый шаг под этой печальной ношей. Возраст давал о себе знать.