Когда она меня убьет

– У меня вот муж помер. А я так по нему скучаю порой. Вот вы говорите про эту инкарнацию… Значит, он снова родится? И я снова, значит, опять… А встретимся ли мы?

– Муж ваш умер давно? – спросил лектор.

– Да лет, почитай, с десяток тому назад.

– Toгда вынужден вас расстроить, голубушка, не встретитесь.

– Почему же?

– Встречаются лишь те, кто умер в один год. А уж если в один год и в один месяц – то, стало быть, – наверняка.

– И кто же это может знать столь точно? – неожиданно для себя самой подала я голос. – Кто там с ними был, чтобы рассказать встретятся они или нет.

– Я, – ответил лектор с грустной улыбкой и развел руками. – А теперь позвольте откланяться, боюсь, что дождь перестал лишь на время, а мне еще добираться, эх, не ближний свет…

Люди стали подниматься, загремели стулья, девица рядом со мной попыталась аплодировать, но никто ее не поддержал. Она стушевалась и одной из первых бросилась вон. Я тоже встала, но направилась не к двери, а преградила лектору путь к выходу. Сначала он не понял, что я сделала это не случайно, и смешно, как подслеповатый котенок, тыкался вправо и влево, пытаясь обойти меня. Но проход между стульями оказался узким, и разминуться со мной ему не удалось. Он поднял, наконец, на меня глаза и, вероятно, что-то понял, потому что не произнес ни слова, пока последний слушатель не покинул маленький зал.

– Вы, наверно, удивлены, – начала я, когда дверь с грохотом захлопнулась за последним человеком.

– Нет, – ответил он, – ко мне многие обращаются.

– Обращаются с чем?

– Да вот с вашим же вопросом.

– Но я еще не задала его.

– Господи, не стоит мудрить, у меня слишком мало времени. Вам нужен способ пройти сквозь время. Вы потеряли близкого человека, ребенка, любимого – я не знаю, у всех по-разному, но мне и ни к чему подробности. Еще могу вам сказать, что я рассказал об этом способе уже десятку людей, но ни один не решился им воспользоваться. Ни один! Боюсь, вы не исключение…

– Но хоть кто-то когда-то…

– Я. Я давно путешествую во времени. Если быть точным – с 1725 года. Сейчас как раз наступил момент, когда я решился снова прыгнуть на несколько десятилетий вперед. Подустал, знаете ли, в нынешней-то кутерьме, пусть уж все уляжется-устаканится, да и в Европу теперь не выехать… Что за жизнь…

Мы посмотрели друг другу в глаза, и он словно отбросил еще одну маску.

– А вы, пожалуй, не отступитесь – сунете голову в эту петлю.

– Почему в петлю?

– А как вы предпочитаете умереть?

– Умереть?

– Но ведь для того, чтобы родиться заново, нужно умереть, именно этот пунктик все упускают из виду. Вот я смотрю на вас и понимаю, что вы, пожалуй, и рискнете…

– Да нет у меня жизни. Уже давно нет, нечем рисковать… Лектор посмотрел на часы, вздохнул и потащил меня за руку в угол…

Суть перехода он сообщил быстро и четко, потратив не более трех минут на то, чтобы объяснить мне несколько простых вещей да еще заставить повторить все сказанное им. Он не велел записывать. Не велел записывать никогда, а потому теперь я тоже не стану об этом писать. Способ очень простой. Могу сказать только, что он связан с правильной концентрацией сознания в момент смерти. Настолько простой, что поверить в него может лишь умалишенный. Наверно, в этом все и дело – поверить невозможно.

Оставались вопросы, которые волновали меня даже больше самой процедуры смерти. Я спросила его, есть ли гарантии, что в следующей жизни я встречусь с теми же людьми, с которыми была здесь. Он ответил однозначно положительно, объяснив, что, разумеется, выглядеть они будут не так, как в этой жизни. У них будут другие имена, и род занятий может оказаться диаметрально противоположным, предупредил даже, что они могут деградировать, то есть опуститься на более низкую ступень социальной лестницы, гораздо более низкую, пугал он меня, если здесь не выполнили свою кармическую задачу. Узнать их я смогу только благодаря своему сердцу. Отношения между нами все равно будут теми же, что и в прошлой жизни. По крайней мере изначально у нас сложатся такие же отношения, а там дальше – как бог даст, можно многое исправить, изменить.

От восторга и нетерпения у меня дорожали пальцы. Он посмотрел на меня с грустью.

– Торопиться вам некуда. Вы родитесь ничего не смыслящим младенцем, потом вам предстоит расти долгие годы, и вот тогда сознание, которое вы протащите с собой сквозь игольное ушко времени, начнет возвращаться. Происходить это будет постепенно, но настойчиво и постоянно. К пятнадцати годам вы вспомните все, и, возможно, в той новой жизни вам покажется куда как более интересно, и вы захотите отказаться от своих намерений. Это не возбраняется. Я вот вообще путешествую налегке, без всяких намерений. Так вот, если вы захотите отказаться от намерений что-то изменить – Бог с вами. Но вот если захотите вообще никогда с ними не встречаться – даже не надейтесь. Вы снова встретитесь лицом к лицом с теми же людьми, пусть и выглядят они иначе, и снова произойдет между вами нечто, что заставит вас выбирать. И от вашего выбора зависит не только та, следующая, жизнь, куда вы сейчас очертя голову рветесь, но и целая череда последующих жизней, о которых вы и представления не имеете. Пронесите это с собой: изменить можно, избежать – нельзя.

– Я боюсь только одного, – начала я, и лектор усмехнулся, вероятно ожидая услышать что-нибудь про смерть, про боль, которой она, вероятно, сопровождается, про ужас, но мне было не до того, – я боюсь не узнать их, мне очень нужно узнать, может быть, есть какие-то ориентиры, может быть…

– Ну это проще простого, – он посмотрел на часы и покачал головой, – я, знаете ли могу опоздать, а у меня очень важное… впереди… ну да ладно, пять минут ничего не изменят, хотел побродить под дождем в последний раз…

Он достал из портфеля календарик, нарисованный на листе бумаги, и задал несколько вопросов. В том числе он спросил, когда умерли близкие мне люди, которых я непременно хотела бы отыскать в следующей жизни, сколько им было лет, когда мы с ними повстречались, а главное – когда началась наша история, та, которая привела к печальному концу. Я назвала ему дату – первое марта, тот самый день, когда я наткнулась на девчонку на улице, дату, которую мне не суждено было забыть… Он записал все цифры, поколдовал с ними, что-то вычисляя, и огорошил меня:

– Если вы умрете завтра, то ваша история и в следующей жизни начнется первого марта, после вашего двадцатипятилетия.

Вот и все. Все было сказано, и мы молча смотрели друг на друга.

– А с вами мы тоже встретимся в будущей жизни?

– Не уверен. Знаете ли, в следующей жизни задерживаться в России не имею намерения. Кухня тяжелая, да и с политикой у вас как-то тут не очень складывается…

– Переход, – спросила я. – Как это бывает обычно?

– Это каждый раз – кошмар. Ужас, которого не передать словами. И память возвращается тяжело. Да и в следующих прыжках легче не становится. Но для меня – оно того стоит… Да еще столько удобств: знания накоплены практически энциклопедические, языки не нужно учить, сами всплывают в памяти, да и перемена внешности может быть самой неожиданной. Как-то, помню, родился я красавцем хоть куда, а теперь вот, – он с усмешкой подергал себя за жидкую бороденку. – Сейчас у меня возраст критический. Знаете ли, не переношу старости. Первые несколько раз уходил в тридцать, не видел смысла дальше… А вот теперь захотелось попробовать – как оно – стареть… Ну да это в последний раз.

С этими словами он решительно направился к двери. У выхода обернулся и сказал:

– Я ухожу сегодня. Сейчас. Вы увидите, ровно через десять минут. Не выходите пока на улицу, это может быть опасно. Вам нужно – завтра, не сейчас.

Меня так лихорадило от всего, что я даже ничего не поняла. Но что-то в этом его «это может быть опасно» меня удержало. Я замерла, бессмысленно глядя на закрывшуюся за ним дверь, и простояла так довольно долго. Сначала был слышен только шум дождя, звуки таксомоторов, пару раз громыхнул гром, но где-то далеко, хотя дождь после этого припустил с новой силой. А потом… Я сначала подумала было, что – снова гром. Звук был похож. Но гром тут же отметился залпом где-то уж совсем далеко, и я, мучаясь догадками, осторожно подошла к двери и выглянула на улицу.

Старичок-лектор лежал на мостовой, редкие зеваки замедляли шаг, но остановиться им не давали чекисты, размахивающие револьверами…

Меня охватила, чудовищная слабость, ноги подкосились, я вернулась назад в зал, и, наверно, это был сердечный приступ, потому что около получаса мне казалось, что сердце, прыгающее в грудной клетке, вот-вот застрянет где-нибудь в районе горла, и я последую за старикашкой. Тело била дрожь, и руки сводило судорогой. Перед глазами был лишь странный образ чужой смерти, смерти, которая никогда так близко не подкрадывалась ко мне. Губы, растянутые в улыбке, дыра во лбу.