Жизнь на гранях миров

– Не могу. Мама дома. Она ждала-ждала, пока я приеду, и приехала сама.

– Мама – это хорошо, – он серьёзен. – Значит, я поскучаю.

У неё в глазах – лукавинка:

– Ты поскучаешь? Ты сразу же побежишь в этот свой мир, где – мечи, стрелы, хасары и другие мужские… – ей хочется сказать «игрушки», но вспоминает трагические события последних дней и говорит осторожно: – развлечения.

– Побегу. Там много дел.

– А скучать буду я!

– Ты не будешь скучать: будешь секретничать с мамой.

Она легонько краснеет:

– Конечно! Я ей всё расскажу про тебя.

Игорь поглаживает её лицо:

– И что же ты расскажешь?

– Что я люблю тебя больше всего на свете.

– Так дети говорят: «больше всего на свете».

– Я и есть ребёнок.

– Мой ребёнок. Моя девочка.

Она замирает, потому что он целует её, а ещё потому, что ей страшно нравится, когда он называет её «моя девочка» и защищает своей силой, взрослостью, опытностью. Минуту смотрит на него с выражением, в котором – неприкрытая радость и восхищение.

– О нет, не смотри на меня так! – улыбается Игорь. – Не ставь меня на пьедестал, не делай ошибки всех женщин.

Она смеётся: да, это чисто женское – ставить на пьедестал тех, в кого влюбляешься. Но именно так она и чувствует: он высоко-высоко, недосягаем, и только любовь делает их равными.

Наконец, Света спохватывается, берёт истории болезней и шутливо сверкает глазами:

– Игорь Анатольевич, вы меня задерживаете, а у меня столько работы!

Он не отвечает: сидит на краешке стола и просто любуется ею.

Вечер Света проводит с мамой: чай, обычное мамино «Светочка, ты опять похудела», рассказы про дачу, проба земляничного варенья. Но всё далеко-далеко, не так, как всегда. Света чувствует себя иначе: более отстранённо, что ли. Она изменилась? Стала старше? А может быть, просто чуть приподнялась от мира забот и маленьких маминых новостей в другой мир, где – и опасности, и смерть, и страдания? Или это любовь сделала её взрослее? Она не знает, пока не знает, но уже понимает, что стала другой.

И разговор об Игоре не клеится. Ей хочется рассказать маме, хочется сохранить эту сердечность между ними, и пусть мама порадуется её радости. Но что-то мешает, и каждый раз, когда она пытается начать, незримо останавливает её.

Уже в своей комнате понимает, почему не рассказалось маме: есть тайны, которые особенно дороги сердцу, в них душа черпает утешение, отраду; такие тайны не подлежат разглашению, они должны оставаться тайнами, хотя бы до поры. Придёт время, и о них расскажут, но сейчас, когда всё внутри замирает от счастья, хочется молчать, молчать, погреть эту тайну в глубине своего «я», подержать бережно, как томящуюся птицу в ладонях. А говоря о любви, нужно быть особенно осторожным, да и где найти слова, в которые можно вместить это чувство?

Света лежала и вспоминала каждый жест Игоря, каждое слово и тихонечко утопала в блаженстве. Как хотелось в эту минуту быть рядом с ним! И вдруг подумалось: но ведь она может! Он сказал, что у него много дел наверху, значит, он там. Нужно только осторожно пробраться в прихожую и, чтобы мама не заметила, взять куртку и обувь. Вылазка удаётся, и Света, распахнув шире окно, чтоб было свежее, засыпает.

Уже с первых мгновений она понимает, что очнулась не в лагере: вокруг – темнота. Под нею снег, она лежит в глубоком сугробе. Растерянно оглядывается, ища огни, и вдруг видит их над головой, высоко-высоко, длинной цепью они расстелились по узкой тропе над ущельем. А она – в тесной расщелине на дне, и где-то рядом бурлит под снегом невидимая горная река. Страха нет, но нужно действовать, идти. Только куда идти в такой темноте? Смотрит ввысь. Кричать? Но её не услышат, а если и услышат, то разве за этим она пришла – переполошить всех, и чтобы воины, измученные и без того нелёгким переходом, организовали сейчас экспедицию по спасению заблудившейся медсестры?

Попробовала идти вправо – и тут же увязла в снегу, а река забурлила угрожающе, и Света ужаснулась, что в темноте может упасть в воду, и тогда не выбраться. Время шло. Она растерялась. Одежда на ней промокла и пропускала холод. Руки заледенели. «Не страшно, не страшно, – твердила себе, – утром всё кончится, я проснусь дома». Но до утра так далеко…

Она уже не может стоять и ложится в снег, натягивает капюшон. «Если сейчас уснуть, то, может быть, я смогу проснуться не дома, а рядом с Игорем, и отдать ему лекарства, и послушать, как он будет ругать меня, и всё будет хорошо. Спать, спать, спать…»

– Девушка замерзает в снегу.

– Я вижу, вижу.

– В такой ситуации нельзя ждать, пока она уснёт: её тепла не хватит надолго. Я должен вмешаться немедленно.

– Этим вы рискуете до смерти напугать её.

– Лучше напугать, чем дать погибнуть.

– Безусловно. Поспешите.

Света спит – или не спит? Но сон, который она видит, – сказочный, нереальный. Кто-то очень-очень высокий и очень-очень сильный берет её на руки, поднимает легко, как пушинку, и несёт. Он проносит её над рекой, и рокочущий звук остаётся далеко внизу. Его руки теплы, они согревают её озябшее тело. Они поднимаются выше и выше, к звёздам. Нет, это не звёзды, а горящие факелы в руках часовых. Полёт замедляется, её бережно опускают на землю. Она открывает глаза…

Не может быть! Сказка заканчивается внезапно, потому что молодой воин, склонившись, изумлённо рассматривает Светлану, а потом протягивает руку и помогает ей встать.

– Это ты меня принёс? – спрашивает она замёрзшими губами.

– Откуда?!

Света опускает глаза и долго смотрит в непроглядную мглу ущелья: как высоко! Шум реки едва доносится сюда.

– Отведи меня в лазарет.

Сейчас это единственное спасение: найти Игоря, пусть он поможет во всем разобраться.

Воин ведет её по лагерю, освещая путь, и быстро находит лазарет. К счастью, Игорь на месте. Она почти падает ему на руки, и он подхватывает её.

– Света, ты вся обледенела!

Мгновенно стаскивает с неё мокрую куртку, растирает руки шерстяным шарфом, а Шалиян уже несёт сухую одежду.

Нужно всё рассказать, потому что Света понимает: не воин поднял её со дна ущелья, и уж конечно, ей не приснилось, как она замерзала в снегу.

– Игорь, Игорь, послушай…

– Слушаю.

Она переодета, задыхается от глотка едва разбавленного спирта, который он заставляет её выпить, и начинает сбивчиво, путано рассказывать всё сначала. Он долго слушает, очень внимательно, без тени недоверия, а когда она замолкает, вдруг говорит:

– Ты знаешь, той ночью, когда стреляли мне в спину, кто-то стоял неподалёку под деревом и, по словам воина, который это видел, рукою отвёл стрелу. Слегка отклонил её в полете.

– Рукою? Разве такое возможно?