Сказки странствий

И Проворный склонил свою голову.

Охота

Стая спала. Мерное, чуть слышное дыхание доносилось до чутких ушей Проворного. Лёжа поодаль, он видел, как едва вздымались серые спины. Было тихо, и в самом воздухе, казалось, витал невидимый сон.

Что-то встревожило Вожака. Он напрягся, поднял голову и остро посмотрел вдаль. Проворный тоже прислушался и принюхался: ничего! Но старый вожак уже будил, поднимал стаю.

Вскоре все вместе бесшумно, как тёмные тени, бежали по снегу. «Что он увидел? – мчась в центре стаи, думал Проворный. – Что он почуял в белом пространстве полей? Почему так внезапно поднялся и ведёт нас уверенно, мощно, будто знает что-то такое, чего не знаем мы?» Так думал волк, сливаясь в стремительном беге со стаей, с её общим горячим дыханием, с её ритмом, с её твёрдой уверенностью в силе и знании Вожака.

Вскоре они увидели след. То были сани, их вёз тяжёлый, медлительный конь. Чётко отпечатались на снегу твёрдые копыта. Стая вздохнула: добыча! Еда! Сразу прибавилось сил. Помчались скорее крепкие лапы, и вот уже впереди смутно маячит темнеющее пятно.

Стая бежала так быстро, что в несколько мощных усилий догнала сани с возничим. Тот был закутан в тулуп и заметил волков лишь тогда, когда конь захрипел и дёрнул вожжи. Но уже сильный, спокойный Вожак заходил слева, едва повернув голову, и Проворный, занимая обычное место справа, увидел его глаза, блеснувшие холодной реши-мостью… В оставшиеся несколько мгновений до броска слышался лишь хрип загнанного коня да громкий, неестественно звучный в этой тиши вопль возничего… Бросок! Стая напала одновременно: молодые волки на лошадь, а три волчицы постарше – на человека. Ни секунды не промедлил Проворный, движимый инстинктивной силой доверия Вожаку: не глядя на жёстко мелькающие копыта, прыгнул, впился зубами в мохнатую шею и – задохнулся, запутался в гриве, но не ослабил хватки, только крепче закрыл глаза.

Конь стряхнул молодых волков, но не смог, не успел, не сумел сбросить этих двоих, одинаково сильных и страшных, вцепившихся в его шею волчьей, смертельной хваткой. Он ступил ещё раз и упал, потому что вдруг боль нещадно ударила в спину, охватила мутной волной голову, шею и ноги…

То, что осталось от лошади и человека, доедали с трудом, изрядно отяжелев, слизывая корку холодного снега. Волчицы лежали довольные, незлобно поглядывая на круглую луну. Стая наелась…

Но ещё долгое время спустя одна мысль не давала покоя Проворному: откуда он знал? Как, каким образом мог почуять Вожак едущие вдалеке от лежбища сани? Ведь ничего, абсолютно ничего не было видно и слышно, за это Проворный с его тончайшим слухом и зрением мог ручаться. Тогда как же?!

Снова и снова вспоминал волк эту ночь и то, как внезапно проснулся Вожак, как уверенно вёл стаю к добыче. Что заставило его пробудиться, кто, невидимый, указал ему путь? Может быть, всё же слух и зрение Вожака – особенные, не такие, как у других? Нет, нет, не в слухе, не в обонянии дело, – догадывался проницательный волк, а в том, чего сам Проворный не мог объяснить, но что уже смутно предугадывал в мудрых глазах Вожака: силу провидения, необыкновенные, ему одному присущие способности, помогающие выжить всей стае… И, лёжа в тиши долгой ночи, Проворный тяжко вздыхал: это было выше его понимания, что-то, до чего ему ещё предстояло дорасти.

Пройдёт время, и, будучи сам вожаком, Проворный найдёт ответ на этот вопрос. Он поймёт это однажды ночью, когда, обеспокоенный судьбой голодающей стаи, встрепенётся среди сна от неведомого толчка изнутри и особым, необъяснимым образом услышит дальний звон колокольчика. Он поймёт это в ту минуту, когда звук человеческого дыхания вслед за мягким, приглушённым снегом топотом копыт коснётся его сердца и разбудит сверхсознание. Невидимый, неосязаемый, Дар Прозрения потоком хлынет в душу и распахнёт узкие ограничения расстояния, и тогда вся стая станет изумлённым свидетелем особой, мистической мудрости вожака. А он уверенно и мощно поведёт самых сильных по следу…

Но будет это нескоро, потому что любой дар надо выстрадать.

Нежность

Глубокая ночь опустилась на лес. Стая спала, и дыхание её сливалось с покоем земли. Молодые волчата повизгивали в темноте. Струящийся сверху свет звёзд ласкал их чёрные спины.

Проворный не спал. Странная, неведомая печаль щемящей волной прокрадывалась в душу, бередила волнами тоски, колючими ниточками воспоминаний. Что-то мучило его, не давало уснуть. Он вздыхал, переворачивался с бока на бок, поглядывал на луну, спрятанную в облаках, и словно смутно чего-то ждал…

Она подошла неслышно и легла неподалёку: самая красивая, единственная, кого он по-настоящему выделял в стае. В её походке, в том, как она опустилась на снег, ощущалась грация, и ему захотелось оглянуться. Но грусть была сильнее… Проворный отвернулся и положил голову на лапы. Сухой шелест послышался позади, и он почувствовал совсем близко её дыхание. Волк напрягся, резко поднял голову и взглянул. Она стояла рядом, и глаза её, мягкие, доверчивые, светились в темноте. И тогда, не раздумывая, он всем своим существом потянулся к её страстному запаху, к её волшебному, трепетному желанию…

Лес принял их, влюблённых, в свои бережные объятия, накрыл покровом темноты, спрятал от строгих очей вездесущей ночи. Там, в глубине чарующей тиши, среди снегов и дремлющих деревьев, они долго резвились, обнимали и ласкали друг друга. Наслаждались светом, струящимся из глаз, вдыхали запах горячих тел, мягко, беззлобно кусались, вонзаясь зубами неглубоко, но до боли: щемящей, радостной, блаженной… Задумчивая луна смотрела сверху. Впервые Проворный любил. Он отдавал свою нежность – и впитывал её, отдавал свою силу – и впитывал её, отдавал свое «я» – и впитывал её «я». И эта волна, переливаясь, наполняла их всё более и более, пока не заполнила до края.

Как только забрезжил рассвет, они вернулись; она впереди, он – чуть поодаль: сильный, красивый волк, заслуживший любовь своей подруги. Они легли рядом, и она положила на него свою голову. Засыпая, он слышал её чарующее дыхание, и тихая радость тёплой волной согревала его сон.

Вожак

Обширные владения стаи требовали частого и бдительного осмотра. В этот день Вожак и Проворный обошли их большую часть и теперь отдыхали, любуясь тем, как скатывается за границу снегов пурпурное солнце. Неспешно лилась беседа.

«Почему ты так любишь стаю? – спрашивал Проворный. – Разве у тебя нет других дел, кроме нас?» Вожак посмотрел на него и отвёл взгляд. «А разве стая – не я? – спросил он в ответ. – Стая – это не волки, а волк. Один большой и смелый волк. Мы – его лапы, нос, голова. Я – его глаза, его слух и зрение. Ты – его храбрость и сила. Остальные – его мужество и отвага. Мы все живём в нём. Нет ни одного волка, который жил бы отдельно».

«Ты никогда не говорил мне об этом», – тихо промолвил Проворный. Вожак подумал. «Было время, когда я сам этого не знал». – «Как же ты узнал, когда?» – «Когда ещё не был вожаком. Я долго наблюдал жизнь стаи и однажды, проснувшись ночью, услышал её дыхание. Я понял это сразу, в один миг, и больше не разделял стаю на отдельных волков».

Голубые сосны неслышно напевали свою мелодию. Гармония царила вокруг. Расслабившись, они лежали на мягком снегу и согревали его своими телами.

Спустя некоторое время Вожак поднял свою крупную голову и задумчиво произнёс: «Порою мне кажется, что не только стая, но и весь мир – это один огромный волк…»

«Когда-нибудь ты станешь вожаком», – продол-жил он разговор. Голос его был неспешен, неторо-плив. Проворный беспокойно поёрзал: он слишком любил своего друга, чтобы представить себя на его месте. Но странная, тяжкая грусть легла на плечи старого волка, и голова его склонилась к земле. «Ты можешь сказать мне, – спросил он, – что делает вожака вожаком? И каким он должен быть?»

Проворный подумал. Нет, он не знал. Вернее, он мог бы ответить, что сила и храбрость, и острое зрение, но не это, совсем не это, чувствовал молодой волк, хотел услышать от него Вожак. И Проворный слегка повёл носом, приготовившись слушать.

Вожак встал и огляделся. Он будто впитывал в себя окружающий мир, его звуки, его морозную свежесть, его песню, его мудрость. Потом повернулся к Проворному и очень просто произнёс: «Вожак – это не просто сильный и смелый волк, а тот, кто не задумываясь отдаст свою жизнь за последнего щенка в стае».

И неторопливым шагом направился в лес.

Облава

Великолепное чутьё было отличительным признаком Проворного. Пока другие волки осматривались, принюхивались и пытались понять, что происходит и на каком расстоянии, Проворный молниеносно определял характер запаха, его дальность и свежесть, структуру и тип животного, оставившего его. Для того чтобы видеть, не обязательно смотреть. Иногда достаточно чувствовать носом.

В то утро Проворный первым услышал странный, незнакомый, внушающий опасение запах. Стая спала. Волк поднял голову и тщательно принюхался. Какой нехороший, многоголосый запах, сколько в нём неприятных оттенков, неживых цветов… Цвет! Именно так! Проворный вскочил. Присутствие в запахе алого цвета, цвета агрессии и ненависти, было так ощутимо, что он тут же огляделся, ища глазами Вожака. Но тот исчез!

Проворный быстро сделал круг и остановился в том месте, где недавно лежал старый волк. Снег был примят, и неторопливые следы уходили вглубь леса. Вожак ушёл…

Мягко опуская голову, Проворный несколько раз вдохнул в себя запах его отпечатков. Может ли след иметь запах раздумья? Грусти? Сожаления? Может! Именно так прочитал душевное состояние Вожака проницательный волк. И – не стал беспокоить, но задумался.

Не впервые уходил старый волк в уединённые утолки леса, и всегда это предшествовало какому-то сложному периоду в жизни стаи, будто там, среди спящих под снегом деревьев, он искал мудрость и знание. Но что стоит за этим уходом сегодня? И странная, горькая волна предчувствия чего-то неотвратимого, грозного, надвигающегося на стаю, захлестнула душу Проворного смутной тоской.

Волки проснулись. Уже многие ощутили запах и странное беспокойство, пришедшее с ним. Стая начала волноваться. В этот момент появился Вожак. Он вышел из леса медленным, сдержанным шагом, но Проворный тут же ощутил и его глубочайшую печаль, и то мужество, с которым Вожак готовился встретить неведомую опасность, и особую собранность, и много других, едва осязаемых оттенков его состояния. И Проворный на миг забыл обо всём, лишь один вопрос крутился в его голове: где черпал Вожак это мужество и бесстрашие, из какого источника он впитывал этот покой?!

Вожак неторопливо прошёл в центр круга, и волки тут же успокоились. Все взгляды были устремлены на него. Сила, уверенность, твёрдость Вожака волнами распространялись вокруг, словно поглощая страх, терзавший стаю. Когда все притихли, а некоторые даже прилегли, он обратился к соплеменникам.

«Ненависть движет лишь одним существом: человеком. Нет ничего страшнее этого, потому что там, куда приходит ненависть, исчезает жизнь. Огромное количество людей, жаждущих крови и мести, едут сюда. Не только стая, но и весь лес в опасности. Наш долг – защитить его. Я и ещё несколько сильнейших выйдут навстречу людям. Вы же, – оглядел он притихшую стаю, – должны уйти в самые дальние места и ждать».

Проворный пристально следил за другом и пытался понять, что светилось в глазах старого волка, почему, вернувшись из своего уединения, он так печален? О нет, не печаль, – поправил себя Проворный, – а особая, возвышенная грусть исходит от наставника, словно он один знает нечто такое, чего не знает никто. Вот, сейчас он объясняет другим, как вести себя во время облавы, отдаёт последние указания волчицам, которые уведут большую часть стаи в убежище, а сам будто уже и не здесь, а где-то в другом месте, в другом мире… И вдруг понял Проворный, прозрел своим любящим сердцем, о чём грустил старый Вожак, к чему готовился этим утром: к смерти! Не что иное, как предчувствие близкой гибели сообщало его поведению это особое мужество, непривычную торжественность, будто даже сама смерть представлялась ему чем-то большим и важным. Едва успел так подумать, как встретил резкий, пронзительный взгляд Вожака. «Что ты знаешь о смерти? – спросил он. – Не она ли – величайшая жизнь?» Проворный почувствовал, как боль тисками сжала сердце. «Ты должен быть мужественным, – негромко добавил друг, – потому что никто, кроме тебя, не займёт мое место».

…Стая уходила от запаха дальними, окольными путями. Людей было много, омерзительный вкус ненависти вызывал тошноту, распространялся с молниеносной быстротой и тревожил, будил спящий лес. Уже встрепенулись обеспокоенные звери, не ведая, где укрыться, уже раскололась хрупкая тишина, и волшебство спящих сосен рассыпалось осколками разбитого хрусталя.

Вожак вёл за собой самых бесстрашных: отвлечь внимание людей, отвести их в сторону, спасти лес и стаю от безумия ненависти и дать ей пролиться, иначе, понимал он, она разрушит всё вокруг, погубит жизнь того мира, который он считал своим домом.

Они показались внезапно: серые тени на белом снегу; люди заметили их, радостно вскинули ружья. Волки метнулись, будто не зная, куда бежать, и тут же ушли из-под пуль. Так продолжалось всё утро. Лес стонал и рыдал: крики, стрельба, возбуждение… Но ненависть не была удовлетворена: не было добычи, никто не убит, а потому разгоралась с большей силой. Волки чуяли её ярость, её накопившуюся остроту; зловещей птицей она витала в воздухе, накалывалась на ветви кустарника, растекалась горячей волной по тающему снегу. В глазах помутнело от алого запаха смерти.

Солнце стояло высоко, когда Вожак разрешил отдохнуть. Измученные быстрым бегом, еже-секундным риском, волки прилегли в глубоком яру. Вожак тяжко дышал, но Проворный видел: сил ещё много, он бережёт их на самый последний бросок. Внезапно Вожак повернул голову и молча, пристально посмотрел на Проворного. Ни тени страха в глазах, только беспощадная, суровая решимость. Проворный понял: время пришло.

«Зачем нужна смерть?» – спросил он Вожака. «Люди устали, – ответил тот, – но ненависть побуждает их идти всё дальше и дальше, в самое сердце леса. Кто-то должен их остановить». – «Но почему – ты? Ты можешь послать меня, я пойду!» – «А ты мог бы послать меня?» – молча взглянул Вожак. Проворный опустил голову: «Ни тебя, ни кого-то другого». – «Поэтому ты и будешь вожаком!»

И опять в ушах Проворного прозвучали слова: «Вожак – это не просто сильный и смелый волк, а тот, кто готов отдать себя за последнего щенка в стае».

…Он появился перед людьми так внезапно, что те на миг растерялись. Как призрачная тень, возник на опушке, осенённый приглушённым светом ранних сумерек. Волк стоял прямо: глаза устремлены на людей, голова поднята, в облике – спокойная гордость. Он ждал, просто ждал, когда раздастся выстрел. Их прозвучало несколько: сухих, равнодушных щелчков, распоровших тишину. Серое тело подпрыгнуло, будто подброшенное пружиной, и тут же обмякло, распластавшись на снегу.

Люди дружно бросились вперёд, переговариваясь возбуждёнными голосами. Но Вожак уже собирал силы, чтобы встать и не позволить им этого последнего наслаждения: распять себя. Мгновение – и он исчез в лесу. Палачам он оставил кровь, много крови, чтобы те были уверены: не жить, а медленно умирать отправился волк в глубокую чащу.

И они стояли над бурым пятном, и обсуждали его, и шумно радовались, а ненависть их постепенно таяла, растворяемая удовольствием созерцания неоспоримого факта их победы: огромного кровавого пятна, растопившего снег. Их удовлетворение было так велико, что они решили не ходить в глубину леса, – там быстро темнело, – а вернуться назад и рассказать, какого огромного матёрого волчище они подстрелили, и как тот пополз умирать в чащу…

Стихли голоса. Понемногу успокоился лес. Ещё тут и там вздрагивали, трепеща от воспоминаний, веточки елей и берёз, но уже хлынула мощным потоком гармония, вытесняя страх и ужас, и прежняя благоуханная тишина опустилась на бор.

Окружённый сострадающей стаей, старый Вожак умирал. В том месте, где он лежал, снег растаял, и тягучая кровь струилась плавной рекой на промёрзшую землю. Проворный стоял ближе всех, не стесняясь своей любви, мучительно, тщетно желая взять на себя его участь. Старый волк вздохнул и застыл. Прошло несколько мгновений…