Безоар

© Елена Чудинова, 2025

ISBN 978-5-0068-8653-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Пролог

Я приближался к месту моего назначения. Слова из любимой с детства повести прозвучали словно сами собой, передав мои чувства куда лучше, чем сумел бы я сам. Остается лишь добавить, что я приближался к месту моего назначения далеко за полночь.

Огни моего автомобиля освещали просёлочную дорогу, пролегавшую меж пшеничных полей. Июльская ночь отнюдь не была тихой и безлюдной: то ближе, то дальше виднелись фонари работающих жаток. Я, хоть и городской житель, но конечно же знал, в чем дело. Технику пахотную хуторяне предпочитают иметь свою, машины же для сбора урожая, необходимые лишь на неделю, выгоднее арендовать. Аренда считается посуточно, семьи, как правило немаленькие, в страду трудятся и днем, и ночью.

Один из стрекочущих гигантов приблизился почти к меже и пошел на разворот. Я успел разглядеть высоко за его рулем девушку лет четырнадцати. Её полудетское личико казалось отменно важным и сосредоточенным. Белокурая толстенькая коса спадала на куртку из грубой нимской саржи1, ручки были обтянуты рабочими же перчатками. Ну разумеется: в эти годы отменное удовольствие – поменять ночь и день местами! Родители, конечно, посмеиваются, но они-то уже отнюдь не прочь поспать ночью.

Огромные звёзды, одиночество, в пикниковой корзинке – горячий шоколад и французская булка с домашней ветчиной. Мысли, такие тайные и смелые, что доверить их можно только полю и небу.

Прелестная картинка осталась далеко позади, но ее очарование длилось, а темнота милосердно скрывала мою глупо счастливую улыбку.

Поля постепенно уступали огородам, деревьям и первым городским строениям. Мензелинск… Место моего назначения и приложения моих трудов до конца августа.

В такой час я въезжал в уездный город потому, что не позволил себе соблазниться лишней ночью на постоялом дворе. Я положительно спешил сворачивать горы, и на то имелась сугубая причина.

…Ветер (ещё не с Ладоги, не холодный) гнал по Дворцовой площади вырванный из чьих-то рук номер газеты. Непривычная шпага, как мне казалось, висела как-то неловко, и я ругательски ругал себя, что слишком редко облачался до этого в мундир. Нужды нет – накануне оный был отпарен, разутюжен, подворотнички хрустели крахмалом, обувь сверкала так, что праздные, не ведающие о моем волнении прохожие могли бы смотреться в нее, как в зеркала, а всё – не то. Привычки нет. Ибо наша братия – отменные разгильдяи.

Перемещаясь словно немного в пространстве снов, я каким-то образом всё же оказался в высоком светлом покое, обставленном в готическом стиле, среди поблескивающих сквозь цветные стекла книжных переплетов.

Каблуки мои громко щелкнули, словно сами по себе.

«Суходольский? Располагайся. А этот стул не рекомендую, он красивый, но такой неудобный. Лучше садись сюда».

Он вышел из-за огромного письменного стола, на котором лежал открытый бювар, сел напротив меня, доброжелательно улыбаясь этой несказанной улыбкой, которую я видел много раз, но никогда – вблизи. Его лицо казалось таким знакомым – и вместе с тем непривычным. Я приметил тонкий шрам, пересекающий бровь, чуть-чуть нарушающий ее безупречную форму. Как ни странно, это делало его более… непросто подобрать слова, нет, не возьмусь.

Мундир на нем был в этот день семеновский, и вот уж на ком сидел как влитой.

«Итак, ты завершил третий курс исторического факультета. Впереди предпоследний, больше написание работы, нежели лекционные занятия. И темой соискания ты выбрал дружину Чёрного Орла. Стало быть, тебе интересна Гражданская война?»

«Да, Ваше Императорское Величество».

«Не удивляйся. По моей просьбе мне всегда рассказывают о новых исследователях этой войны. Я имею тут сугубый интерес. Но почему Чёрный Орёл, Суходольский? Вить это не решающий эпизод войны, ход задолго переломился…»

«Ваше… – Поймав опережающий длинноты жест, я позволил себе меньшую формальность. – Государь… О Ливенцах либо Талабцах в ходе судьбоносного похода написано огромное количество трудов. Если исследовано не всё, то, мне думается, почти всё. Это правильно, кто возразит. Но ведь даже в самых скромных местных эпизодах мы также можем встретить достойнейшие потомков страницы. Мы, к примеру, не знаем ещё, кто и почему дал боевым действиям это прозванье – Чёрный Орёл? Мы не знаем…»

Я оборвал себя, опасаясь разразиться чрезмерной тирадой.

«Достойно».

Он поднялся. Я, конечно, тоже вскочил на ноги.

Он внимательно смотрел в мое лицо. Вероятно, это длилось считанные мгновения, но мне они после казались очень долгими. Меня пронизывали противоречивые ощущения. Я видел в нем обычного человека, немногим старше меня, меньше, чем десятью годами. Я понимал, что у него есть любимые занятия и слабости, известные его близким, тем, для кого близок и он, кто знает, к примеру, откуда этот крошечный шрамик через бровь, кушает ли он чай с сахаром или со сливками, кому он рассказывает о своей невесте, на наличие коей стали последнее время намекать вездесущие журналисты. Но вместе с тем я ощущал нечто, захватывающее дыхание, словно коснувшиеся его чела священные капли оборотились окутавшим его незримым облаком, прикосновение к которому охватывало трепетом душу.

«О том не упоминается, дабы не возбудить интереса в тех, кто ищет покровительства и выгод. Но повторю: я по мере возможности интересуюсь каждым молодым ученым, выбирающим своим объектом Гражданскую войну. Это важно для нас нынешних, это будет важно для тех, кому мы оставим нашу страну. Этого не должно повториться на русской земле, не должно повториться никогда. Поэтому я даю тебе мое отеческое благословение на твои труды».

Он размашисто перекрестил меня.

«Дела не ждут, ни меня, ни тебя. Ступай с Богом. И я буду доволен твоей скромностью».

Аудиенция длилась не более десяти минут. Но я не удивился бы, вопреки мнению собственных часов, если бы вокруг дворца уже опустился вечер. Но день сиял по-прежнему, даже северо-западный ветер не успел уняться.

Я чуть растерянно промедлил прежде, чем спуститься по ступеням.

«Студент при таком параде… Необычно и нетипично!»

Подскочивший ко мне господин в клетчатом пиджаке и брюках гольф несомненно походил на репортера, из тех, что отираются тут круглосуточно. Эти обыкновенно не из серьезных изданий, так, неофициальные светские хроники, сплетни.

«А уж не высочайшей ли аудиенции вы удостоились, а, молодой человек? Преуспели в научных достижениях?»

Тон его был довольно боек.

«Едва ли у Его Императорского Величества имеется время для особых бесед с рядовыми студентами, – усмехнулся я. – И едва ли вашим читателям любопытен заурядный поход в канцелярию с прошением от факультета».

«Прошение от факультета в высочайшую канцелярию? – продолжал надеяться репортер. – Недовольство университетским начальством? Невозможность найти справедливость в стенах ректората?»

«По поводу разрешения относительно праздничных вымпелов», – буркнул я, и с удовольствием увидел, что непрошенный собеседник наконец-то сник. И вовремя, так как я еще не успел придумать, что же это за такие вымпелы.

Отделавшись от репортера, я направился к Арке Генерального штаба. Ноги несли меня сами, словно на сапогах выросли крылышки античного персонажа.

Невелика заслуга, проявить эту самую скромность, даже и столь быстро. Отшибить газетного надоеду, не похваляться перед другими буршами, избравшими менее интересную Государю тему работы! Вот уж пустяк… Чего мне в самом деле мечталось – незамедлительно за него отдать жизнь. Но, тут мои мысли сделались горделивы, отдать жизнь за Государя, если, к примеру, надеешься, что он об этом узнает, запомнит твое имя, это ведь может всякий! А я бы хотел иначе, совсем иначе! Я бы хотел умереть за Государя так, чтобы он вовсе о том не узнал! Это было бы настоящим восторгом, это достойная мечта…

Но, коль скоро сообразной моим мечтаниям возможности покуда не предоставлялось, мне оставалось одно: поспешить со сборами. И не тратить лишнего времени на дорожные ночлеги, а поскорее достичь места моего назначения. И приступить к работе.

…Итак: одиночные хутора сменились первыми городскими домами, на глазах выстраивающимися за стеклами в стройные, белеющие в темноте ряды.

Мензелинск.

Глава I Несколько слов обо мне самом, сказанных в полусне в одиночестве гостиничного номера

В заказанных мною заранее четырех стенах я оказался лишь под утро. Не сразу нашел нужную улицу, затем приложил немало усилий, дабы побудить блаженно дремавшего за своей стойкой портье к осмысленным действиям. Пострадалец недвусмысленно давал при том понять, что разумные господа приезжают на поезде, а поезд приходит в приличное и отменно всем удобное время. А с вокзала нанимают таксомотор, каковой чинно привез и отъехал, а не то, чтоб честным людям ещё возиться с автомобилями.

Я проявил душевную черствость, что немного ускорило события. Наконец мой «разипп» был разгружен и отогнан в гараж, книга посетителей обогатилась еще одним автографом, а я поднялся на второй этаж в сопровождении недовольного же коридорного.

Ложиться спать уже было между тем ни то, ни сё. Но, сбросив только ботинки, я с наслаждением сделал то, о чем мечтал уж часов десять: привел свои члены в горизонтальное положение. Ох, как же оно хорошо! Пожалуй, последние сутки я уж слишком гнал. Вдобавок ноги мои длинноваты для переднего сиденья, авто-то недорогое, лучшего покуда не заслужил.

Кровать была отменно удобной, остальное разгляжу потом. Покуда же в мышцах ослабевают неприятные ощущения, поведаю чуть более о себе, Иване Венедиктовиче Суходольском, двадцати одного года от роду, православного вероисповедания, дворянине, студенте Исторического факультета Университета Санкт-Петербурга.

Прежде всего, я не урожденный житель столицы, а коренной скобарь. Выбор alma mater был для меня не прост, ведь наш, Псковский, университет имеет наидостойнейшую репутацию. Кстати сказать, останься я во Пскове, не ездил бы на самой дешевой марке «разиппа»: мне бы не пришлось снимать жилья. Всякому хочется в восемнадцать лет жить самостоятельно, даже и в родном городе, но родители мои, как отец вышел в отставку, заделались убежденными зимогорами. Под волшебным Изборском у нас даже не имение, а маленькая двухэтажная дача с садом, но сад превратился в предмет их страсти. В город отец с маменькой выбираются раза два-три за зиму – к доктору в случае необходимости, на какую-нибудь уж очень заманчивую премьеру либо выставку, а так даже друзей заманивают к себе и покупки заказывают по каталогам. Я младший у них, сестры успели выйти замуж, единственный брат Николай служит в Самаре. Городская наша квартира круглый год в моем распоряжении, то есть – могла бы быть, а так почти всё время заморожена.

Признаюсь, что это обстоятельство усиливало соблазн отдать предпочтение родному университету. Тут-то мне и попалось интервью, данное какой-то из столичных газет автором книги, о которой мне стоит упомянуть особо. Эта книга и определила мое решение идти по историческому поприщу. Свет она увидела, когда мне было четырнадцать лет, возраст самый раздумчивый. Что занятно, автору в тот год тоже было года двадцать три, не более. Но юность не всегда ищет совета у мудрых и седовласых, почти ровесник иной раз ближе. Герои же романа (а это был роман о Гражданской войне, причем действие большей частью происходило на нашем Северо-Западном фронте), были немного моложе автора и чуть старше меня, да и то не все. Книга эта втянула меня внутрь, как воронка, или, неромантичными словами Nicolas, в ту пору готовившегося выпуститься из Геологического факультета нашего научного святилища, оказалась «вроде бы и не настолько толстой, чтобы так долбануть по башке». В ответ я попытался «долбануть по башке» самого братца, с возмутительно снисходительной миной вертевшего в ту минуту в руках мое сокровище, но не преуспел. Брата, кстати, назвали в честь Государя, тогда еще Цесаревича (он моложе Его Величества месяца на три) и я в детстве ему на сей счет завидовал. Но я спросонок отвлекся от книги и от литератора.

Речь в том интервью шла не о Гражданской войне, а, как любят газетчики, о том и сём, вразнобой. В том числе и об образовании. Я, конечно, и читал уже с самой хорошей предвзятостью, но одна мысль опять-таки показалась словно бы сказанной только для меня. «Неважно, где расти ребенком – в Москве или в деревне, всё имеет свои преимущества, неважно, где прожить жизнь – на Невском проспекте или на островке среди холодного моря. Но в юности решительно необходимо хоть год прожить в столице. В любой столице, в Санкт-Петербурге, в Париже, в Вене или Риме. Этот период, он помогает правильно раскрыться. Нужды нет, научные школы равно представлены во всех отечественных университетах. Но столицы всё же – средоточие культурной жизни, место, где родятся судьбоносные для целых народов и стран события. Это ощутимо телесно, как климат».

Слова эти сыграли в итоге решающую роль. Поначалу просто по доверию к источнику, но после я ощутил, что в них в самом деле заключался верный совет.

Эх, на мгновение печально примечталось мне, если бы Государь уделил на беседу хоть пятнадцатью минутами больше, я бы спросил – читал ли и он эту книгу? Я спросил бы, ощутил ли он в ней то же самое, что зачаровало меня – эту затягивающую воронку, эту близость к битвам и дорогам тех лет?

Поумерь-ко наглость, Yves2, окоротил я собственные мечты. А в помощь прибегни к детской арифметике. У него – многие миллионы подданных. Сколько столетий он должен прожить, чтобы уделить единолично каждому те десять минут, что покуда еще незаслуженно выпали тебе?

Читал ли, не читал – как-нибудь уж сам догадывайся. А ведь боюсь, что не читал. Книга вышла года через полтора после его совершеннолетия. Когда уж тут… Другой бы подумал: коль скоро за романом последовал Святой Николай3 III степени, то конечно же – прочел. Но если подумать, одно не вытекает из другого. Вне сомнения, помощники у Государя таковы, что он смело полагается на их суждения. Моих грядущих трудов он также не прочтет сам, нечего и надеяться. Но это отнюдь не означает, что должного интереса к ним не будет вовсе. Придет время, и с меня спросится.

А ведь я забыл произнести название моей любимой отроческой книги. Для меня-то оное подразумевается само. Но, кстати сказать, как раз к названию у меня есть небольшая придирка. «Хранитель анка». Ей же ей, лучше было бы не «анка», но «анха»! Как это произносили древние египтяне, мы всё едино не знаем, но «анк» в этом падеже созвучен понятию «анка» из магометанской мифологии, не имеющей ровно никакого отношения к делу. Ладно, сочтём за одиозную трещинку на китайской вазе.

Этот изрядно потрепанный экземпляр по привычке сопровождает меня во всех путешествиях, вместе с любимым браунингом. Последнее, признаваясь по совести, сущее мальчишество, ибо представить, что в нём может оказаться надобность – тут нужно воображение побогаче моего. Впрочем, едва ли это большее мальчишество, чем вот эдак сонно повествовать о своей биографии несуществующему читателю. Хорошо, что об этой моей глупой привычке никто не знает и не узнает, ибо читатель, с интересом вникающий в мои монологи, есть персонаж сугубо фантомный. Я не литератор, я историк.

Тут-то, безо всякого уважения к моим планам «только полежать час-другой», старина Морфей меня крепенько обнял. Так я, одетым, и провалился в лишенную снов темноту.

Глава II Первые впечатления о Мензелинске

Яркое солнце, встретившее мое пробуждение, явило довольно приветливую картину, которой я вовсе не приметил накануне. На стенах, покрытых матовой краской в светлый беж, красовались большие и маленькие фотографии городских достопримечательностей, сделанные в сепии, с нанесенными сусальным золотом надписями – под старину. От блестящего паркета приятно пахло восковой смесью. За легкими занавесками, скрывавшими французское окно, угадывались очертания невысоких домов Большой Уфимской, надо предполагать, улицы.

Ну и заспался же я… Чемодан мой стоял посреди комнаты нераспакованным с ночи, скрывая в своих недрах самые необходимые принадлежности.

Юную горничную, хоть она и не выказывала того открыто, изрядно позабавила необходимость подавать утренний кофе в час пополудни. Не прошел незамеченным для озорных глазок и мой костюм, невольно послуживший пижамой. Глазки, как и волосы, были темными, фигурка приятная, но слишком уж субтильная, как у подростка. Ах да, здесь же татар не меньше, чем русских.

Я поймал себя на том, что оглаживаю подбородок. Хотя у меня, как у всех светловолосых, щетина не быстрая, беспокоиться рано.

Девчонка, откровенно уже прыснув, убежала досмеиваться в коридор.

Кофе же оказался выше всяких похвал. Наливая вторую чашку, я ощутил, как отступают неприятные ощущения от не слишком удобного сна. Ну, а теперь – привести себя в божеский вид, да и в город!

…Дома, в два либо три этажа, как обыкновенно строят в провинции, где места не занимать стать, не привлекали к себе внимания: преобладал классицизм либо его более поздний извод. Да уж, никак не Тюмень, где мне посчастливилось побывать на втором курсе университета. Вот там на Царской улице, что тянется больше девяти верст, царит югендстиль, вперемешку с изукрашенным кедровыми кружевами старорусским. Но на Туре природа куда строже, чем на Мензели, когда снег лежит по полгода, дома должны веселить глаз. Здесь же строения будто стремились не отвлекать взора от красоты обступающего городок пейзажа.

Миновав несколько жилых домов и невысокую мечеть, сложенную из рыжеватого, видимо местного, кирпича, я вышел к устью реки – полюбоваться старинным Екатерининским мостом и необозримым разливом вод.

Всё-таки сперва хочется поглядеть город, хоть недолго, а после – в архив. Взял я, разумеется, и рекомендацию в клуб: разговоры со старожилами иной раз оказываются отнюдь небесполезны.

За своими предотъездными волнениями я ведь запамятовал об одном деле. Хотелось мне записаться на прием к гласному от Прогрессивного блока4 – Нилу Львовичу Шарыгину. Яркий политик, а ведь родом как раз из интересующих меня краев, больше того – из семейства героических участников Черного Орла. Точнее сказать, не он сам родом, но его отец. Но Шарыгин, даром, что родился в Санкт-Петербурге, близко к сердцу держит память семьи, даже читал лекции на съездах скаутов и перед выпускниками гимназий. Полагаю, этому достойному государственному мужу оказался бы приятен мой интерес, не исключено, что мог подсказать, какие аспекты особенно важны. Впрочем, может статься, оно и лучше. Если удастся копнуть бумаг по его достойным предкам – так и будет, чем человека порадовать. А нет, так и нет.

Размышляя о Шарыгине, я не забывал и поглядывать по сторонам. Интересовали меня, конечно же, и лица прохожих, впрочем, этот интерес я выражал достаточно вежливо, то есть – незаметно. Да, другие и дальние места, другие лица, особливо непривычные мне, скобарю по отцу, а по маменьке так и вовсе сету: здесь блондинистая масть казалась не в чести, как и высокий рост. Что и говорить: Закамская засечная черта.

На Театральной улице, по которой я тем временем направлялся к архиву, мое внимание привлек памятник военному чину. Вид увековеченного, меж тем, казался не вполне военным. Первое – чин был весьма немолод. Головной же убор он держал на локте, другой рукой творя крестное знамение – бронзовая щепоть застыла на правом плече. Через плечо однобортной шинели очень давнего образца был перекинут ремень, удерживающий на боку вовсе неуставный предмет, напоминающий большую коробку со скошенным верхом и украшенную вдобавок крестом. Судя по всему – унтер, но погон не разглядеть. Впрочем, вот, отсюда один погон виден. Контр-погон! Вахмистр, но… отставной.

Какой же военный подвиг мог совершить отставной унтер-офицер?

«Матвею Дмитриеву почетному гражданину Ситникову от благодарных горожан».

Презанятно.

Миновав соблазнительный магазин «Кондитерское дело Перминова» и старинного вида кинотеатр «Фурор», заманивающий, впрочем, поглядеть наисовременнейшую ленту «Дева затонувшего Иса», я вышел на площадь и, соответственно плану города, достиг архива, одной стороной выходившего на нее, другой задержавшегося на Театральной улице.

Ну что же: за работу!

Я торопливо поднялся по ступеням и толкнул вертящуюся дверь.

Глава III В бумажном царстве

– Издалека же вас занесло в наши скромные края.

Особа, поднявшая взгляд от потрепанного учетного журнала, на удивление мало походила на архивную труженицу. Лет тридцати или чуть больше (впрочем, я никогда не уверен в возрасте взрослых дам), брюнетка, собравшая свою брюнетистость в увесистый узел ниже затылка, с черносливовыми глазами. Простое, весьма соответствующее месту черное платье тем не менее не казалось скромным, оживленное наброшенной на плечи павловопосадской шалью в багряных розах. Ворот же этого платья казался вырезан высоко, как и положено дневной одежде, но все ж не настолько, чтобы не привлечь внимания к приятно белой шее. Единственное украшение – брошь с гагатом. Так и представляется, что сейчас встанет, развернет плечи и запоет что-нибудь цыганское.

Нужды нет, разглядеть и оценить увиденное я сумел за считанные мгновения. Как и табличку на ее столике, оповещающую, что посетителей привечает младший архивариус г-жа Н.П.Бажова.

– Что сделать, волка ноги кормят, в смысле, что историка – архивы.

– У нас не слишком часто питаются подобным образом. Иной раз весь день просиживаешь, никогошеньки не накормив. – Н.П. (Нина Петровна? Наталья Прохоровна?) лениво улыбнулась. – Заполните, будьте добры, форму отношения, г-н Суходольский. Покуда я не начала вас выспрашивать, как течет жизнь в блистательной столице.

– Если могу быть полезен…

– Ах, едва ли, едва ли можете. – Она вздохнула, впрочем, скорее лишь изображая огорчение. – Не предположу в вас знатока модных магазинов и мест.

– По части магазинов я, вне сомнения, печальный профан.

Отношение, с которым я отошел к расположенной в оконной нише конторке, оказалось довольно заковыристым. Но что поделать, порядок есть порядок. Итак, размышлял я, взяв наизготовку казенную ручку, мне требуются: штабная документация, это в первый черед. Приказы, награждения, списки, донесения, рапорты, ну, словом, всё-всё. Второе: местная современная пресса. Третье: буде таковые, личные архивы семей, упоминаемых в первом пункте. Впрочем, этого я сейчас не могу заказать, ибо еще не составил списка. Буде таковые – личные неопубликованные мемуары участников событий. Опубликованное я, конечно, успел прочесть. К сожалению, жанр мемуаров, либо тщеславие, побуждающее таковые публиковать, у жителей края не чрезмерно наблюдаются. Но, вполне возможно, что-нибудь эдакое, неразборчивое, от руки, как раз сию минуту дожидается меня за ближайшей стеной. С описи первого пункта и начнем, благословясь.

Я начертал внизу листка решительный автограф.

– Но скажите хотя бы – Еланина теперь танцует в Мариинском? – Нонна Полуэктовна (?) неспешно взялась за мое отношение.

– О, да. Весной имел удовольствие лицезреть в «Vergißmeinnicht». Партия Шарлотты.

– Недавняя премьера?

– С осени ставят. Новинка. Баварский композитор, не обессудьте, еще не запомнил имени.

– Еланина – моя самая обожаемая балерина. Эээ… Иван Венедиктович, никак не раньше завтрашнего утра управлюсь. Моя помощница теперь… одним словом, я в ближние полгода одна. Нужды нет, когда посетителей и нету, так даже меня одной бывает многовато. Но там не одна дюжина квадратных футов.

– Г-жа Бажова, а нельзя ли сегодня хоть несколько квадратных дюймов? – взмолился я. – Для начала?

– Надежда Павловна. Запаситесь терпением, Иван Венедиктович. К утру вы найдёте решительно все материалы в вашем теперь личном шкафу, вон, что у фикуса перед окошком. Там будет ваш стол.

Интрига с именем дамы архивариуса прояснилась, но положение не могло не огорчать. В столице я начал ab ovo, с судьбоносного сражения у Кром, следующего по значению после освобождения Петрограда. Победа бесконечно уставшей армии, победа, одержанная из последних сил… Сыграло ли тут роль известие о Северо-Западном триумфе? Не могло не сыграть, не расшевелить тревогами красного муравейника, не придать новых сил христолюбивому воинству… Но всё же Кромы дались тяжело. А не случись того, что все ж случилось в результате боев, некоему Ивану Венедиктовичу сейчас и не над чем было бы раскидывать умом. Подкрепление, шедшее из Нижнего, не успело к решающей битве, но произвело иное действие: отрезало части РККА от обратной дороги в Москву. Какое-то количество боевых попыток обернулось неудачами красных. Орда откатилась в сторону Пензы, где, силой террора Матвея Минкина и Евгении Бош (ох, психиатрическая особа, как, впрочем, и все женщины-комиссары…) удерживалась власть красных. Она шаталась, она ходила ходуном, но отступившие латыши, эстонские стрелки Пальвадре и буденновцы ее укрепили. И ведь еще четыре долгих месяца в Пензе сидели комиссары. Когда достало сил выдавить их из Пензы, орда потекла к Уфе, с июня занятой красными… На соединение уже с моими персонажами: Эльциным и товарищем Артёмом. Впрочем до Бош (Женьки-Шкуродёрши) и Минкина мне тоже есть дело – они ведь бежали к Уфе. И вот тут уже, пожалуйте, Иван Венедиктович, начинается история Черного Орла.