Безоар

Глава IV Первые знакомства

Одноэтажное клубное строение, как часто встречается, выгнулось в форме подковы, концами которой служили украшенные лепниной столбы ворот, ведущих в маленький сквер. Несколько пихтовых пирамидок в нем тщились подчеркнуть собой скромное благородство архитектурных пропорций. На мой вкус это не слишком удалось ввиду небрежности тапиария: прошедшиеся ножницы были тупы либо корявы, да и давненько не брались в руки.

В несколько шагов миновав сквер, я взбежал на крыльцо. (Пожилой швейцар окинул меня таким взглядом, будто заподозрил переодетого гимназиста).

Внутреннее убранство соответствовало наружному. Всё было чуть обветшалым, но от того, как это иной раз бывает, казалось уютным. Половицы немного поскрипывали, но потёртые кожаные кресла так и приглашали сесть. Кто-то в одном из них и сидел, всего один человек во всей гостиной. И то сказать, не вечер, все делами заняты5.

Заслышав мои шаги, присутствующий поднял голову от газеты, которую тут же и отложил. Он оказался высоким и худым господином в весьма преклонных летах. О возрасте говорили прежде всего волосы, редкого цвета седины – белоснежные, чуть в серебро. И они, эти самые волосы, оказались длинными, собранными ниже затылка черной лентой. Ну осьмнадцатый век, да и только. Аккуратный наряд, впрочем, сообщал все же о конце века двадцатого.

Я отвесил вежливый поклон, он кивнул.

– Прибыли, судя по всему, из столицы… Или из Москвы? – Старик поправил жемчужного цвета шелковый платок, которому отдал предпочтение перед галстуком. Худые пальцы его казались несоразмерно длинными, а на указательном поблескивало странное кольцо: червонного золота, окаймлявшего невыразительный и некрасивый камешек, похожий на пемзу. – Погодите-ка… Нет, не Москва.

– Позвольте представиться. Иван Венедиктович Суходольский, студент Университета.

– И к нам, судя по всему, с целями сугубо университетскими? Или мое любопытство делается уже нескромным?

Представиться ответно он не торопился, вероятно забавляясь неловкостью моего положения, кою сам же и старался создать. Подметив это, я положил себе не тушеваться.

– Напротив, если любопытство вдохновляет к беседам. Я прибыл возиться со старыми бумагами, но разговоры со старожилами также могут предоставить профессиональный интерес. В какой корысти признаюсь откровенно. Мне поведали, что старожилов в городе немало.

– И кто же успел сообщить наши обстоятельства?

– Дама из архива. Г-жа Бажова. Там я уже побывал с самого утра.

– Успели, стало быть, свести знакомство с Nadine? – Его голубые, чуть выпуклые глаза посмеивались, хотя голос оставался серьезен. – Ну да и не обойдёшь. Однако советую вам не шутя, мой юный друг: остерегайтесь. Подобных женщин я отношу к созданиям низменного вида.

– Вы не очень похожи на ханжу. – Нужды нет, собеседник мой сейчас отступил от хорошего тона: о знакомых дамах разве такое говорят? Впрочем, откуда мне знать, быть может, у помянутой Надежды Павловны в этих краях репутация такой мессалины, что ее и в обществе не принимают.

– Разуверьтесь, коли решили, что под низменностью или развратностью женщины я подразумеваю обилие связей, – безмятежно продолжал незнакомец. – Мое деление женщин вовсе иное. Видывал я женщин, каких почитаю возвышеннейшими существами, невзирая на десятки их любовников. Одно лишь определяет склад женщины: телесное влечение должно происходить исключительно из восхищения мужчиной имярек. Красив он, умен, бесшабашен – неважно. Но, покуда женщина никем не восхищена, ее тело покойно, ее тело молчит. Страсть женщины – следствие ее восторга. Низменному же складу женского организма нужен не мужчина имярек, а мужчина. Впрочем, что ж это я? Позабыл назваться, как некрасиво. Позвольте исправиться: Иларион Аполлинариевич Филидор. Не споткнитесь, а главное, не спутайтесь в удвоении сонорных. Поэтому легче попросту – Филидор. В самом деле старожил. Старинный житель сего града, в пятом поколении. Увы, видимо и в последнем.

– Ваша фамилия – французская.

– О, да. Весьма. Но ветвь давным-давно обрусевшая. Однако же не помыслите скверного, мой друг! Не из шантропы Узурпатора. Напротив, семья бежала от санкюлотов двумя десятками лет ранее. В двенадцатом годе мы уже стояли плечом к плечу против бонапартистов и за новое отечество. Но я по-стариковски говорлив, а клуб – сень молчаливая. Вы можете меня посетить, тогда и поговорим о местной старине.

– Благодарю за приглашение. И не премину воспользоваться. Когда?

– Да хоть бы и в среду. – Мой визави задумался. – Пригласил бы вас к обеду, но… Это так пошло, обед. Сладим лучше в прежней изысканной манере: приходите ко мне завтракать. Нынче вовсе из моды вышло друг дружку звать на завтрак. Эдак часу в одиннадцатом утра.

– Не премину быть. А завтрак мне даже удобнее обеда, от вас направлю стопы в архив, на весь день, до самого его закрытия.

– Ну, не перетрудитесь, мой друг. Работа и спорится лучше, коли чередовать с развлечениями. У нас и в августе не скучно. Первое, соколиная охота наша известна на всю губернию. Уж и до открытия сезона недолго. Второе, сам праздник открытия охоты и рыбной ловли. Третье, и как раз три Спаса: и Медовый, и Яблочный, и…

Счет его на пальцах (Филидора, как я успел заметить, вообще отличала склонность к выразительной жестикуляции) чем-то меня озадачил. Он не загибал пальцев, но, напротив, разгибал, предварительно собрав в кулаке.

Всевозможные необычные привычки бывают у разных людей, но этот счет мне еще кого-то напомнил. Определенно, некто при мне уже считал подобным же манером. Кто же… Ах, да! Мой сокурсник Ален Доде… (Кстати сказать, прямой внук знаменитого Леона Доде6, чем обоснованно горд). Французы! Вот уж впрямь – кровь-то не водица…

– … и Ореховый.

– Мне как обычно!

Голос, прозвучавший за моей спиной, ненамного опередил приблизившиеся к бару шаги. Я обернулся.

– Ощущаю себя губкой, жаждущей впитать не менее штофа бодрящей жидкости, – вошедший офицер улыбнулся доверительно и белозубо. – Пытался загонять до смерти батальон, а батальон пытался загнать меня, до нея же.

Я и по форме понял, что присоединившийся к нам обер служит по инфантерии. Ростом сей был почти с меня, но раза в два тяжелей, хотя его нельзя было б назвать тучным. Красавец, из тех, кого определяешь таким словом без раздумья. Чеканные черты, ясные голубые глаза. Волосы кудрявы, в светлый каштан, еще чуточку – и нарушат мундирное дозволение.

– Голубчик мой, сухая губка есть предмет уже решительно мёртвый, едва ли способный к вожделениям.

– Всё цепляетесь к словам, старый вы ворчун, – штабс-капитан, позвякивая шпорами7, направился в нашу сторону уже с бокалом в руке. – Представьте уж нас, коли сами явно сделали знакомство.

– Зрите вы перед собою Льва Александровича Ямпольского, чей полк стоит в городе, – лениво проговорил Филидор. – Позже, я чаю, сведете знакомство и с прочими господами офицерами. А перед вами, Лёвушка, Иван Венедиктович Суходольский, историк из столицы.

– Поди ж ты… Прямиком из столицы, да в наши палестины. Ну, добро пожаловать, обществу рады. – Аттестованный Ямпольским не спешил погрузиться в кресло, прохаживаясь перед нами. Походка его, невзирая на тяжелую мощь сложения, была легкой, изобличающей хорошего танцора. Я заметил также исподволь брошенный им взгляд в зеркало, следом за которым освобожденная от перчатки рука слегка поправила спадающую на лоб кудрявую прядь. Но это охорашивание не казалось смешным, скорее – каким-то трогательным, простодушно ребяческим.

– Не мельтешите в глазах, сядьте уж наконец. Сами жаловались, что довольно набегались по плацу.

– И то, – Ямпольский, не расплескав содержимого стакана, погрузился в кожаные объятия. – Ух, хорошо-то… Случается со мной, как раз с устатку. Словно мотор никак не заглохнет.

Я невольно отметил себе, что Филидору здесь позволяется самыми различными способами нарушать общепринятые приличия. Делать, к примеру, замечания ладно бы мне, так вовсе взрослым людям. Я еще продолжал немного злиться, причем скорее на себя, чем на него. Я ведь растерялся, когда он пошел характеризовать архивную даму – довольно ли выразил недовольство? Наговори подобного мой сверстник, я бы тут же встал да вышел. Пожалуй – вне зависимости от ее обстоятельств. А тут, в чем я превосходно отдавал себе отчет, сшиблись уважение к женскому полу с уважением к старшим – и что же я в итоге промямлил? Верно что-то невразумительное, раз уже и не помню.

Ямпольский же, похоже, вовсе и не обиделся на то, что ему посоветовали «не мельтешить». Он добродушно уподоблялся губке, причем с немалой скоростью.

– Вот ты где, а я ищу, – еще один вошедший обер оказался чином ниже Ямпольского и моложе лет на несколько. Но, бедняга, уже отменно лыс. В силу этого печального обстоятельства оставшиеся волосы были выровнены в «ёршик», изобличая некрасивую, чрезмерно округлую, яичную форму черепа. Сочетание этой голой головы с подвижным ртом отчего-то навели меня на нелестное сравнение с голодноватым подсвинком. Впрочем, держался обер молодцевато, и не казался чуждым щегольства: очки в тонкой золотой оправе притворялись старомодным пенсне, такие не во всякой оптике возьмутся делать. – Почтение всей честной компании! Новое лицо! Позвольте аттестоваться – Корытов. Владимир Алексеевич Корытов, сослуживец сего бонвивана по 164-му Закатальскому пехотному полку, как вы, верно, уже догадались.

– Суходольский, Иван Венедиктович Суходольский. – Я ответно стукнул обувью.

– Так с чего ты меня искал, Вальдемар? – Ямпольский отставил опустошенный сосуд. – Савелий, повтори-ка, друже! Да неси сюда! Ох, вот как сел, так теперь ногой не пошевелить… К чему сапоги топтать, когда у меня есть телефон?

Словно кто-то пытался опровергнуть его утверждение, Ямпольский извлек щегольской «карманник», скользнул по его окошечку небрежным взором, спрятал назад.

– Зато у меня его нет, что тебе превосходно известно, – парировал Корытов. – Вообразите, господа, он один в полку обзавёлся этой модной игрушкой, да всё никак не может нахвалиться.

– За такими игрушками – завтрашний день. Года через два-три, в экономических газетах пишут, такими обзаведется треть населения.

– Кто-то тут как есть ревностный читатель экономических газет, – негромко, но не вовсе про себя, уронил Филидор.

– А я, меж тем, Лёвушка, тебя нашел дабы отвлечь от приятного общения. Владею конфиденциальнейшей покуда информацией о событии, которое слегка встряхнет наше захолустье. Но сейчас – строжайший секрет! Наши уже собрались обсудить, одного тебя и ждали.

– Только ноги вытянул… Подольше б ты меня поискал, Вальдемар. – Ямпольский с противоречащей словам быстротою поднялся. – Ладно, идём! Честь имею откланяться, господа.

– Каждый раз вспоминаю, почему Алкивиад отказался учиться играть на флейте8, – Филидор усмехнулся вслед обоим, но я уловил, что высказывание относилось к Ямпольскому. – Важнейшие же секреты, я чаю, сегодня обсуждаются как раз у Nadine. Будут звать, не ходите, Yves. Оно конечно не вполне рассказ Чехова «Тина», а всё ж ни к чему.

– Второй раз за день слышу про этого Чехова, – не без раздражения отозвался я. – Это что, уездная мода? Кто это вообще такой?

– Литератор конца прошлого столетия. Человек-катастрофа в жанре драматургии, но подобные новшества по счастью недолговечны. А так – написал несколько весьма недурных рассказов, жаль только, что остальное творчество погубили идеи вперемешку с буффонадой. Но популярен был в свое время невообразимо, не меньше, чем Бенедиктов при жизни Пушкина. – На лицо Филидора набежала какая-то невеселая тень. – И несомненное благо имеет иной раз свиту из мелких зол. Армии вредно не воевать. Впрочем, оставим это. Буду вас ждать. Карточки у меня все вышли, но адрес вы легко найдете в телефонном справочнике в гостинице.

Глава V Безумный завтрак

После вторника, весь день просиженного за фикусом, визит к Филидору показался мне утром среды весьма заманчивым. Самое нудное и тяжелое дело, когда перед тобою громоздится весь массив материалов, но еще далеко даже до понимания того, содержит ли вся гора нечто ценное. Ты попросту пытаешься распланировать ход дальнейшей (и на данный момент пугающей), работы.

Так что оно и неплохо, немножко выдохнуть, думал я, сверяясь с названиями маленьких улиц. Здесь!

Поднявшись на крылечко, украшенное по обеим сторонам двери двумя когда-то белыми вазонами для когда-то росших в них цветов, я замешкался, выглядывая кнопку звонка. Такового не обнаружилось. Нашлась лишь проржавевшая цепочка от отсутствующей колотушки. И что тут прикажете предпринять? Я неуверенно постучал кулаком по двери. Ничего. Я стукнул пару раз основательнее, слегка испачкав перчатку бирюзовой чешуёй облезающей краски.

– О, вот и вы, юный друг!

Филидор распахнул дверь собственноручно. Впрочем, и без того уже представлялось ясным, что живет он без прислуги. На себя обратили внимание грубый фартук из небеленого льна с такими же нарукавниками, надетыми поверх его белой сорочки с белым батистовым платком, изящно заправленным в расстегнутый ворот. Коль скоро речь о завтраке, фартук понятен, но для чего нарукавники?

Даже в темноватых сенях, куда мы между тем ступили, слышался аппетитный запах готовящегося мяса. Я почти сразу, выйдя на свет, предположил, что дом состоит всего из трех комнат, если не считать чердака: залы, объединяющей, судя по всему, гостиную, библиотеку и кабинет, кухни- (мясной дух, доносящийся через приотворенную дверь, отсюда дополнился благоуханием специй), и, следовательно, спальни.

Ближе к окну был накрыт обеденный стол с крутящейся серединой, едва ли пригодный более, чем для троих. То есть не то, чтобы вовсе накрыт: скатерти не предполагалось, лишь на когда-то блестящем темно-красном дереве вздымались маленькими парусами жестко накрахмаленные салфетки.

Все четыре стены вокруг (включая промежуток между двумя окнами) являли собой поднимающиеся с пола до потолка книжные ряды. Цвет обоев (либо обивки, либо штукатурки), не представлялось возможным разглядеть за плотно теснящимися переплетами. Многим книгам недостало места на полках, и они возлежали стопками на стульях, скамеечках, попросту на полу. Беспорядок повсюду, кроме обеденного стола, царил страшнейший.

– Быть может, покуда жаркое доходит, вы малость поможете мне переставить книги? – с лучезарной улыбкой осведомился Филидор, в голубых глазах которого между тем резвились два крошечных Мефистофеля – по одному на каждый.

– В вашем распоряжении.

– Превосходно. А то мне уже трудно разобраться, где у меня что. Крайне неудобно. Начнем с этого ряда. По одной, снимайте книги по одной! Я так и полагал, что вы дотуда дотянетесь… Осторожнее, пыль! Боже, какая пыль на этих атласах! Тряпка… боюсь, что ее нет. Вот, это полотенце уже ни на что не годится! Пока вы сотрете пыль, я разберусь вот в этих бумагах. Я думаю, что романы надлежит объединить по темам. Нравоучительные отдельно, неприличные отдельно. Что там у вас?

В этот момент я чуть не поскользнулся на стремянке, вытаскивая тяжеленную, с оригинальными лубками, «Повесть о Карпе Сутулове».

– В нравоучительные?

– Ни в коем случае! На мой вкус это отменно непристойно. Не меньше, чем «Базар гоблинов» Росетти, к нему и кладите.

Ход его рассуждений показался бы мне занятным, когда бы пыли было немногим поменьше. Мой носовой платок, которым я отирал пот со лба, уже сравнялся цветом с определенным в тряпки полотенцем.

– Мне отсюда не видно, поближе! А, «Coelebs в поисках жены» Ханны Мор. Кстати, 1814 года издания.

– В непристойные? – Я начинал понемногу злиться.

– Как можно? В нравоучительные, несите сюда, в правый угол. Высоконравственная вещь!

– А мясо не пригорит?

– Хорошо, что вы напомнили, я как раз сниму с огня. А чтобы не остыло, укрою кастрюлю чехлом.

Моё праздное любопытство оказалось удовлетворено: стены были оклеены бумажными обоями синего цвета, с мелким узором. Зато покрывавший часть дощатого пола ковер полностью исчез под завалами книг.

– Эти бумаги у меня, кажется, тоже на выброс? Да, несомненно, на выброс! Какие, однако, маленькие эти бумажные мешки для мусора! Ничего, у меня их много. Выносите пока этот, а я наполню другой. Вы ведь приметили, где свалка? Ах, да, едва ли. Обогните дом, почти сразу за большим тополем увидите…

Запах жаркого сделался слабее.

– Какая прелесть! Я уже год не мог отыскать декреталий Григория IX! А кое кто, между тем, возводил на меня напраслину. Во всем городе только у меня он и есть, превосходнейше изданная копия в настоящий размер…

– Вы католик?

Столь прямой личный вопрос не свидетельствовал о благовоспитанности, но оная моя благовоспитанность в свой черед ослабевала.

– Это довольно-таки непростой вопрос. Простейшим частицам «да» и «нет» не поддается. С одной стороны, родня вся католики, Гаврская ветвь… Так они и во Франции обитают. Мы же тут давненько, как я упоминал, прижились… А эти на вторую полку, нет, слева! Только ставьте тома но нумерам!

– Стало быть католик, если у вас Папские декреталии.

– Не вижу непременной взаимосвязи. Я сие имею по причине, решительно далекой от религиозных вопросов. Между тем, Yves, пора бы нам и за стол.

В крошечной ванной комнате, проникнуть в которую можно было лишь из кухни, я долго и безуспешно пытался привести себя в порядок.

Мой выход в залу встретили бараньи котлеты, артишоковый салат и соленый кекс. Компаньонами ко всему этому выступали две бутылки красного, уже нагретые.

– Послушайте, Филидор, – очень спокойно заговорил я, пригубив. – Если вам нужен был сегодня чёрный рабочий, почему вы не предупредили, чтобы я подыскал какую-нибудь блузу и невыразимые en denim? На что сейчас похожа моя визитка, как вы полагаете?

– Ну, дорогой мой… Людям так легко придумать предлог, чтобы отвертеться, знай они всё заранее! – Вино окрасило его щеки румянцем: он был бодр и полон сил. – Я не могу рисковать, мне же нужны условия для работы. Ладно, не дуйтесь, вам нравится Saint-Emilion? Отличается отменной плотностью тела.

Дуться на него, похоже, было попросту невозможным. Что же до послевкусий и плотности тел – то в родительском дому я (стыдясь признаваться приятелям) еще предпочитал за обедом вину стаканчик кислых щей, а на нынешние же наши университетские пирушки приносятся обыкновенно самые простые столовые сорта. Оставалось только сделать многозначительную мину.

– Я увидел очень необычный военный памятник. Какой подвиг совершил увековеченный оным Матвей Ситников?

– Военных подвигов за Ситниковым числится немало. Но памятник поставлен в благодарность за дело не военное, но мирное. Успели уж побывать в нашем соборе, в Никольском?

Я не то, чтоб смутился. Но не воскресенье же.

– Меж тем собор исторический, – продолжал Филидор, задумчиво разминая вилкой молодой горошек. – Главный престол освящен год спустя после победы над Узурпатором. Два века без малого вроде и не столь много, а всё ж. У здесь живущих, ну, за вычетом магометан, всё, с чем человек приходит и уходит, всё им начинается и завершается, в череде поколений. А размахом храма мы обязаны Ситникову. Человек века Екатерининского, в седьмом году уж в отставку вышел. Другой бы покуривал себе трубочку в палисаде, кто упрекнет? Сей же, благо служил в инфантерии, решил еще побродить по дорогам. Но теперь не с оружием. С кружкой для пожертвований. Шесть лет бродил, и каких только приключений не изведал. И разбойники на деньги покушались, и недужил в пути… Но покуда на собор для города не собрал, так и не возвращался. Собора-то не было. До Государыни Екатерины Алексеевны, до пожалования уездного статуса, о соборе речи не шло, доставало старенькой церкви, еще под шатром. А тут так: собор положен, а средств и нету. Когда б еще, без Ситникова, толикие нашлись? Так уж и вышло, что первым Матвей Ситников и был в соборе отпет. Недолго прожил, исполнив свою задачу. О чем вы так задумались, Yves? Мой рассказ вас занял, или, напротив, утомил внимание и мысли далеконько улетели?

– Помилуйте, я слушал со всем вниманием. События вашего повествования коснулись очень важной для меня темы. Я не устаю поражаться тому, как много человек способен сделать в одиночку. Сколько же есть разных способов «умереть не всему».

– Герострат тоже умер не весь. Человек способен на безмерно многое, но как в добре, так и во зле. Кто-то строит прекрасные храмы, кто-то их сжигает. А имя остается от обоих. Жизнь несправедлива и после смерти.

– Вот не рано меня сократить.

– Отчего бы не уподобиться древним, коль скоро и мы пируем? Единственно что, не стоит ждать от меня допытываний о добродетели, в этой материи я не силен. К кофею у нас Drambuie с местным шевром. Наши сыры не так плохи даже в сравнении с французскими. Уж если я их потребляю…

Негромко стукнула входная дверь и прозвучали уверенные быстрые шаги.

– Кофе без печенья? Кого это вы так необязательно принимаете?

Я вскочил, неловко обронив салфетку. Филидор приподнялся со стула с неспешной грацией.

– Я как раз напекла вам анисового. То есть пекла не вам, а всем разом, целых три противня.

Девушку, поставившую на комод небольшую корзиночку, я сначала счел подростком, поскольку она была одета по форме. Но тут же приметил, что её синий галстук имеет траурную спиральную окантовку и геральдическая лилия на правом кармане помещена на черный фон. Стало быть, взрослая барышня, двумя-тремя годами моложе меня самого. Я-то сам в НОРС9е был только до лет до четырнадцати, степеней известных не достиг.

– А коли я прозорливо предвидел, что некая добрая душа сгладит мой промах?

Лицо Филидора неуловимо изменилось. Я сказал бы, что сделалось добрее, но ведь оно и до того мне отнюдь не казалось недобрым.

– Однако ж, мой друг, я должен представить вас сеньорите Баббапе Бопотобе, в дружеском кругу попросту – Баппе.

На этих словах, при виде моей ошарашенной мины, и девушка и старик покатились со смеху.

– Дядя Филидор, можно ли так? – еще смеясь, упрекнула барышня. – Уж коли напугали своего гостя, так извольте сами и объяснять. Но сперва доведите представление до конца, и уж по-людски.

– Как прикажешь, душа моя. Перед тобою Иван Венедиктович Суходольский, университетский студент из столицы. – Филидор обернулся ко мне. – Суть же дела в том, что некая особа, вероятно в силу присущей оной особе аккуратности, взяла в Испанию русские документы. Оно бы и ничего, только вот таможенный чиновник попытался их вслух прочесть. А далее, коли хотите сведать истинное имя, попробуйте разобраться сами.

А вот и разберусь… Итак, чиновник положил, что видит латиницу… «В» будет «веди», тут просто. Но отчего его не озадачили строчные буквы, каких в латинице нет? Ох, я и забыл: имя с фамилией пишется-то в документах капителями!

– Счастлив сделать знакомство, mademoiselle Воротова. – Я щелкнул каблуками. – Едва ли мне будет позволено сразу сказать Варвара.

– В том и беда, что Варвара как-то так и превратилась после этой истории в Бапбапу, а еще сократившись попросту в Баппу. – Девушка меж тем деловито расставляла на столе кофейные чашки (три), муранские рюмочки (две), сырную доску и вазочку для печенья. – А можно ли будет вам прибегнуть к дружескому обращению – поглядим.