Безоар

Глава VI Диоген в роли образца житейского устроения

На мгновение мне помнилось, будто я задремал, разморенный вином и несколькими часами чёрной работы. В самом деле, какая-то «Аня в Расчудесии», недостает только младенца, превратившегося в поросёнка. Скаут-гайд с невообразимым полуименем, желающая вышить какой-то ковёр, для чего ей непременно потребна латинская рукопись канонического права.

И то сказать, на мою долю этого самого вина (с похвально плотным «телом»), выпала полная бутыль.

Я тряхнул головой и несколько раз моргнул.

Баппа не исчезла.

– Не обессудьте, Yves, история слишком долгая, чтобы ее рассказывать сегодня, – улыбнулся Филидор. – Если Варвара Александровна будет в добром настроении, она как-нибудь покажет вам свой замысел, в той либо иной степени воплощения.

– Понадеюсь тогда, что доброе настроение случается чаще одного раза в месяц. Сроки моего пребывания здесь им и ограничены.

Девушка не возразила и не согласилась, попросту рассмеялась.

– Я видела за домом взгроможденный на Оссу Пелион. Как же долго вы копили этот бумажный хлам?

– Лет с десять, думается. Зато сколько приятнейших находок разом! И всем сестрам по серьгам, считая братьев. Я добрался, наконец, до ящика с архивом отца. Забыл упомянуть, Yves, покойный мой батюшка воевал под знаменами Чёрного Орла. Полагаю, вам будет небезынтересно порыться в его бумагах.

– Что?!!

У меня перехватило дыхание. Частный архив, документы, еще не введенные в научный оборот!

Но у Филидора, похоже, особый дар ставить людей в глупое положение. Только что он забавлялся ролью безмятежного эгоиста, выслушивал мои упреки… Теперь выясняется, что я-то трудился в собственных интересах.

– Вы чудовище. – Передумав дальше мучить себя препротивно крепким ликером, я запил его большом глотком кофе и потянулся за анисовым печеньем.

Некоторое время мы трапезничали молча. Я пытался, говоря грубым студенческим языком, как-то переварить новости, Филидор очевидно забавлялся, Баппа то и дело улыбалась каким-то своим радостным, но не вполне покуда понятным мыслям…

– Этот дом издавна принадлежал вашей семье? – Вопрос мой был задан единственно для того, чтобы прервать затянувшееся молчание.

– Нет. – Филидор улыбнулся. – Фамильный особняк я уж лет двадцать, как подарил городу. Теперь в нем младшие классы музыкальной школы. Но тут не столь много бескорыстия, как может показаться. Дело даже не в том, что для меня одного он великоват. Но подобное здание требует хотя бы приходящей прислуги, его надлежит отапливать и прочая таковая. Это не по моим доходам.

Странно, подумалось мне. Обычно сверх пенсиона у пожилых людей бывают средства, отложенные за всю службу с жалования, ценные бумаги… Не такой уж и великий расход – приходящая прислуга и дрова, мои родители о подобном даже не задумываются. По какой же, кстати, части служил Филидор? Сам он не обмолвился, спрашивать же неловко.

– Я не служил, Yves, – подметил мое удивление Филидор. – Нигде и никогда. С младых ногтей положил себе быть скромным рантье. Я, видите ли, решительно лишен честолюбия и прочих полезных качеств, способствующих карьере. Таков был мой выбор. Выбор Диогена, хотя, признаюсь, я оного не перещеголял. Моё обиталище много комфортабельнее. Но и мне надобно в жизни немного: были бы крыша над головой, бокал хорошего вина и возможность купить приглянувшуюся книгу.

– Но… – Я уже начинал свыкаться с тем, манера Филидора не может не эпатировать. Ранее мне доводилось полагать, что откровенность – добродетель. Но когда откровенность неизменно ставит собеседника в неловкое положение…

– Дядя Филидор! – наконец пробудилась от своих приятных мечтаний девушка. – Я, пожалуй, побегу уже домой. Очень не терпится взяться за книгу.

– Вы позволите вас проводить? – я начал было подниматься из-за стола.

– Не стоит того, я ведь не ради речевой фигуры сказала, что побегу, – засмеялась Баппа. – Я очень быстро бегаю. А если вам вправду интересны мои средневековые штудии, лучше заходите послезавтра в гости. По этой же улице, собственный дом. Только ближе к окраине, сороковой номер.

Девушка, вместе, разумеется, с книгой, но пренебрегши принесенной корзинкой, исчезла прежде, чем я договорил приличную к случаю фразу.

– Так что вас смутило, Yves? – Филидор соединил домиком длинные пальцы. Я вновь удивился тому, для чего понадобилось забирать в тяжелое золото уродливый неровный камень отвратительного цвета. Но похоже, он всегда носит этот перстень.

– Ваш неожиданный аскетизм. Вы не похожи на аскета.

– А я и не аскет. Я сибарит. Просто мои представления о комфорте немного разнятся с общепринятыми.

– Но существуют замечательные вещи, не попадающие в ваш перечень. Путешествия, к примеру.

– Странствия? – старомодно поправил Филидор. – Я провел в них более двух лет. Но примерно в ваши годы, едва выпустился из университета. Странствовать лучше в самой молодой поре, когда впечатления воспринимаются наиболее полно и ярко. К тому же в этом счастливом возрасте и денег для скитаний почти не надобно. Сил полным-полно, всегда можно то там, то здесь наняться на сезонные работы. И это тоже помогает узнать жизнь страны изнутри. Я побывал и на Сене, и на Рейне, и, конечно, на Тибре. Мне достало. Воротившись, я положил жить негромко, наблюдая и размышляя.

– Вы пишете? – ухватился за пришедшее объяснение я.

– Пишу? – Филидор тонко улыбнулся тонкими губами. – Нет. К чему? Едва ли мои думы кому-то помимо меня любопытны. Но вам не меньше, я чаю, чем Баппе, хочется взяться за дела. Приходите пораньше полудня. Я как раз собираюсь в клуб, так что вас ничто не отвлечет от бумаг.

Глава VII В которой я знакомлюсь с героем моих трудов

«Освобожденный город похож на раненого, только-только попавшего в спасительные руки санитаров».

Меня давно уже перестал раздражать химический карандаш, то ничем не отличный от обычного простого, то вдруг притворяющийся чернилами. В интересующую меня пору – на фронтах – его ценили за удобство многие. Не враз я разобрался с почерком старшего Филидора, у которого строчный глаголь походил на червь, а строчная же мыслете на твердо. Но это опять же дело привычки: я разобрался часа за полтора.

Больше времени ушло на то, чтобы из множества бесполезных бумаг – записных книжек с хозяйственными записями, счетов, непонятно, к чему относящихся архитектурных набросков, медицинских рецептов, нотных фантазий, любительских эскизов (всё больше девичьи головки и собаки), писем (ни одного по нужным годам), выудить, наконец, книжку, напоминающую дневник. Впрочем, после будет и повторное просеивание, более тщательное. Нельзя исключать, что иная бумажка содержит больше, чем показалось на первый взгляд.

Так что фикус из архива дожидается меня в эти дни напрасно. Не тужи, деревце, и придёт и твой черёд.

Но добыча дня представлялась серьезной, эта книжка с оторванной обложкой, на плохой, соломенной и не сатинированной бумаге без водяных знаков фабриканта. Своеобразное свидетельство бедного военного времени. Бумага ведь тоже многое, как нас и учили, самое по себе может рассказать. Назвать эту книжку дневником, возможно, было преувеличением, записи носили отрывочных характер. Но даты, даты…

«Освобожденный город похож на раненого, только-только попавшего в спасительные руки санитаров».

– Ну, как, Yves, не утомил вас мой пращур? – чуть насмешливо поинтересовался из дверного проема Филидор. Надо же, он, стало быть, уже воротился из клуба. Это который же теперь час?

– Он преподнес мне подарок.

– Да уж вижу, у вас глаза так и горят… И, кстати сказать, покраснели от пыли. Выпьемте-ка по бокалу красного, вам очевидно пора встряхнуться. – Филидор стряхнул с одного из кресел какую-то толстую иллюстрированную газету. – Вы не имеете предубеждения к ронским винам?

– Не имею. – Ещё немного, и я твердо решу всю дальнейшую жизнь потреблять только белое. Впрочем, немножко перевести дух и впрямь не мешает.

– И правильно, – Филидор, нырнув на мгновение в кухню, появился уже с бутылкою в руках. – Пить только французские вина – это, доложу я вам, снобизм. Презреннейшая черта! Скажу вам как француз: Голицын многим не уступит. Да и, хоть Рона не Луара, но и ее долина дает весьма приличные сорта…

– А в котором году скончался ваш отец?

Вино уже плескалось в бокалах, и, по утверждению Филидора, «плакало», хотя я никакого плача не слышал.

– Это был 1953-й год… Отцу ещё не пошел седьмой десяток. – Филидор задумчиво сделал маленьких глоток. – Странно ощущать, что я его значительно старше. Да, вы угадали: конечно, он кое-что рассказывал и устно о тех днях. Не слишком, впрочем, много. Воевавшие немногословны о былом.

– Все же не обессудьте, я вас немного попытаю. Он был до революции офицером Имперской армии?

– Нет, о нет. Филидор, как вы, верно, уже догадались, Аполлинарий Филидор, был человеком сугубо миролюбивых интересов. Закончив университетский курс в Казани, преподавал словесность в городской гимназии. Переводил на русский язык одну жесту авторства Адене де Руа, о Круглом столе. На «Песнь о Роланде» не покушался, почитая перевод Чудинова образцовым, но тут затеялся первым – и работа предстояла огромная. Собственно, к ней он и вернулся несколькими летами позже. Но так уж вышло, что довелось заняться делами отнюдь не мирными. Не без гордости скажу, что отец был одним из основателей дружины «Чёрного орла». Тайная организация, сопротивление горожан, ну да вы знаете. Ждали приближения военных частей, дабы поприветствовать армию внутренним ударом по большевикам.

– Но отчего же такой решительный человек не покинул города в мае месяце? Ведь большое количество молодых горожан тогда вступило в отступавшую армию.

– О, это печальная семейная история. – Взгляд Филидора теперь был устремлен куда-то сквозь меня, словно в прошлое. – На его руках находилась младшая сестра, Анна. Совсем юная девушка, полуребенок, неполных семнадцати лет. Она умирала от чахотки, этого рокового бича рубежа столетия.

Я немедля вспомнил пару часов назад попавшую мне в руки фотографию барышни в белом платье и соломенной веселой шляпке, с надписью «Аня, 1917, июнь» на обороте. Только что отложенная без особого интереса, она начинала теперь оживать.

– Так случилось, – продолжал меж тем Филидор, – что брат и сестра рано лишились родителей, вся забота о сестре лежала на нем, на моем отце. Как знать, может статься, болезнь не приняла бы рокового поворота столь рано, когда бы ни военные волнения, скудная еда… Но вот – тысячи жителей покидали город ввиду нового приближения орды, мужчины поступали в военные части, остальные попросту стремились в безопасное место, уже единожды испытав тот ужас… Неделями тремя раньше Аню можно было увезти… Но ее состояние ухудшилось стремительнейшим образом – в мае. Она уже не поднималась с постели. Аполлинарий, домашним полуименем Paul, вдвоем с их старой нянькой Марфой Никитичной, от нее не отходили. Спальня девушки выходила окном в сад, где в то лето особо пышно цвели веселые мальвы. Из противных же окон – стоило зайти в гостиную либо столовую, вид открывался совсем иной. По улице бесконечной чередой шло движение. Собранным шагом проезжали кавалеристы, затем в перемещении военных частей вдруг вклинивались телеги со штатскими, отдельные пешие ходоки… Потом весь зримый кусок улицы занимала на какое-то время тяга орудия, причем подседельные лошади продвигались как раз со стороны дома… А почти догоняя лафет – уже чеканила невеселый шаг пехота. Как это отличалось от счастливого декабрьского вступления в город!

Меня охватило странное ощущение, будто бы рассказ был воспоминаниями молодости самого Филидора, а не его отца. Я не ожидал от этого старого насмешника – затуманенного печалью взгляда, проникновенных мягких интонаций…

– Трагическое шествие, пронзительные сцены… Сколь долго это длилось? Paul не мог бы сказать наверное: у Ани начиналась агония. Кажется, красные уже вошли в город, когда ее страдания, наконец, прекратились. Странно подумать, как легко этот недуг лечится в наши дни – и сколько горя сеял в ту пору. Как и многие чахоточные, Аня до последнего часа казалась почти цветущей на вид, с этим прелестным румянцем на щеках, который только взгляд эскулапа отличит от проявления здоровья. В гроб ее положили с распущенными волосами – она так билась в последних муках, что их попросту не удалось расчесать. Тело было предано земле. И, воротившись в опустевший дом, Paul неожиданно осознал две вещи. Руки его были теперь развязаны. Он находился внутри вражеского стана.

Я молчал, пытаясь справиться с волнением, какое охватывает душу всякий раз, когда прошлое подступает так близко.

– Еще бокал? – чуть улыбнулся Филидор, словно бы возвращаясь в спокойный 1990-й год.

– Нет, благодарю. – Я неожиданно понял, что, как ни жаль расставаться с только-только начатой тетрадью, а пора откланиваться. Судя по размерам Филидорова жилища, мое присутствие в этой гостиной помешает его отдыху. – Я уже, пожалуй…

– Можете воротиться к своему «подарку» в одиннадцатом часу пополудни. – Глаза Филидора лукаво блеснули. – Ах, ну да. Завтра, если мне не изменяет память, у вас иное дело. Приходите в пятницу.

Глава VIII В которой я, быть может, начинаю переживать романтические чувства

В отличие от обиталища Филидора, дом Баппы оказался не старинным, а попросту старым. В два этажа, с первым оштукатуренным кирпичным и деревянным, с французскими окнами в пол, вторым, просторным и простым, без архитектурных прикрас. Такие любили строить в 40-х годах, сообразно тогдашней несколько аскетической моде10.

Звон начищенной до блеска старомодной бронзы понесся куда-то вглубь.

– Проходите, дверь не заперта! – отозвался издали женский голос. – Сюда, я тут, на веранде!

Веранда, как и следовало ожидать, располагалась с внутренней стороны дома, мне пришлось пройти через полутемный коридор. А вот веранда была вся залита светом – радужным, ибо яркое солнце било через цветные стекляшки.

Дама со строгим греческим узлом полуседых волос и совсем не строгим лицом, в красном фартуке поверх домашнего платья, перебирала за круглым столом крыжовенные ягоды.

– Madame, прошу извинить кажется несвоевременное вторжение… Я Суходольский, из Санкт-Петербурга, Варвара Александровна упоминала, что я могу нанести визит…

– Всё вполне своевременно, Варенька дома. Я её бабушка, Зинаида Трофимовна. Поищите Вареньку в саду, она собирает смородину. А через часок приходите оба снимать пенки с варенья.

Ступени в сад выходили, разумеется, с веранды, и я последовал приветливому предложению.

Старый дом словно так и норовил продемонстрировать все преимущества провинциальной жизни. Таких обширных частных садов и у нас во Пскове немного. Разросшиеся липы смыкали ветви над гравиевой дорожкой, ведущей к площадке с эоловой арфой, окаймленной высокими гортензиями. Смородиновые кусты точили пряный запах, опуская ветви под тяжестью ярко-черных ягод, яблони еще на начали ронять плодов, но казались к этому близки – если хозяйские руки не начнут их через пять-шесть дней обирать.

Корзинка со смородиной, наполненная едва на треть, скучала на белой скамейке.

Баппу я увидел в достаточном отдалении от ее корзинки. Она лениво качалась, полулежа в гамаке: простенькое белое платье, волосы собраны в косу, в опущенной руке книга, позабытая за какими-то размышлениями.

– Mademoiselle!

– Oh, salut!

Скользнувшая на землю туфелька приостановила качанье сетки.

– Ваша бабушка уведомила, что я найду вас здесь за сбором ягод.

– Ну, почти что так. Пойдёмте, я вас познакомлю с Фергалом, – Баппа, отложив книгу, легко вскочила на ноги, увлекая меня куда-то на тропинку в зарослях бузины.

Я не успел удивиться тому, отчего надо идти за собакой, вместо того, чтобы ее свистнуть, когда моя ошибка обнаружилась. Проём между кустами вывел к избушке на курьих ножках, являющей собой жилище птицы.

– Чего хохлишься, скучно? Скоро полетаем. Я только второй сезон, как держу своего сапсана. Попробуйте только сказать, что нехорош!

Сказать что либо критическое о надменно покосившемся на меня соколе было, разумеется, решительно невозможным.

Тем временем на дорожке (опасливо держа от эоловой арфы некоторую дистанцию) появилась и собака – превосходный ирландский сеттер.

– А это Фикус, – пояснила Баппа, покуда в меня изучающе тыкался холодный мокрый нос.

– Весьма разные ферты, – не смог не заметить я, невольно вспомнив чахлое архивное деревце.

– Конечно, – Баппа жестом пригласила меня сесть по другую сторону корзинки. – Собака – часть семьи и дома, с нею всё просто. А сокол не может быть ручным. С ним можно только договариваться, он обучен, но отнюдь не дрессирован. Конечно, к соколу больше… почтения, что ли. Вы будете охотиться?

– У меня нет сокола.

– Взять-то можно не своего, но немного вы так наохотитесь. Лучше вам выехать в паре со мной. Относительно лошади легко договориться в наших клубных конюшнях. Только Фикус приучен к седлу, справитесь?

– Благодарю за приглашение, думаю, что разберусь. Хотя никогда раньше не охотился с эдаким средневековым шиком.

– Средневековье – не шик, а мировоззрение, – посерьезнела Баппа. – И кстати уж. Я помню, что обещано было показать отнюдь не сапсана. Идёмте!

Комната Баппы оказалась во втором этаже, куда нас привела скрипучая лестница. Обычная девичья комната, с доживающими свой век среди учебников и тетрадок куклами, просторная и светлая благодаря французским окнам, выходящим на восток. Кроме письменного стола имелся еще один, ближе к этим самым окнам, заваленный рукодельем: пяльцами, кусками ткани, цветными мотками то ли пряжи, то ли толстых ниток. А среди рукоделья громоздился взятый у Филидора латинский трактат.

– Вы знаете историю ковра из Байё? – Баппа промедлила, коснувшись руками сложенного куска какого-то грубого полотна.

– Ковра… К стыду моему, не припоминаю.

– Ох! Да слышали вы о нем, даже в гимназическом курсе есть – в иллюстрациях к учебникам! А вы же историк!

– Помилосердствуйте… Что за ковёр?

– Ну как же! Когда Вильгельм завоевал Англию, его жена…

– Гобелен королевы Матильды! Ну конечно же, я знаю…

– Все только и говорят: гобелен, гобелен! – Глаза Баппы гневно сверкнули. – А никакой он не гобелен! И даже не шпалера! Я вообще не думаю, что кто-то о ту пору умел ткать шпалеры! На них изображения состоят из переплетения нитей… Это именно ткачество… А ковёр Матильды – вышивка!

– Я, конечно, помню его сюжеты: комета прилетает, Эдуард умирает, Вильгельм занят местными усобицами, но, узнав, тут же снаряжает флот, корабли плывут, высадка, войска сближаются, множество сцен битвы Вильгельма с Гаральдом… Еще и мародеры, раздевающие трупы. Конечно, это во всех учебниках есть. Но вот чем не интересовался, так не обессудьте, техникой рисунка.

– Королева Матильда вышивала его на простом полотне, – Баппа всё медлила развернуть ткань, которую держала в руках. – Сначала вышивался контур, а потом он заполнялся гладью – шерстяными нитками. Так называемый байотийский стежок, очень простой.

– Начинаю догадываться. Вы хотели бы тоже вышить этим стежком какую-нибудь средневековую битву? – Смутная связь между рукодельем и латинским томом начинала проясняться, хотя и не совсем. Средневековье объединяет, но едва ли всё ж в каноническом праве описываются сражения.

– Я давно уж научилась вышивать этим стежком, дело нетрудное. И мне очень хочется вышить похожий ковер. Но я долго не могла придумать сюжета ковра. Самой рисовать фигурки в том же стиле? Так некоторые делают. – Баппа нахмурилась. – Но это будет ненастоящее, подделка под Средневековье. Мне нужны современные изображения, и чтобы сюжет был – один, и чтобы их было много – на полотно футов в триста длиной, не меньше. И, наконец, идея вдруг пришла!

– Варвара Александровна, не томите! Откройте, наконец, вашу работу!

– Имейте в виду, это очень страшные и жуткие картины. Что там эти мародеры у Матильды…

– Я уже набрался смелости!

– Вы сами этого хотели!

…Невзирая на эти многозначительные «страшные» интонации, я был готов увидеть нечто милое. Поэтому сценка, изображенная на грубой некрашеной ткани, всё же не могла не удивить. Среди роскошных виньеток, объединяющих изображение, расположились три зайца отнюдь не пасхальной наружности. Первый шагал на двух лапах, заряжая на ходу арбалет. Приближался он ко второму зайцу, невзрослого вида, караулившему под деревом. На дереве же в испуганной позе прятался человек в серой тунике и розоватых чулках-косах. Третий же заяц деловито направлялся в противную сторону, уже обремененный добычей: он тащил на спине человека в розовой тунике – вниз головой, со связанными руками и ногами.

Вторая картинка, частично примётанная уже к предыдущей, являла лишь одного зайца. Вооруженный секирой, он прилаживался рубить голову испуганному седобородому человеку в королевской мантии и короне.

Третья, незаконченная, показалась почти миролюбивой. Заяц гордо выезжал на охоту: верхом на борзой собаке, а на его перчатке сидела вместо сокола улитка.

– Потрясающе, – искренне выдохнул я.

– Это будет история великой войны зайцев и людей! – увлеченно демонстрируя свою работу, Баппа прелестно, персиково, разрумянилась. – Но была огромная трудность. В альбомах по искусству «заячьих» drôlerie нашлось не больше дюжины. Со ссылками на этот декреталий. А мне-то нужно не меньше сотни! Я уж посмотрела: в самом деле – тут каждый параграф разрисован этими зайцами. Бывают и другие сюжеты drôlerie, но мне-то нужны только заячьи! У каждого монаха-переписчика был, конечно, свой конёк.

– Как всё же странно… Каноническое право – серьёзнейший текст, серьезнее просто некуда. Но если монахи рисовали на полях забавные фантазии – значит это никого и не эпатировало…

– А мы не можем знать, казалось ли это забавным самим монахам, – Баппа принялась аккуратно сворачивать рукоделье. – Может статься что да, переписчики просто уставали выводить серьезные тексты и развлекались, рисуя этих всех улиток с человечьими лицами, неоттуда растущие головы, свирепые цветы и прочее… Но, может статься, в фигурки вкладывались символы, понятные современникам, читаемые ими столь же легко, как буквы. А могут быть объяснения, которых нам даже не вообразить. Дядя Филидор говорит, что мы утеряли ключ к пониманию Средневековья. Вот Ренессанс – это проще пареной репы и поэтому нам вполне доступно.

– Мысль о параллельном языке, языке символов, кажется довольно убедительной. – Вероятно на меня подействовала увлеченность девушки, но и мне зайцы-бойцы уже переставали казаться смешными. – Вы очень любите Средневековье?

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.