Георгий замер на пороге, залюбовался невестой:
– До чего ж ты у меня хороша, птаха моя! Ну, сани готовы, поехали с Богом.
В сани вместе с молодыми уселись Еремей с Пелагеей. Саньке пришлось остаться дома, поскольку лишнего тулупа в избе не было. Старушка Манька шла неспешным шагом, с трудом таща тяжелые сани. Не было ни бумажных цветов, ни лент в гриве, но зато светились счастьем глаза молодых.
И вновь, как несколько месяцев назад, поднялась Настя по скрипучим ступеням крыльца сельсовета. И тот же старичок в круглых очках и рыжих нарукавниках глянул на нее сначала сквозь очки, потом поверх очков. Настя засмеялась, спрятала зардевшееся личико за плечо любимого. Все ей казалось весело – и этот старичок, и то, как с любопытством он смотрит на них, как роется в своих талмудах.
После сельсовета поехали в соседнее село, в храм, договариваться насчет венчания. Хоть и не принято было среди молодежи в те годы венчаться в церкви, но так Геша решил:
– Чтобы ты, птаха, не упорхнула от меня никогда.
Договорились на следующее утро. Воротившись домой, принялись бабы за стряпню: решено было устроить застолье для родни завтра, после венчания. Георгий тем временем отправился на бедной Маньке по дворам, созывать народ в гости.
Первым делом поехал к отцу невесты. Павел Яковлевич встретил Гешу хмуро, но в дом пригласил и сесть предложил. Узнав, зачем гость пожаловал, крякнул, покрутил головой:
– Ай да Настена, ай да баба, таки повернула все по-своему! Ну что ж, раз такие дела, совет вам да любовь. Береги Настю, хлипенькая она у нас. За приглашение спасибо, только мне по гостям расхаживать некогда, дома дел полно.
– Да какие такие дела неотложные зимой, Павел Яковлевич?
– В хорошем хозяйстве всегда дела найдутся.
Однако в гости все же пожаловал, с братьями Настиными Паней и Сережей. И не просто пожаловал, а привез сундук с одеждой Насти.
– Приданое твое, Настя, потеряно для тебя, но вещи свои забери. Не голой же тебе ходить.
Мачеха с дочками не приехали, но и без них гостей набилась полная изба. Бабы постарались: напекли пирогов, достали из погреба припасы, нашлись и самогон, и наливочка. А уж гармониста и звать не пришлось, свой был, соловушкой заливался. И даже фотографа из уездного города привезли, всю родню вместе запечатлели!
До сих пор, как драгоценная реликвия, хранится у нас в семейном альбоме эта фотография. Пожелтевшая, помутневшая от времени. И смотрят на меня сквозь толщу десятилетий лица моих родных, тех, кого в живых я уже не застала. Улыбается молодой, задорной улыбкой красавец парень – мой дедушка. Это его единственная сохранившаяся фотография, таким он для нас остался навсегда. Рядом хрупкая девушка с нежным личиком. Трудно представить, что это моя любимая бабушка, я-то ее помню уютной старушкой в белом платочке.
Глава 8. Новые жизни
Отгулялась свадьба, и полетели дни, один за другим, в трудах, заботах, радостях. Пелагея поначалу опасалась, как они, две хозяйки в одной избе, поладят? Боялась, что невестка норовистой окажется, но скоро поняла, что страхи ее напрасны. Настя свои порядки не устанавливала, от работы не отлынивала, была ласковой да веселой.
– Ишь ты, окошки у нас больше стали, что ли? Светлее, вроде, в избе, – посмеивался в бороду дядя Еремей.
А Настя не замечала ни тесноты, ни бедности, все ей было в радость. Для нее, неизбалованной родительской лаской да добрым словом, мужнина любовь была живой водой. Это были самые счастливые дни в их жизни.
Находилось время и для зимних забав. На святки Саня с Настей затеяли гадание. Пелагея разворчалась было, что не дело замужней бабе гадать, судьбу испытывать.
– Так мы ж не всерьез, тетушка! Так, позабавиться только.
– То-то, что не всерьез. По-настоящему разве так гадают!
– А как? Научите, тетушка.
– Да ну вас, до греха доведете, – отмахнулась Пелагея. Но не удержалась, начала рассказывать да показывать, увлеклась. Она не на много старше Насти была, всего-то на пятнадцать годочков. До петухов в бане гадали!
Так, незаметно, пролетела зима. Молодежь шумно, как положено – был бы повод – отпраздновала масленицу. Потянулись дни поста. Как-то решила Пелагея подать к картошке соленых рыжиков, заглянула в кадушку, а там половины грибов нету. Подивилась – когда успели съесть? Потом укараулила, как Настя рыжики прямо из кадушки вылавливает и ест.
– Ты чегой-то делаешь? Проголодалась, что ли?
– Ой, тетушка, у вас рыжики такие вкусные, прямо удержаться не могу!
Пелагея руками всплеснула, опустилась на лавку:
– Да ты, бабонька, никак в тягости?
Настя только плечами пожала, опыта в этих делах у нее было маловато.
К Пасхе сомнений не осталось, уж и посторонние заметили округлившийся Настин живот. Геша нарадоваться на жену не мог, все-то ему в ней нравилось: как ходит уточкой, как говорит, как смотрит на него. Ему удивительным казалось, что вот тут, в чреве жены, растет будущий маленький человечек, и он, Гешка, – он! – скоро станет отцом. Раньше, при виде беременных баб, он никогда не задумывался о таких вещах, а теперь зарождение новой жизни казалось ему чудом, великой тайной. Вечерами, забравшись на сеновал, они мечтали, кто это будет, девочка или мальчик? Каким будет этот новый человечек, какая жизнь его ждет? Геша прислушивался к слабым толчкам в животе жены и смеялся от счастья.
Настя с каждым днем становилась все тяжелее, все медлительнее, по деревне ходила павой, не замечая иных завистливых глаз. Как-то у колодца повстречала двух соседок незамужних. Девушки судачили меж собой, хихикали. Одна Настю окликнула:
– Что, Настя, скоро рожать-то будешь?
– Как срок придет.
– Ты бы за мужем лучше приглядывала, а то пока ты с животом дома сидишь, он на посиделках да на гулянках бабам и девкам проходу не дает, щиплется!
Вторая дернула первую за рукав, обе рассмеялись и убежали.
У Насти заныло сердце. Еле дождалась вечером прихода мужа, сразу потащила его на сеновал, подальше от ушей домашних.
– Да чего случилось-то? Непорядок какой? Говори, не томи!
– Люди говорят, тебе на посиделках больно весело. Без моего пригляду других баб щупаешь? Это так?!
Геша облегченно вздохнул, рассмеялся:
– И только-то? Я уж думал, стряслось чего…. Ну, люди гармониста для чего зовут? Для веселья. Ущипнешь бабенку, какая подвернется, она визг подымет, мужики хохочут, всем весело.
Георгий сдвинул кепку на макушку, притянул к себе жену:
– Эх, птаха моя! Сколь чужих баб щупаю, а ты у меня лучше всех!
– Ах ты, кобель! – Настя со смехом ухватила мужа за чуб и потрепала слегка, – смотри у меня!
И упали оба на сено, затеяли возню.
Прошло и лето. Зашуршали дожди, зарделась рябина в роще, птицы, сбиваясь в стаи, потянулись на юг, опустели леса.
В аккурат накануне Покрова Настя разбудила мужа чуть свет:
– Вставай, кажись, началось у меня, моченьки нет терпеть. Беги за фельдшером и тетку Глафиру позови, она знает, что и как делать надо… О-о-ой, мамочка!
От крика проснулись все домочадцы, засуетились, как будто куда опаздывали. Георгий выбежал за ворота, тут только обнаружил, что забыл обуться, кафтан накинул, а сапоги второпях забыл! Пришлось вернуться.
Фельдшер жил в Пустынниках, один на всю округу. В его доме все еще спали, Георгию пришлось долго стучать и кричать, пока, наконец, его впустили. Он поразился спокойствию и неторопливости старика.