Заявка в друзья

– И то верно, – поддержала соседка, – морозец, хоть и небольшой, ударит – плиточка и отвалится. А по осени хорошо будет.

Дальше разговор не клеился. Светка молча громыхала в раковине посудой, головы не поднимала, чтобы не выдать личную заинтересованность. Но все соседи и без ее лишней скромности давно догадывались о житейской метаморфозе, произошедшей столь тривиальным способом. Осуждать не осуждали, дело-то житейское, но приличия блюли строго и пошлыми намеками не злоупотребляли.

– Ну да ладно, пойду я, прилягу. Давление измерю. А вы гуляйте, дело-то молодое.

Задерживаться в гостях Татьяна Михайловна не собиралась. Олег пошел провожать соседку до двери. Под тусклой коридорной лампочкой в пыли и паутине педагог с пятидесятилетним стажем, наклонившись к мужскому накаченному плечу, произнесла очень тихо, почти шепотом, с заговорщическим видом:

– Вы, Олег, на меня не обижайтесь, я старый человек. Жену вашу хорошо знала, познакомились мы с ней близко, часто вечерами чай вместе пили. И о вашей судьбе я имею вполне общее представление. Но сейчас ваш образ жизни…

– Он вам не нравится.

– Не то чтобы не нравится, поймите меня правильно, так многие живут. Он вызывает опасение. Понимаете? Ведь вы неплохой человек, а трезвым я вас практически не вижу. Зачем же так себя изводить? Горе запивать, знаете ли, недолго и самому…

Она не договорила. В дверях мелькнул Светкин пестрый халатик, и, не желая быть подслушанной, Татьяна Михайловна поспешила домой.

В любой другой день такая забота умилила бы, но сегодня Олегу выпали нечетные кости, а вернее, пара зеро. Две пустышки. Все, о чем бы он ни подумал, сулило злость и раздражение, было до смешного глупым, бесполезным, и не давало желаемого спокойствия, внутреннего примирения. Ему хотелось, чтобы суматошный день, наконец, закончился, гости разошлись по своим норам, стихли за стеной голоса, а за окном догорающий закат. Но больше всего его тянуло к хлебному ларьку, чтобы купить хлеба, молока, сигарет, всего, чего угодно, лишь бы посмотреть в глаза той, которая невольно вскрыла гнойный нарыв, обнародовав под коростой пустоту.

Светка под конец затянувшихся посиделок, захмелев от мартини с водкой, с бухты-барахты запела «Вот кто-то с горочки спустился». Тихо, протяжно, с душой, едва попадая в тональность, с закрытыми глазами она в образе «кого-то с горочки» представляла дорогого соседа в зеленой гимнастерке и отчего-то с генеральскими погонами. Песня вполне подходила для следующего праздника Дня Победы, который был уже не за горами, но певица преследовала определенную цель. Маринка подхватила песню со второй строчки, и два голоса в унисон полетели из распахнутого окна на вечерний простор, смешиваясь с потоками теплого воздуха, касаясь верхушек пирамидальных тополей.

От зычных голосов проснулся Анатолий и прямиком густым низким басом вклинился в повтор первого куплета. Веселее не стало, зато чувствовался приближающийся финал, быстро вечерело, и над соседней многоэтажкой в сером небе светила первая звезда. Лишь благодаря появлению Лизочки с Фурсиком, довольным от кончика высунутого языка до последней рыжей ворсинки на хвосте, посиделки закончились. Все стали расходиться, кроме Толика. Голова его тяжелая снова улеглась на стол, припечатав к столешнице грязные салфетки и обглоданный сушенный рыбий хвост. Светлана хотела остаться, но дочь запросила у матери что-нибудь поесть и тянула ее домой, все повторяя:

– Мать, пойдем. Мне завтра в школу, тебе на работу. Поздно уже.

И Светлана уступила.

Время и вправду было поздним – начало одиннадцатого. Ларек давно закрыт. Но Олег решил пройтись по свежему воздуху, заодно проверить судьбу и сыграть в «авось повезет». Но пустынное пространство трамвайной остановки встретило его подслеповатым фонарным освещением и красной сигнализационной лампой хлебного ларька. Судьба капризно показала язык, а единственный прохожий в мятом пиджаке, зажимая подмышкой божественные дары в виде крашеных яиц и сплющенного кулича, плавно покачиваясь на ногах, мочился прямо на чугунную урну, спьяну перепутав ее с придорожным кустом.

Уставший Фурсик тащился медленно, семенил ножками, часто дышал и на перекрестках присаживался на носок хозяйского башмака передохнуть от бесконечной прогулки. Олег блуждал по району с неопределенной целью, пытаясь унять тупое неосознанное раздражение, нарастающее с новой силой, пугая слишком голой правдой. Он уже был готов довериться едва знакомому человеку и сознаться в подлой трусости, в свершенном преступлении.

Долгий променад по пустынным улицам отрезвил больную голову. За это время квартира выветрилась от накуренного облака смешанного табака. Светка втайне от дочери покуривала американскую подделку, а Геннадий предпочитал донской табак местного разлива. Надышавшись папиросным угаром, Олег вообще предпочел ничего не курить, а стремление раз и навсегда завязать с пагубной привычкой именно сегодня довольно остро напомнило о себе, пару раз кольнув в левом подреберье.

На кухне он остолбенел от хирургической чистоты, пустого мусорного ведра и короткой записки на дверце холодильника под магнитиком из Кисловодска. Записка гласила: «Все путем, брат. Спасибо за душевный разговор». Толика в квартире не было.

Не желая ломать голову над параноидальными ребусами закадычного друга, Олег раскрыл ноутбук, в большой фарфоровой кружке с надписью «защитнику отечества» заварил крепкого чаю, и пока чаинки блуждали в броуновском движении, набрал первое предложение.

«Здравствуйте, Нина».

Потом неподвижно просидел полчаса перед экраном, не обращая внимания на давно остывший чай (к нему он так и не притронулся), искусал большой палец на правой руке, сгрыз ноготь на мизинце, прикрыл в коридор дверь, словно боялся, что Фурсик сможет подсмотреть, и застучал по клавиатуре…

В больницу он наведывался каждый день, просто не мог сидеть в четырех стенах и ждать неизвестности. За умеренную плату седенькая нянечка, владеющая всеми ключами от второго этажа, где располагалось онкологическое отделение, допускала его к жене на целый час прямо в палату.

Возле нее он сидел тихо, без лишних слов, стараясь не смотреть на бледные восковые лица соседок по палате, на общее смятение и сильный запах хлорки. От тонкого синюшного запястья вверх тянулись прозрачные трубочки капельницы, рука была привязана бинтами к краю кровати. Взбитая тощая подушка позволяла кое-как полусидеть-полулежать, но Ирину все устраивало. Она ничего не замечала, смотрела на мужа пустыми глазами и улыбалась. Улыбка ее казалась жалкой и вымученной, а впрочем, такой она и была.

За неделю до выписки лечащий врач долго объяснял последующий уход, протягивал какие-то глянцевые буклеты и белые визитки патронажных сестер. Но слово «поздно» в его тихой речи проронилось два раза, и все остальное для Олега потеряло всякий смысл. На следующий день в дверях палаты он столкнулся плечом с полуседым неприметным мужичком. Незнакомец сбивчиво пробормотал извинение, и Олегу пришлось посторониться, но заплаканные глаза за окулярами очков разглядеть все-таки успел. Возле прикроватной тумбочки он заметил пакет из супермаркета с натуральными соками и детским питанием. Три алые розы на длинных ножках лежали на подоконнике, сиротливо ждали вазу с водой, но в палате не нашлось даже пластиковой бутылки. Зашла медсестра, сменила на штативе раствор и со словами «нельзя, здесь не положено», по-хозяйски прикарманила букет. Возражать никто не стал. Пациентки или спали, или притворялись спящими, с интересом ждали развязки и заранее сочувствовали.