Страсти по Магдалине

– Ребенок столько натерпелся, Есфирь, – оправдывала маленькую Сарру Мириам. – Зачем ей помнить весь ужас короткой жизни. Она и так плохо спит по ночам. Пусть хотя бы днем будет веселой и счастливой.

Неприятности стали происходить потом, ровно месяц спустя. Однажды Яруф, вернувшись на повозке из города, не закрыл сразу ворота, а повел мулов к водопою. Любопытная Сарра, неприметная никем, вышла на улицу. Девочку кинулись искать лишь под вечер. Первая забеспокоилась Мириам. Неслышно было звонкого смеха, никто не бегал по терракотовой террасе босыми пятками, не плескался во дворе в каменном колодце. Опросили всех слуг, девочку никто не видел. Когда же за высокой стеной забора раздались громкие возгласы и детский визг, поняли, что Сарру нужно искать вне дома. У Мириам похолодело сердце, мигом открыли ворота. Мальчишки, что постарше, обступив Сарру кольцом, хлестали тонкими прутьями голые ноги. Девочка прыгала от боли и громко визжала. Мириам тигрицей налетела на обидчиков и первого повалила на землю звонкой затрещиной, остальные сами разбежались в разные стороны. В руках Сарра держала мертвого котенка, нежно прижимала пушистое тельце к груди.

Неприятности продолжались. Слуги почти каждый день приходили к хозяйке с жалобами, торговцы на рынке отказывались продавать им специи и свечи. Купец в мануфактурной лавке не пожелал продать кусок холста. На улицах люди обходили слуг Мириам стороной, никто не здоровался, все отворачивались.

Последней каплей стал пожар на скотном дворе. Крыша из сухих бревен, покрытая пальмовыми листьями, загорелась внезапно посреди белого дня, ее быстро смогли потушить. Но если бы пожар произошел ночью, когда все спали, то огонь легко перекинулся бы на жилища для слуг, а затем и на хозяйский дом. После такого Есфирь не выдержала.

– Ты должна увезти из дома девочку, Мириам, – голос ее был спокоен, а слова убедительны. – Иначе в один прекрасный день ты сама пойдешь с ней по миру. И кто знает, как закончится твой путь, моя госпожа.

Мириам согласилась отдать Сарру в одну знакомую семью, людям, которым она доверяла. Но там к ее просьбе отнеслись насторожено и девочку не приняли, отказали и в другой семье, даже за деньги не захотели воспитывать чужого ребенка. Терпение и решимость покидали Мириам с каждым днем. Ей было жалко расставаться с девочкой, она привязалась к малышке и полюбила как родную дочь. В конце концов, она решила вернуться домой и хорошенько приглядывать за Саррой, а слугам наказать рассказывать на базаре, что ребенка отвезли в другой город и отдали чужим людям на воспитание.

Только теперь во дворе родного дома, видя испуганное лицо старой кормилицы, она поняла, что вероятно совершила ошибку, роковую ошибку, которая перевернет всю ее жизнь.

3.

Все последующие дни Мириам не отходила от своего несчастного больного. Жар сменялся ознобом, спутанный бред тихим забытьем. Во сне незнакомец кого-то звал, с кем-то спорил или беззвучно смеялся, улыбаясь лишь ртом. Мириам неустанно растирала худое тело отварами из трав, пеленала как младенца в мокрые простыни, смазывала исцеляющими бальзамами. Редко ей удавалось поспать, но даже в эти мимолетные часы отдыха она видела во сне своего путника на смертном одре в терновом венце на грязных волосах, а просыпаясь в холодном поту, неслась к его постели узнать, жив он или уже мертв.

Украдкой Есфирь наблюдала метание хозяйки между кухней, где готовились целебные отвары, и спальней, где лежал незнакомец, и не могла понять, почему Мириам так переживает за него. Не раз она пыталась намекнуть, что человек этот может оказаться кем угодно, даже тем ужасным разбойником, за поимку которого прокуратор назначил высокую награду, и всю неделю римские летучие отряды прочесывали не только селения и города, но и зеленые холмы вдоль всего Геннисаретского озера.

Нет, напрасны были увещевания старой кормилицы. Мириам никого не хотела слушать. С утра до вечера она самоотверженно продолжала ухаживать за больным. Но ничто не могло навести ее на мысль о том, кто он и что делал посреди пустынной равнины. В его дорожной сумке нашлось несколько старинных пергаментов, два из которых на арамейском и греческом, Мириам удалось прочитать. В одном говорилось о лечении опасной болезни, в другом философские разъяснения о духовном начале бытия. Еще в холщовых мешочках нашлись мелко растертый порошок и связанные в маленькие пучки сухие пряные травы, завернутые в листья пальмы. Несколько предметов лежало в отдельной сумке поменьше, но их предназначение осталось для Мириам загадкой.

Часами напролет сидела она возле больного и смотрела на бледное лицо. Ровное дыхание не вызывало тревогу. Незнакомец мирно спал, болезнь отпускала его. Все в доме, и рабы и слуги, ходили осторожно, говорили полушепотом. Сарре было строго наказано громко не петь и не бегать босыми ногами по каменной террасе. Возле девочки неотлучно находились две молодые служанки. В комнаты хозяйки на второй этаж, где лежал больной, дозволялось входить только Есфирь. Она несколько раз предлагала Мириам заменить ее у постели несчастного, но та упорно отказывалась.

– Он должен скоро очнуться, кормилица, – только и отвечала бедная женщина. – Я не хочу пропустить тот миг, когда он откроет глаза.

Есфирь недоуменно пожимала плечами и больше не настаивала.

Мириам и сама не могла объяснить то, что зарождалось в ее душе. Но она знала наверняка, что рядом с этим человеком душа ее обретала покой, сердце билось чаще, а грудь сжималась так, словно не хватало воздуха.

«Как все-таки странно, – думала она поздней ночью, глядя из окна на черный горизонт, усыпанный звездами. – Как долго можно жить и не замечать ночной красоты, бесконечного неба, далекого мерцающего света холодных звезд… Правда, мудрецы в Афинах говорили о звездах, которые могут предсказать судьбу или счастье, смерть и даже любовь… Зачем мечтать о далеком будущем, если даже не знаешь завтрашнего дня? Зачем тосковать по своим утратам, если они в прошлом были самыми счастливыми и радостными событиями в твоей жизни? Прошедшее оставляет в нас печаль, будущее вселяет в нас радостную надежду. Мы обречены маяться всю жизнь между печалью и радостью, между прошлым и будущим, между светом и тьмой… Почему мы не можем ценить то, что дарит каждый миг настоящего…»

Она тяжело вздохнула, и яркая звезда подмигнула с черного небосклона. Громкий лай соседских собак прервал тревожные мысли, заставил вернуться к постели больного. Он спокойно спал, дыхание едва заметно. Лицо посветлело, преобразилось, и выступающие скулы меньше выделялись под смуглой кожей. На лбу и верхней губе выступила испарина – верный признак выздоровления. Мириам смочила платок в розовой воде, отерла лицо, руки. Затем потушила лампаду и осторожно легла рядом с незнакомцем с самого краю. «Завтрашний день обязательно принесет мне счастье…», – так почему-то подумалось ей в последнюю минуту, и она спокойно уснула глубоким сном…

Он открыл глаза первым. Сначала его поразила удивительная тишина, вернее, ее нежные и глубокие звуки. Они доносились отовсюду – блеянье овец, тоненький колокольчик пастуха, шелест листьев оливы и стрекотание цикад. На смену звукам пришли запахи. Тонкий навязчивый запах мускатного ореха и дурманящих олеандров, свежесть ручья, аромат маисовых лепешек и жареного мяса. Голодный желудок сразу заурчал в свое оправдание, и тогда ему захотелось открыть глаза.

Белый выбеленный потолок с поперечными балками кружился над головой. На стене переплетались яркие цветы, порхали причудливые птицы, а за ними улыбалась полуобнаженная женщина с вьющимися волосами. Что за странное место?

Едва уловимое дыхание с левой стороны заставило путника повернуть голову. Его сон продолжался. Рядом на подголовном валике спала женщина, живой двойник той, которая смотрела на него со стены. Она была как сотни других: лицо, руки, волосы, стройное тело под обтягивающей туникой, но что-то заставило его затаить дыхание и тихо любоваться ею. Правильные, тонкие черты лица, еще молодого, но с приметными морщинками на лбу и возле губ, завораживали взгляд. Губы почему-то сразу захотелось поцеловать. Они манили его, мягкие, теплые, и так близко… Он прикоснулся к ним легким движением пальца.

Мириам проснулась тотчас. Заметив испуганный взгляд незнакомца, она смутилась, попыталась скрыть волнение и спешно поднялась с постели.

– Кто ты?

– Мириам.

– Где я?

– В Магдале.

– Какой странный дом… – он изумленно рассматривал разрисованные стены.

– Почему странный? – удивилась она. – Всего лишь дом моего отца.

– Я видел такие… в Греции, в Риме…

Улыбнувшись, она расправила складки примятой туники, без стеснения собрала волосы жемчужными заколками.

– Мириам… – повторил незнакомец.

– Я нашла тебя посреди пустыни. Твои ноги искусали змеи, но ты выжил… Как звать тебя?

– Иса, – он пожал плечами.

– Иса и всё?

– Да.

– Откуда ты, чем занимаешься? – настаивала Мириам, но он молчал. – Я живу одна. Любой посторонний человек вызовет много вопросов и подозрений. Откуда мне знать, что ты не разбойник зелотов, которого разыскивают римские солдаты.

– Я не разбойник, госпожа, – он улыбнулся, но сомнение тенью легло на лицо. – Не знаю, понравится ли мой ответ… Я пробую исцелять людей, помогаю страждущим, иногда не только боль беспокоит тело, но и душа нуждается в лечении. Я целитель, или как называли нас мудрецы древности – врачеватель. Я не разбойник, госпожа. Меня не надо бояться, я не причиню тебе вреда…

– Целитель? – изумилась Мириам. Как легко разрешилась ее загадка. – Ты лекарь! Всемогущая Исида! И что я только не передумала за эти дни. Все говорят о разбойниках. Слишком много их появляется в Галилее. Но откуда ты? Где твой дом?

Он попытался подняться на ложе и сесть. Ноги с трудом опустились на каменный пол, голова кружилась, слабость сковала тело.

– Я долго хожу по земле, госпожа. Моим последним пристанищем был Вавилон. Жрецы поделились тайнами древнего врачевания. Там я обрел друзей, и о себе, надеюсь, оставил хорошую память.

– А каким богам ты молишься? Салуте, Гигиене или Эскулапу?

Он усмехнулся.

– Бог един. Нельзя молиться разным богам.

Мириам удивилась, но ничего не сказала.

– А где ты родился?

– Не знаю, – глаза его улыбнулись, а морщины на лбу разгладились. Он с нежностью посмотрел на красивое женское лицо. – Я плохо помню детство. Страшные пожары, разрушения, смерть… Память всё стерла из моего сердца…

– И что же ты всегда один?

– Наверное, один… Расскажи о себе, госпожа, – попросил он, и снова в его глазах промелькнула нежность.

Но Мириам смутилась, щеки раскраснелись, ладони покрылись испариной.

– Ты слаб, три дня лежал в беспамятстве, в горячем бреду. Редко кто выживет после яда гадюки, но тебе повезло… Беспокоит ли тебя что-нибудь?

Большие карие глаза чуть потеплели. Что его могло беспокоить? Ее тонкие, плавные руки, рыжий локон, спадающий на плечо, едва уловимый аромат миндаля, исходящий от ее тела. Какая удивительная и странная женщина! Он осторожно взял руку Мириам и поднес к своим губам.