Чужая жизнь

– Я поесть купила, – сказала она. – На той стороне магазинчик, очень симпатичный.

– У вас же денег нет.

– Оставалось немного. А вы куда ходили?

– В туалет.

Смеркалось. Ели они в полумраке. Она взяла хрустящую пачку и попросила зажечь свет. Прочитала всё, что на этой пачке написано: название, производитель, состав, срок годности. Вслух, ровным голосом. Прочитала и взглянула на него.

– Нормально, – сказал он, – не отравимся.

– Будете?

– Не сейчас.

Она бросила пачку в пакет.

– Вы, наверно, учительница, – сказал он.

Уже далеко отъехали от той обочины, еще дальше от земли-колыбели, в новый, неизведанный мир.

– Нет, – сказала она, – не угадали. Хотя в детстве думала. Видела себя в черном строгом платье у доски с указкой в руках… И тишина в классе.

Она смолкла.

– Я хотел быть шпионом. Серьезно. Жить в какой-нибудь загранице, пить виски в баре, ждать встречи с тайным агентом. Меня привлекала двойная жизнь. Жизнь мнимая и жизнь реальная. Мнимая – очевидна…

Она его не слушала, смотрела в окно отрешенно. Он был ей неинтересен. Она была в своем времени, в которое он не знал ходу.

Приближался большой город, шоссе раздалось, фонари появились, но они свернули на дорогу узкую, темную, и ехать по ней предстояло целую ночь.

– …Проездом, из Белоруссии, там у нас родные, домой возвращаемся…

Она молчала, не возражала, не мешала ему нести всё что угодно, строить любую реальность с ней в главной роли. Пожилой, добродушный милиционер сидел на заднем сиденье, слушатель. Он их тормознул на заброшенной остановке среди поля, сказал:

– Час жду, никого, ни одной машины, автобус рейсовый, видно, сломался, это счастье, что вы, думал, заночую тут на скамейке, а скамейка ледяная, а куртку форменную продувает, сейчас приеду, ноги попарю, водки выпью, и в постель.

В машине он постепенно отогрелся и спросил, откуда они и куда, сказал, что это у него стариковское любопытство к людям. И Николай Алексеевич начал про родственников, про Белоруссию. Женщина взглянула недоуменно и не прервала.

– …Устали, по дому соскучились, у нас дом свой, огород, садик небольшой, из окошек реку видно.

– Хорошо, – сказал милиционер.

– Больше, конечно, по детям соскучились, у нас их четверо, тетка с ними сейчас, моя сестра, она у нас старая дева.

– Четверо деток – это много. Редкость, в том смысле. У кого сейчас четверо? Я и не знаю. Справляетесь?

– Потихоньку.

– Их еще кормить надо. Вы чем занимаетесь?

– Ресторанный критик, – сказала женщина, глядя в окно, лица ее он не видел.

– Она шутит, – не растерялся Николай Алексеевич. – Какие у нас рестораны? Магазинчик у меня небольшой, продукты. Жена бухгалтерией занимается, я – доставкой, персоналом, работы много. Сестра нам помогает по дому, но я ей зарплату плачу, вы не думайте.

– Хорошо, – милиционеру всё больше нравилась нарисованная картина.

– Мы с женой в одном классе учились, она отличницей была, а я так. Не любил отличниц, мне казалось, они все дуры.

Милиционер рассмеялся.

– Как-то мы дежурили вместе по классу, полы мыли после уроков, и я руку порезал, стекло было на полу, я не увидел. Я крови испугался, а она нет, руку мне перевязала носовым платком, я поразился, какой чистый платок и как вкусно пахнет, и она отвела меня в больничку, потому что кровь все-таки шла, мне даже шов наложили, до сих пор след. Вот с тех пор я жить без нее и не могу.

– Хорошо, – сказал милиционер, сторонний человек.

И рассказал, что его жена сейчас болеет и по дому он всё делает сам, что устал уже от зимы, хочется солнца, а летом внуки приедут, он их в лес поведет, землянику собирать.

– Я люблю варенье из земляники, – сказал Николай Алексеевич.

Милиционера высадили у деревни, от его ста рублей Николай Алексеевич отказался.

Проехали молча несколько минут.

– Да, – сказал Николай Алексеевич, – совсем пустая дорога, как во сне.

– У вас номер московский, – сказала женщина.

– Что?

– Милиционер мог заметить, что номер московский. Он долго нам вслед смотрел. Не обратили внимания?

– Ну и что? Разве это преступление – московский номер? Думаете, он нас в розыск объявит? Из-за пустого разговора? Надо больно. Он уже ноги парит.

Еще через пару минут:

– Шрам у вас правда есть?

– Нет.

Чпок. Или не такой звук? Более сухой. Цток. Что-то вроде этого. Мяч о ракетку – с таким звуком. Скучная игра. Скучная.

Николай Алексеевич знал, что это несправедливо. Что под солнцем и в полной почти тишине натянуто напряжение, невидимые силовые линии, надо только подключиться.

Цток. Цток. Разряд.

Но не сегодня, не сейчас.

Солнечная картинка в телевизоре мерцала в углу столового зала. Картинку смотрели несколько человек. Николай Алексеевич со спутницей сидели от них далеко. В зале было прохладно, и еда быстро остывала и становилась невкусной. Тем не менее Николай Алексеевич аккуратно съел всё. Женщина ела мало. Поставила стакан с недопитым чаем.