Антикварная история
Готтлиб замолчал. Длинная речь далась ему нелегко. Наконец он собрался с силами и, взяв Вадима за руку, твердо сказал:
– Соболев никогда не совершал того, в чем его обвинили. Только доказывать это после октябрьского переворота стало некому. Тех, кому Анна хотела предоставить свои резоны, вскоре самих поставили к стенке. И без всяких доказательств вины. Она это поняла, поэтому в восемнадцатом году, после заключения мира, стала искать способ переправить брату все, что оставалось от мужа. Понимала, что в России ничего сохранить не удастся.
– Почему Анна не эмигрировала?
– Не знаю. Возможность была, но она ею не воспользовалась. Осталась нести свой крест. Может быть, втайне надеялась, что муж вернется. Не могу утверждать, но тут было много женского. Любовь и верность женщины понимают по-другому. Не так, как мы. Они менее прагматичны. Живут чувствами. Отец говорил, что в ней всегда было мало от немки. Недаром она вышла замуж за русского.
– Моя семья все эти годы жила под гнетом обвинений в предательстве. Анне досталось больше всех.
– Понимаю, – кивнул Готтлиб, – измена всегда остается изменой. Хоть сто лет пройдет, хоть триста. Джордж нашел среди бумаг все, что относится к этой истории и поможет восстановить картину. Клара перевела то, что нуждается в переводе. Она, наверное, уже ждет. Иди, мой друг.
Вадим видел, что старик устал. Лицо пожелтело, четче выступили морщины. Как жаль, что они так мало знали друг друга. Готтлиб – самая близкий родственник и главный свидетель защиты для полковника Соболева. Он взял старческую руку, которая сжимала его ладонь, и поцеловал.
– Спасибо, дедушка.
Среди подобранных для него документов было много фотографий. Нашлась даже свадебная, сделанная в фотосалоне на следующий день после венчания. Впервые Вадим увидел лица Анны и Николая Соболевых. Красивые. Счастливые. Впереди у них целая жизнь. Николай держит руку жены. Он серьезен и немного напряжен. Наверное, не слишком привык позировать перед объективом. Анна, наоборот, весела и расслабленна. Она так счастлива, что с трудом сохраняет подобающий случаю важный вид. У нее смеющиеся глаза. Рука в белой перчатке легко держит свадебный букет. Кокетливо выглядывает носок атласной туфельки. Ей нравится фотографироваться, но думает она о другом. Сейчас все закончится, они выйдут из салона, сядут в пролетку и немедленно поцелуются.
– Твои усы щекотные, – скажет она мужу и засмеется.
Он посмотрит влюбленными глазами и поцелует ей руку. А потом они поедут в кондитерскую Абрикосова на Невском, накупят сладостей и, когда доберутся домой, засядут пить чай, вспоминая со смехом, как глупо они таращили перед камерой глаза и суетился фотограф, обещая торжественный вылет птички.
Вадим смотрел на фотографию и улыбался. Клара протянула другие снимки.
– Анна с сыном. Ему тут, наверное, год. Думаю, такую же она послала мужу. Твой прапрадед в это время уже был на фронте. А вот они вместе в шестнадцатом году. На обороте написано: «Февраль, шестнадцатый».
– Полк тогда стоял в резерве, и Анна приехала к мужу. Она дала ему камею со своим изображением. Вы что-нибудь о ней слышали?
– Конечно! Это очень красивая история. Камей было две. Первая подарена императрице Александре Федоровне. Нам только неизвестно, какова судьба украшений.
– Первая исчезла после ареста царской семьи. Пока не нашлась. А вторая…
– Та, что принадлежала Анне?
– Да. Она оказалась у потомков убийцы Николая Соболева.
– Боже! – ахнула Клара. – Ты должен рассказать нам все, что знаешь. Только осторожно, чтобы дедушка не сильно волновался.
– Мне бы хотелось увезти копии документов и фотографий. Это можно сделать?
– Разумеется. Питер у нас большой мастак. Работает фотографом в газете. Ты его запомнил?
– По правде говоря, не очень.
– Тогда завтра устроим вечеринку для молодежи! У тебя немало братьев, сестер и племянников.
– Это я уже понял.
Клара посмотрела внимательно и вдруг спросила:
– Тебя не пугает такое обилие родственников?
Вадим задумался. А в самом деле?
– Еще несколько дней назад я был уверен, что мне все равно, есть у меня родные или нет.
– А теперь?
– Кажется, меня за что-то наградили. Только не пойму за что.
– А я, кажется, понимаю, – серьезно сказала Клара.
Клара
Оказалось, что обещанная молодежная вечеринка состоится в Нью-Йорке, до которого предполагалось лететь на частном самолете семьи Гилберт. Вадим был удивлен. Расстояние между городами составляло каких-нибудь плевых сто километров. Однако оказалось, что самолет они зарядили не зря. В салон набилась уйма народу. Родственники, друзья родственников и разные потомственные тусовщики, которые волшебным образом всегда оказываются там, где наливают. Вадим уже стал опасаться, что придется лететь стоя, но, видимо, такое тут происходило не впервые, потому как перед самым взлетом веселая компания расселась, места хватило всем, и самолет стал набирать высоту.
Клуб, в который они приехали спустя два часа, выглядел как ангар, из которого спешно эвакуировали дирижабли, вертолеты и другие летательные аппараты. Впрочем, вокруг было столько дыма, что каждый смело мог представить себе: он находится в жерле вулкана или в пасти Вельзевула. Вадим оглох и ослеп на третьей минуте пребывания. Интересно, а можно в этом логове просто присесть?
– Тебе не нравится? – крикнула ему на ухо Клара.
– Непривычно просто! – проорал он в ответ.
– Пойдем сядем?
– С удовольствием.
Пробираясь за спиной своей родственницы, он то и дело спотыкался о чьи-то ноги, какие-то провода и трубы.
Как они не поубивались все? Или тут за углом «Скорая помощь» дежурит?
Клара приткнула его за крошечный столик и пристроилась рядом.
Верткий парень тут же подскочил с подносом. Вадим залпом выпил холодное пиво.
– Ты привыкнешь. Здесь не так плохо, как кажется на первый взгляд.
– Наверное, я просто староват.
– Это не так.
Клара придвинулась ближе и положила руку ему на плечо.
– Ты мне нравишься.
– Ты мне тоже.
– Ты мне нравишься не как родственник. В конце концов, мы с тобой, как там у русских? Седьмая вода на киселе?
– Да.
– Ты женат?
– Нет.
– Так в чем же дело? Мы можем уехать отсюда прямо сейчас. Скажи «да», и я твоя.
Клара наклонила голову и сбоку посмотрела на него.
Светлые волосы свесились, затемняя лицо. Только глаза влажно блестели, отражая разноцветные огни.
Вадим взял ее руку и поцеловал. Она сразу отодвинулась.
– Со мной что-то не так?
– Ну что ты! Ты замечательная.
Ты замечательная. Красивая. Умная. В тебе есть все, что нужно мужчине. Кроме одного – ты не Маруся.
– Она тебя ждет? – спросила Клара, закуривая.
– Кто?
– Та, о которой ты сейчас подумал.
Он хотел ответить что-то типа «да, конечно», но сказал другое:
– Не знаю.
Клара усмехнулась.
– Ты гораздо больше Гилберт, чем я.
– Почему?
– Верность партнеру – анахронизм. Сейчас так уже никто не живет. В современных реалиях это диагноз.
– Ты права. Я и сам чувствую себя пережитком прошлого.
– Патологическая преданность у Гилбертов в крови. Когда я тебя впервые увидела, сразу поняла, что ты у нас не приживешься.
– Ты права.
Она действительно права. Он не приживется, да и не хочет этого. Он хочет вернуться в Питер и забрать к себе Марусю. Навсегда.
Ожидание
Новый год был уже на носу, но Машу это совсем не радовало. В голове раздрай. На сердце – зеленая тоска. Хотя нет. В Новый год зеленой тоски быть не может. Зеленый – это елка, а елка – это ожидание чуда. Под Новый год тоска может быть только серой. Грязно-серой или тускло-серой. А еще – безнадежно-серой. Вот как у нее сейчас.
Еще вчера она надеялась, что он вернется к концу декабря, что бы ни случилось. Но сегодня уже двадцать девятое, а от него ни слуху ни духу. Два коротеньких сообщения типа «долетел, все хорошо» и «скоро буду». Ни «целую», ни «скучаю». И как это понимать? Может быть, он в чем-то не уверен? Например, в том, что она ему нужна? Или как раз уверен, что не нужна? А ведь может так случиться, что там он встретит другую и тогда не вернется вообще. А что? Похоже, так и есть.
Хорошо, что покупателей перед праздниками прибавилось. Они хоть как-то отвлекали от пораженческих мыслей. Чтобы не известись окончательно, она стала придумывать всем подарки. Брату надо купить дорогие наушники. Давно просил. Папе – свитер с оленями. Не замерзнет в своем вечно нетопленом клубе. По законам жанра Любаше следовало бы подарить шубу с лисьим воротником, но это нереально. Тогда нарядную тунику. Размахаистую такую. С блестками. Льву Моисеевичу она купит набор носовых платков из тонкого батиста с вышивкой в уголке. Будет чем лысину вытирать. Она представила, как вручает всем гостинцы, и на душе чуть полегчало.
Только Вадиму она подарка не придумала. Наверное, он от нее ничего и не ждет, но так хочется его удивить.
Целый день директора не было на месте, наконец он пробежал мимо сотрудников в кабинет и тут же вызвал Машу. Войдя, она обнаружила Суслина раскачивающимся на офисном стуле. Вид у него был задумчивый.
Маша молча ждала. Наконец, словно на что-то решившись, Лев Моисеевич почесал лысину и изрек:
– История с Константином не связана с другими, так сказать, неприятными событиями последнего времени, но она кое-чему меня научила. Нельзя ни в чем быть уверенным, даже в том, что мой сейф неприступен, как Центробанк. Этот засранец… то есть я хотел сказать, специалист по электронным устройствам, в один прекрасный день мог открыть и его, если бы такая идея пришла ему в голову.
– Это вы к чему, Лев Моисеевич? – удивилась Маша.
– К тому, что я не имею права держать у себя чужую вещь, раз не могу обеспечить ее безопасность.
Директор открыл сейф и достал из нее коробочку с камеей.
– Возьми. Эта печальная камея должна таки вернуться к своим. Поняла?
Маша подпрыгнула на месте.
– Поняла, мой любимый Лев Моисеевич! Еще как поняла! Вы – мой герой! Спасибо, и… я вас просто обожаю!
Сама не своя от восторга, Маша кинулась к Суслину и запечатлела на его лысине смачный чмок.
– Ты что, Муся, с ума сошла? Да если Картина Рафаэля учует, что от моей головы пахнет девичьим поцелуем, все закончится самым плачевным образом! Для меня, разумеется!
– Не бойтесь! Я приму удар на себя!
Подарка от нее Вадим не ждет, и пусть. Камея – это ведь и не подарок вовсе. Это просто новогоднее чудо!
Пребывая в мечтах о сюрпризах и чудесах, она не сразу услышала звонок, потом долго рылась в сумке в поисках сотового. Наконец нашла.
Звонил Пашка. Сейчас будет требовать продолжения банкета.
– Привет, мать!
– Здорово, Пашка. Ты чего это вдруг?
– Да вот хочу сказать спасибо за подгон. Вчера отлично наши сыграли. У тебя что, хахаль из хоккеистов? Или родственник?
– Ни то, ни другое. Со мной вместе врач из команды тренируется.
– Ты что, в хоккей играешь?
– Какой хоккей, Пашка? Врач занимается айкидо. Со мной тренируется.
– А ты, типа, Джеки Чан, что ли?
Маша вздохнула.
– Нет, я – Стивен Сигал.
– Ааа… – протянул Пашка, как будто ему наконец стало все ясно. – Так это… я тут подумал…
– Не тяни. Чего ты хочешь? Только сразу предупреждаю: в пределах разумного.
– Познакомь меня с Гусевым. Можешь?
– Пашка, ты совсем? Я же тебе говорю: знаю только одного из врачей. Он и так уже…
– А если я тебе скажу, что твоя Анна Гильберт не была расстреляна в двадцать третьем году?
– Врешь. Я сама видела документ, в котором черным по белому…
– Мало ли что ты видела. Я точно тебе говорю: ее не расстреляли.
– И как тебе удалось это выяснить?
– Когда ты позвонила с просьбой собрать материалы, я решил пойти, как говорится, широким кругом и позвонил своей тетке. Она преподает в универе и занимается как раз периодом двадцатых годов. У нее докторская посвящена репрессиям раннего периода. Позвонил так, на всякий случай, чтобы самому меньше париться. Вдруг у нее материалы под рукой. Когда я ей обсказал, чего тебе надо, она на фамилию Гильберт среагировала. Мол, мелькала такая. Я сразу ее в оборот. Скинь, теть Вер, материальчики. А дня через два она позвонила и говорит, что ошиблась, не нашла ничего про Анну Гильберт.
– И что? – нетерпеливо спросила Маша.
– Вчера вдруг объявилась. Прикинь, говорит, все же кое-что надыбала. Эта фамилия встречается в воспоминаниях одной зэчки, что сидела в СЛОНЕ. Знаешь, что это?
– Соловецкий лагерь особого назначения.
– Этот вообще самый первый исправительно-трудовой лагерь. Его в двадцать третьем году открыли, а в тридцать третьем ликвидировали. Так вот, Гильберт там точно была.
– Как зовут твою родственницу?
– Вера Васильевна Могилевская. Телефончик скину. Звони смело. Она тетка контактная. Только про меня, грешного, не забудь, ладно?
– Пашка, если ты прав, то я в лепешку расшибусь, но устрою тебе селфи с Гусевым.
– Ловлю на слове! Ну пока, мать!
Письмо Анны
Пашка не соврал. Могилевская как будто даже обрадовалась Машиному звонку и тут же согласилась встретиться.
– Только сегодня у меня аншлаг. Три пары, кафедра, заседание в горсовете. Завтра после пяти сможете ко мне подъехать?
– Конечно, Вера Васильевна! – воскликнула Маша.
В университет она прискакала за час до назначенного времени и долго мыкалась в коридоре у двери с надписью «Кафедра новой и новейшей истории». За дверью шли дебаты. Наверное, решают, кого допустить к сессии, а кого отправить в путешествие по девяти кругам ада, подумала Маша и улыбнулась, вспомнив студенческие предсессионные муки.
Наконец за дверью стало чуть тише, и преподаватели стали по одному и стайками выбегать из кабинета. Маша пропустила всех и зашла. Вера Васильевна оказалась молодой сухопарой женщиной с короткой мальчишеской стрижкой.
– Вы Мария Заречная? Проходите. К вам, наверное, все пристают из-за фамилии? Сразу начинают начитанность демонстрировать.
– Как вы догадались? – засмеялась Маша.
– Моя девичья фамилия – Саврасова. Не представляете, как мне надоело отвечать на вопрос, не я ли написала картину про грачей.
Вера Васильевна хохотнула.
– Быть Могилевской гораздо проще, хотя несколько раз меня пытали, не сестра ли я какой-то актрисы. Садитесь рядом. Будем вместе смотреть в мой комп. И кстати, можно просто Вера.
Маша пристроилась к столу. Сердце вдруг лихорадочно застучало.
– Не ожидайте слишком многого, – пролистывая файлы, сказала Могилевская.
– Паша сказал, что фамилия Гильберт упомянута в письме зэчки.
– Для начала, слово «зек» появилось только в тысяча девятьсот двадцать девятом году, когда строили Беломорканал. Означало «заключенный каналоармеец». Анастас Микоян придумал. В СЛОНЕ заключенных так не называли. Вот смотрите. Это архив одной из них, Ольги Густовой. Фотографии, кстати, тоже есть. В начале двадцатых лагерный режим был не таким строгим, люди могли общаться друг с другом. Политзаключенные даже освобождались от работы. Потом гайки, конечно, закрутили. Вот фото отряда, в котором отбывала срок Густова. Возможно, среди них есть и Гильберт. Сейчас увеличу снимок. Вы сможете ее узнать?
– Вот она! – тут же закричала Маша и ткнула в экран.
Это было какое-то наитие, но среди бледных лиц, кое-как одетых и до самых глаз закутанных в платки женщин, она сразу увидела, нет, скорее угадала Анну.
– Значит, я не ошиблась и речь шла именно о ней. Я распечатала отрывок из воспоминаний Густовой. Ее внучка записывала под диктовку. Вот, посмотрите, внизу листа.
Маша стала вглядываться в исписанный ровным, как будто учительским почерком лист.
– Тут сказано, что она не выполнила последнюю волю умирающей подруги Анны и сожалеет об этом. Это о Гильберт?
– Да. Дальше она называет ее фамилию.
– Что имелось в виду? О какой просьбе идет речь?
– Тогда я не стала уточнять, но когда позвонил Паша, мне самой стало любопытно. Я связалась с внучкой Ольги Саввишны. Слава богу, она еще жива и в твердой памяти. Ее зовут Анна Ильинична. Кстати, не в честь ли бабушкиной подруги ее назвали? Всю жизнь проработала учительницей младших классов, поэтому память тренированная. Она рассказала, что, умирая, Анна Гильберт просила Густову, в случае, если та попадет на волю, передать письмо ее сыну. Густова обещала и после освобождения в двадцать девятом году пыталась найти этого сына. Кажется, его звали…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: